Мишель Зевако - Эпопея любви

— Нашел! Нашел! Конечно, это он!

Астролог бросился в спальню и вытащил из железного шкафчика еще один свиток, похожий на тот, что содержал гороскоп Деодата. Действительно, и на этом свитке был начертан гороскоп еще одного человека.

Руджьери прямо дрожал от счастья, он даже не мог написать ни слова. Странным пламенем горели его глаза. С трудом справляясь с расчетами, астролог твердил:

— Он!.. Конечно, он! Все сходится!

В шесть вечера Руджьери без сил откинулся на спинку кресла и выдохнул лишь одно слово:

— Пардальян!

Вот что обнаружил астролог! Вот имя человека, чья кровь была необходима для вторичного воплощения Деодата! Шевалье де Пардальян!.. Страшные алхимические манипуляции должны были произойти именно с его телом!

Почему же зловещий чародей пришел именно к такому выводу? Вероятно, подчеркнем, всего лишь вероятно, фигура Пардальяна вполне логично возникла в уме астролога, учитывая то состояние холодного бреда, в котором жил Руджьери со времени убийства Марильяка, учитывая жестокие потрясения, совершенно расшатавшие нервы флорентийца.

Вспомним, что Руджьери встретил и сразу же узнал своего сына Деодата как раз тогда, когда шел на встречу с Пардальяном, чтобы предложить шевалье службу у Екатерины Медичи. Тогда же он составил и гороскоп Жана де Пардальяна. Теперь в измученном наваждениями мозгу астролога эта случайная встреча с сыном у двери комнаты, где жил шевалье де Пардальян, получила иное истолкование: он считал, что Марильяк и шевалье связаны невидимыми узами и судьбы их едины.

Мысль о таинственной связи двух друзей давно зародилась у Руджьери, но она переросла в убеждение, когда астрологу понадобилось подобрать человека для оживления Марильяка. Шевалье когда-то с первого взгляда поразил Руджьери, и как все те, кто бьется над неразрешимой задачей, флорентиец инстинктивно нагромождал доказательства и рассуждения, подгоняя их под тот результат, который его устраивал. Сам-то он считал, что пришел к такому решению в результате подсчетов, на самом же деле сначала к нему пришло решение. Любое безумие можно объяснить рационально.

Итак, установив, по его мнению, истину, астролог вновь обратился к железному шкафчику и достал оттуда несколько листков бумаги. На листках не было написано ни слова, но на каждом внизу красовались подпись Карла IX и королевская печать. Как Руджьери достал такие бумаги? Дала ли их ему Екатерина, или, может, у него в руках имелись лишь искусные подделки? Для нас это не имеет значения.

Астролог заполнил два листка, потом спустился в лабораторию и поставил новые факелы вместо тех, что догорали. Эту операцию приходилось повторять постоянно, ибо ни один факел не должен был погаснуть, иначе астральное тело покинет наш мир.

— Сын мой, — произнес Руджьери, — успокойся! Уже сегодня ночью я волью в твое материальное тело необходимую кровь; а чтобы прогнать злых духов, я устрою погребальный звон, этот погребальный звон станет сигналом для тысяч смертей, и тысячи астральных тел взлетят в атмосферу. Так говорил безумец…

Побеседовав с астральным телом, Руджьери покинул лабораторию, даже не взглянув на лежавшее на мраморном столе тело Деодата. Потом астролог оседлал мула и отправился в тюрьму Тампль. Его провели прямо к Монлюку, и Руджьери представил коменданту написанные им бумаги.

Монлюк прочел и ошарашенно уставился на астролога.

— Вот, стало быть, что вам нужно… — удивленно проговорил комендант. — Да там сто лет никто не был… уж не знаю, действует ли вся эта испанская механика…

— Не беспокойтесь. Вы всего лишь должны свести меня с этим человеком.

— Ну что же, пошли…

Комендант и посетитель спустились вниз и прошли узким коридором, в глубине которого оказалось что-то вроде кабинки из досок.

— Он там, — сказал Монлюк. — Поговорите с ним, а я пока займусь теми двумя молодцами.

Монлюк откланялся и тут же умчался, то ли ему было неприятно находиться здесь, то ли он спешил вернуться в свои покои, куда вот-вот должны были явиться веселые девицы.

Руджьери заглянул в кабинку и увидел человека, спокойно чинившего сандалии, мужчину маленького роста, с неестественно широкими плечами и короткими кривыми ногами. Силен он был, похоже, невероятно. Когда-то его приговорили к пожизненной каторге, но помиловали с условием, что он будет исполнять в тюрьме Тампль некие таинственные обязанности.

Астролог протянул ему бумагу; человек лишь молча кивнул головой. Руджьери что-то сказал каторжнику вполголоса.

— Сейчас идти? — спросил тот.

— Нет, не сейчас.

— А когда?

— Ночью. Я смогу вернуться лишь в половине четвертого и сам заберу то, что мне нужно.

— Хорошо. Тогда я начну поворачивать рычаг часа в три. Руджьери кивнул и вышел. Но уже выходя из тюрьмы, он вдруг передумал и вернулся, прошептав:

— Я должен увидеть сам… Важно все прочесть по его руке.

После неожиданного вмешательства Мари Туше обоих Пардальянов водворили обратно в камеру. Их захлестнула волна надежды. Но, будучи людьми исключительной выдержки, они старались не показывать друг другу своей радости. Правда, старый вояка воскликнул, лишь только за ними захлопнулась дверь темницы:

— Вынужден признать, шевалье, ты был прав, спасая эту любезную особу. Клянусь Пилатом, неужели на моем пути встретилась женщина, которой известно чувство благодарности?

— Можете добавить и мужчину! — заметил Жан.

— Кого еще? Твоего Монморанси? Да он бросил нас подыхать в каменном мешке! Я бы на его месте уже поджег бы Париж и взорвал к черту тюрьму Тампль, чтобы вытащить нас отсюда…

— Но, сударь, — отметил шевалье, — в таком случае и нас бы разорвало на куски. Я же хотел напомнить вам о Рамусе. Согласитесь, благодаря достойному ученому мы выбрались из очень неприятной переделки, тогда, на Монмартрской улице.

— Да, это правда… неужели мне придется примириться с человечеством?

Итак, едва ускользнув от ужасной смерти, храбрецы спокойно беседовали, подшучивая над судьбой. Однако разговор их постоянно возвращался к очаровательной и отважной молодой женщине, выступившей в роли ангела-спасителя. Обсудив все, они пришли к выводу, что после вмешательства Мари Туше их положение стало менее безнадежным, и, конечно, не сегодня-завтра она вытащит пленников из тюрьмы.

Так прошел целый день. К вечеру, когда в камере уже совсем стемнело, а снаружи было еще светло, дверь приоткрылась. Признаемся, сердца Пардальянов забились сильней: неужели им принесли весть об освобождении?.. Но в камеру вошел Руджьери. Он вошел один, с фонарем в руке, а сопровождавшие его солдаты выстроились вдоль коридора, готовые открыть огонь из аркебуз при малейшей попытке к бегству.

Астролог, подняв фонарь, шагнул прямо к шевалье:

— Вы узнаете меня? — спросил он. Жан всмотрелся в вошедшего.

— Узнаю, хотя вы сильно изменились, — ответил шевалье. — Когда-то вы почтили своим визитом мою жалкую нору, задавали странные вопросы: о дне моего рождения, о моих планах… Вы оставили мне приятный подарок: мешочек с двумястами экю по шесть парижских ливров каждый. А потом пригласили меня в дом у Деревянного моста и сами открыли дверь… Отец, позвольте вам представить: злодей каких мало, нечистая сила заслуженно может им гордиться. Знаете, для чего он пригласил меня к нашей прославленной и великодушной королеве Екатерине Медичи? Чтобы толкнуть на убийство моего друга графа де Марильяка!

Астролог содрогнулся, глаза его увлажнились, словно он вот-вот разрыдается. Но Руджьери не заплакал, а расхохотался мрачным смехом:

— Убить Деодата? Я? Я?! Безумец, трижды безумец! Ах, если бы Деодат был жив!.. Но я запер его астральное тело в магическом круге…

Шевалье схватил Руджьери за плечи и изо всех сил тряхнул:

— Как? Что вы говорите? Деодат мертв?

— Мертв! — ответил Руджьери, и глаза его зажглись безумным огнем. — Мертв!.. Но, к счастью, в моем распоряжении оба тела — астральное и материальное… молодой человек, именно поэтому я и пришел к вам… дайте руку, прошу… Но шевалье скрестил руки на груди и шептал:

— Умер! Такой молодой, такой добрый и искренний!.. Конечно, эта женщина погубила его… Ах, батюшка, вы, наверное, правы: наш мир кишит волками и волчицами…

— Черт побери! — воскликнул старый солдат, обернувшись к Руджьери. — Волков, шевалье, конечно, пруд пруди, но вот филинов тоже хватает… Вот один из них — прилетел… Отвратительная птица… От вас пахнет смертью, сударь… Убирайтесь!

— Сударь, — несмело повторил Руджьери, обращаясь к шевалье, — пожалуйста, дайте вашу руку.

Такая настойчивая мольба звучала в голосе астролога, что Жан подумал и медленно протянул ему руку со словами:

— Не знаю, что вы там натворили, но у вас слезы на глазах… вот моя рука… смотрите…

Шевалье показалось, что непрошеный гость терзается скорбью по Марильяку и просто хочет пожать руку его друга. Но астролог жадно схватил ладонь Пардальяна, осветил ее фонариком и принялся изучать, читая по линиям руки. Он уже забыл о своих отеческих страданиях, вновь захваченный безумной идеей, руководившей всеми его поступками.

— Есть! Есть доказательство! — воскликнул Руджьери. — Вот линия, что сливается с линией руки Деодата! Смотрите…

И он, наверное, не удержался бы и тут же раскрыл отвратительную тайну своей теории перевоплощения, но Пардальяну-старшему эти мрачные фокусы надоели, он схватил Руджьери за шиворот, тряхнул его как следует и одним взмахом швырнул к дверям камеры. Астролог покатился по полу, потом медленно встал, странно взглянул на шевалье и исчез за дверью.

— Что это он на тебя так уставился? — спросил встревоженный отец.

Шевалье не ответил; потрясенный известием о смерти Марильяка, он молча мерил шагами камеру. Гнев и ярость охватили Жана. Отцу никогда не доводилось видеть сына в таком состоянии. Шевалье уже готов был взорваться и натворить каких-нибудь глупостей, но тут дверь камеры распахнулась. В коридоре появились те же солдаты, что сопровождали Руджьери, а сержант коротко приказал пленникам:

— Господа, следуйте за мной!

Надежда вновь вспыхнула в душе Пардальяна-старшего. Конечно, это последствия заступничества Мари Туше. Их пока не освобождают, но поместят в камеру побольше и посуше…

— Пошли! — сказал он сыну. — Выберемся отсюда, а там уж подумаем, как отомстить за твоего друга.

— Я отомщу! — прошептал шевалье. — Мне известно, чья рука направляла удар!

Пленники в сопровождении охраны двинулись по коридорам.

— Сударь, — спросил Пардальян-старший у сержанта, — нас переводят в другую камеру?

— Да, сударь.

— Очень хорошо.

Сержант взглянул на него с некоторым удивлением. Они дошли до конца коридора и спустились по винтовой лестнице. Такая же, но в другом крыле тюрьмы, вела и в камеру пыток.

Пардальян-старший шагал с надеждой. Он насчитал уже восемь поворотов, а после девятого лестница кончилась. Впереди оказалась низкая и узкая дверь. Старый солдат, не раздумывая, открыл ее, шагнул, за ним зашел шевалье, и тут дверь за ними захлопнулась с металлическим лязгом…

Пардальяны оказались в полной темноте. А воцарившаяся тишина не уступала установившейся тьме.

— Ты здесь? — встревоженно спросил отец.

— Здесь! — ответил сын.

Внезапно оба замолчали: их охватило изумление, сменившееся невыразимым страхом. Дело в том, что голоса здесь звучали странно, отдаваясь каким-то звучным металлическим эхом.

Инстинктивно и отец и сын вытянули вперед руки, и их пальцы встретились. Они хотели шагнуть, чтобы подойти друг к другу, но внезапно остановились: и того и другого удержал страх. Каждый из них занес ногу, но почувствовал, что пол был сделан не горизонтально, а с наклоном вниз.

Пардальян-старший быстро наклонился и ощупал пол.

— Железо! — прошептал он, вставая.

Оба попятились назад, поднимаясь вверх по наклонному полу, и шага через три наткнулись на стену. Стена тоже оказалась железной! Вокруг было сплошное железо! Их заперли в металлической коробке!

Однако у самой стены пол был ровным, наклон начинался сантиметров в тридцати от стены.

— Стой! Не двигайся! — приказал отец. — Мы попали в какую-то ужасную ловушку. Но я все-таки хочу разобраться…

Старый солдат осторожно пошел вдоль стены, громко считая шаги, чтобы шевалье слышал его. Он шел как раз по горизонтальной части пола, прилегавшей к стене. Обойдя по периметру всю камеру, Пардальян-старший вернулся к шевалье; он насчитал двадцать четыре шага: восемь с каждой стороны в длину и по шесть в ширину.

Металлическая коробка была не так уж мала. Он не обнаружил ни скамьи, ни стула, ничего из того, что обычно ставят в тюремных камерах, одни голые железные стены. Отец с сыном решили, что их заперли в этой клетке, чтобы уморить голодом и жаждой.