Настойчивый стук в дверь отвлек меня от моих мыслей, я вздрогнул – слишком резко меня вернули из мира мысли в мир реальности; я пребывал словно в состоянии полусна: мои мысли бродили далеко от моей физической оболочки, где-то в другом мире. Слабым, каким-то неживым голосом, или скорее голосом не совсем ожившего человека, я произнес: «Войдите!». Это была горничная, посланная виконтом звать меня к ужину.

* * *

4 апреля 1883 года.

Дни сменяются днями. Прошел месяц с того дня, как я впервые записал что-то в эту тетрадь. Постепенно я привыкаю к своему облику, к обилию ощущений, к мыслям в моей голове; я стал находить радость в общении с людьми – я был лишен этого не одну сотню лет. Я начал все более отчетливо осознавать, что я человек и живу теперь среди людей. Иногда, правда, мне начинало казаться, что в моей жизни нет какого-то особого смысла, что, в силу каких-то обстоятельств, я оказался вновь рожденным, вновь существующим, и мне не надо делать ничего, кроме как наслаждаться жизнью. Иногда же наоборот, самые мрачные мысли одолевали мой разум: мне казалось, что это дьявол сыграл со мной злую шутку, что я оказался в теле человека, чтобы страдать, чтобы искать что-то и вечно мучиться невозможностью обрести искомое. Неизвестность пугала меня больше всего остального. Случается, мое состояние достигает высшей точки своего проявления, и в такие моменты я готов отдать всю свою новую жизнь, обретение которой я считаю самым драгоценным даром Провидения, лишь за одно слово, за одну мысль, в которой я могу быть абсолютно уверен. В такие моменты я бываю близок к тому, чтобы прервать свой земной путь, совершить неблагодарный бессмысленный поступок. Это сродни сумасшествию: я, как безумный, мечусь по своей комнате, рву на себе волосы, терзаю руками грудь, рыдаю, взываю о помощи и извергаю бессмысленные проклятия. Мне необходимо смириться, принять ту мысль, которая родилась в моей голове в самый первый день моего «рождения» и которая единственная была разумна: мысль о том, что мне все откроется тогда, когда я буду к этому готов. Но сомнение терзает меня. Я понял всю силу этого чувства, осознал всю его глубину, всю его власть над беспомощным человеком. Мириады догадок крутятся в моей голове: может быть, я должен испытать все эмоции и чувства человеческого мира, и поэтому я здесь? И я начинаю перечислять себе все эмоции, о которых я только могу вспомнить. Может быть, мое предназначение в том, чтобы помогать людям? Может быть, я вновь рожден, чтобы вершить судьбы мира? Может быть … Но ни одно мое предположение не было обосновано словами Того, Кто знает все. Единственная мысль, которая мне казалась навеянной извне, своего рода приказом высших сил, была мысль о том, что я должен сохранить свою жизнь.

В надежде отвлечься от смутных переживаний и сохранить свой рассудок я стал везде бывать с виконтом. Мы проводили время в компании его друзей, в соседних землях, охотились, играли в карты, ездили верхом, развлекались общением с «модными» людьми, которые становились украшением то одного, то другого вечера. Приехала племянница виконта и, кажется, с ней приехала ее приятельница по пансиону, который они обе только что окончили. Ни известие о приезде племянницы моего друга, ни известие о приезде ее подруги не вызвали у меня никакого интереса. Знакомство наше было отложено на некоторое время, поскольку образ жизни, который я вел, не позволял мне вовремя являться на завтрак, обед и ужин, а близкое знакомство с виконтом освобождало меня от элементарных и необходимых норм поведения. Пансионерки же на следующий день после приезда отправились в гости к живущей неподалеку еще одной их приятельнице, и, следовательно, я самым естественным образом был лишен возможности встречи с девицами.

Время шло. Смирение, возможно, искусственное, постепенно принесло мне долгожданное облегчение, и я на время оставил свои переживания, сосредоточившись на тех однообразных мирских радостях, которые сделались мне доступны. Я даже начал скучать. Быть человеком все-таки скучно, особенно когда уже вкусил почти от всех мыслимых развлечений. Возможно, я должен возразить себе, упомянув, что человеку открыт целый непонятый и многообразный мир – мир эмоций, переживаний, чувств, волнений…Но пробудить волнения может только что-то или кто-то извне, отличный от твоего микрокосма. Но меня сложно заставить испытывать какие-либо эмоции. Самым ярким потрясением для меня было обретение тела, обретение органов чувств. Возможно, когда впечатления моего второго рождения сгладятся, и я ощущу себя в полной мере человеком, мне захочется обратить внимание на те эмоции, переживания, которые провоцируют душевный трепет. Однако сейчас я слишком сосредоточен на себе, чтобы обратить внимание на другое существо, тем более во многом равное мне.

* * *

30 июля 1883 года.

Дни по-прежнему тянутся неспешной вереницей. Я совсем свыкся со своим новым образом и перестал видеть во всем тайный смысл; мне стало казаться, что мое нахождение «вне» тела было всего лишь сном, смелой фантазией, навеянной излишком алкоголя и дурманным зельем, которое нам, бывало, предлагали в тех злачных местах, в которые меня и моих товарищей загоняла скука. С каждым днем я все больше и больше отказывался от возвышенных мыслей, от сомнений; мое любопытство больше не давало о себе знать, задремав где-то в глубине сознания: я все больше и больше становился человеком, и мне даже начинало нравиться мое положение: мне посчастливилось жить аристократом в тот период времени и в той стране, где быть рожденным благородных кровей значило быть рожденным под счастливой звездой. Мне не нужно было хлопотать о пропитании, день и ночь проводить в истязающем труде, мне совсем не нужно было трудиться – весь мой труд состоял лишь в том, чтобы развлекать себя от скуки. Скука, пожалуй, суть единственный недостаток и порок жизни аристократического сословия. На счастье, мне был представлен некий Франсуа, очень хороший приятель виконта, ставший на некоторые время моим самым добросовестным наставником, который указывал мне пути, ведущие к развлечениям и наслаждениям, и оказывался в них неизменным моим спутником. За неполные полгода, проведенные в замке виконта и окрестностях, я испробовал, казалось, все доступные средства разнообразить скучный аристократический досуг: игра в карты успела мне наскучить уже после десятой партии, сумасбродные развлечения молодых офицеров, среди которых у меня появились знакомства, развлекали меня несколько дольше, но вскоре и их пьяные выходки наподобие тех, что так веселят проституток и о которых никогда не рассказывается в обществе приличных дам, стали казаться мне однообразными. Я откровенно скучал на веселых посиделках. Едва вечер успевал начаться, как я уже спешил выпить бокал-другой шампанского, чтобы ощутить хоть какой-то прилив сил и притворную веселость. Мне хотелось каких-то переживаний. Мне казалось, что жизнь словно поделена на разные сектора, в роли которых выступают человеческие потребности: мне по-прежнему хотелось развлечься от скуки, но перепробованные мною средства уже не справлялись со своей задачей. Мне хотелось любви. Я не мог даже представить себе это чувство, не мог вообразить, какие переживания испытывает влюбленный человек. Вокруг меня время от времени оказывались женщины, но меня не тянуло к ним. Однако желание любви становилось все сильнее с каждым днем, медленно заглушая еще оставшиеся во мне возвышенные надежды. Я захотел прибавить к испробованным мной ощущениям еще одно, знакомства с которым я так старательно избегал все эти месяцы. Как-то раз, когда мы возвращались с Франсуа в замок, я намекнул ему на свои желания, доверил ему свою тайну. Франсуа, однако, нисколько не удивился. Он улыбнулся и заверил меня, что знает, как поправить мое положение, и займется этим безотлагательно. Он сдержал свое слово на следующий же вечер. Мы, как обычно, поехали в город в карете. Но я не узнавал знакомой дороги.

– Куда мы едем? – спросил я Франсуа.

– Увидишь, мой друг, увидишь, – ответил мне Франсуа.

Мы проехали какую-то темную улицу, на которой не было ни одного фонаря, потом несколько раз повернули и, наконец, остановились у здания в пять этажей. У двери стоял человек, очень похожий на лакея, но довольно бедно одетый. Заходя внутрь, Франсуа назвал ему какое-то слово, которое я не расслышал, и сунул в руку мелкую монету. Мы оказались в просторной зале, ярко и богато освещенной. Зала была пуста, но из-за двери, ведущий в смежное с залой помещение, доносились оживленные голоса, смех и шуршание платьев. Франсуа уверенной походкой двинулся в сторону двери, приглашая меня следовать за ним. Мы вошли в залу, которая была больше и богаче первой. Здесь было полно народу. Женщины, одетые в изящные платья с неприличной глубины декольте, громко хохотали, пожимая руки своим кавалерам. Мужчины, кто-то почти голый, кто-то странно или смешно одетый в костюмы наподобие карнавальных, свободно располагались на кушетках, и у каждого на коленях или рядом сидело по женщине или по две. В поведении дам чувствовалась некая развязность и откровенность, что придавало атмосфере несомненную приятность и свободу. Я, наконец, понял, куда привел меня Франсуа. Его ободряющий взгляд подтвердил мне, что именно о подобных местах он мне иногда рассказывал. К нам подошли две девушки. Одна была миниатюрная блондинка с неправильными, но миловидными чертами лица. У нее была улыбка чертовки и лукавые зеленые глаза. Она взяла меня за руку и увлекла за собой в ту часть помещения, где был рояль. Вторая из подошедших была смуглой брюнеткой с большим ртом и вздернутым носом. В ее внешности не было ничего, что могло привлечь мое внимание, и я сразу забыл о ней, предоставив заниматься ее участью явно осведомленному в таких делах Франсуа. С моей блондинкой мы сели на маленькую табуретку у рояля, причем малышка устроилась у меня на коленях. Наконец, она со мной заговорила.

– Как тебя зовут, красавчик? – прощебетала она высоким, но все же приятным слуху голосом. Немного смутившись такому обращению (все-таки я привык к любым вольностям в обращении со своими товарищами, а с женщинами всегда строго держался заведенных правил), я назвал себя.

– А я Матильда, – не дожидаясь моего вопроса, представилась девушка и игриво тронула меня указательным пальцем за кончик носа. – Я тебя раньше не видела. Ты был увлечен какой-нибудь актрисой и поэтому избегал нашего уютного убежища?

– Нет, я не был увлечен. – Я почувствовал досаду на такой вопрос и мысленно пожелал, чтобы Матильда больше не возвращалась к этому предмету. Она, словно прочитав эту мою мысль, тут же спорхнула с моих колен, при этом так задрав подол платья, что я увидел ее кружевные шелковые чулки, прятавшие две стройные маленькие ножки, и, схватив с подноса бутылку шампанского и пару бокалов, вернулась, предложив мне разделить с ней эту бутылку. Мы устроились на удобной маленькой кушетке, стоящей рядом с роялем.

– Я хочу, чтобы ты мне сыграл, когда мы наполовину опорожним эту бутылку. – Так она объяснила свое желание расположиться прямо здесь.

Мы выпили по бокалу. Матильда смотрела на меня своими зелеными глазами, словно ожидая чего-то.

– Ты такой робкий, – сказала она. – Ты меня боишься? Или, может, я тебе не нравлюсь? – Она приблизила свое лицо прямо к моему, ожидая поцелуя. Но мне почему-то не хотелось ее целовать. Мне вдруг показалось, что общение с ней сродни какому-то обману: вместо настоящего чувства, настоящего переживания я получаю жалкую его замену. И опять словно угадав, о чем я подумал, она отстранилась, но выражение ее лица стало еще более хитрым.

– Налей нам еще шампанского, – посмотрев на меня как-то искоса, попросила Матильда. Я исполнил ее просьбу. Словно случайно она придвинулась ко мне ближе, настолько близко, что я уловил запах фиалок из маленького букетика, приколотого к вырезу ее платья. Затем она, нагнувшись, протянула руку к бутылке, стоящей возле меня, так что ее грудь почти коснулась моего колена. Мне показалось, что она играет со мной, пытается мне что-то сказать или, скорее, пытается заставить меня что-то сделать. Мне стало интересно, чего именно пытается она добиться. Я улыбнулся Матильде. Она, видимо, по-своему расценила мою улыбку. Вдруг она немного прикрыла глаза и посмотрела на меня ласково и в то же время загадочно.

– Ты очень симпатичный, – шепнула она, приблизив губы к самому моему уху. – Пойдем, я хочу тебе кое-что показать. – Она приблизила свое лицо к моему, глядя мне в самые глаза и сжав мою руку. Я сомневался лишь долю секунды, после чего мое тело подсказало, как мне следует поступить.

Мы прошли в одну из нескольких дверей, расположенных по периметру залы, и оказались в коридоре с лестницами, ведущими наверх. Поднявшись по одной из них, мы снова прошли в дверь и теперь оказались в маленькой комнатке. Мебели в комнатке почти не было: ей просто негде было разместиться, поскольку почти все пространство занимала большая кровать с балдахином. Комната освещалась всего тремя свечами. Матильда села на кровать и жестом поманила меня сесть рядом. Поскольку стульев в комнате предусмотрительно не было, я повиновался. Матильда сидела свободно, опершись на руку. Ее грудь то вздымалась, то опускалась, повинуясь вздохам и выдохам. Ее глаза, устремленные прямо на меня, горели, отражая пламень свечей. Она положила руку на мое плечо, другой провела по моей щеке, страстно приоткрытым ртом она прислонилась к моей шее. Ее тонкие пальцы расстегнули ворот моей рубашки. Каждое ее прикосновение отдавалось в моем теле нежным трепетом. Ощущения той ночи я не в силах передать на бумаге. Я отдался зову плоти, покорился нежным рукам Матильды, которая в ту ночь была для меня многим; я не думал, не оценивал, не сожалел… Я просто наслаждался, упивался, прислушивался к своим ощущениям. Тот чувственный эксперимент открыл для меня двери в новый мир, мир новых не известных мне дотоле ощущений, ощущений, которые не принадлежат одному человеку, а объединяют собой двоих.