И неожиданно для себя дописала то, чего, наверное, не стоило:


Мне недостает откровенных бесед с Вами, сэр Вильям. Иногда мне очень хочется, чтобы Вас призвали сюда, в Лондон, — отвечать за свои прегрешения. Думаю, я сама могла бы выслушать Ваше дело. Пусть это прозвучит жалобой слабой женщины и подорвет то восхищение, о котором Вы говорили, но мне здесь просто не с кем побеседовать.


Вот такая возникла вокруг меня пустота. Письмо я отправила, но было ли оно доставлено по назначению, мне осталось неведомым.

Весь двор с замиранием сердца пребывал в ожидании, когда Эдуард преодолеет свою скорбь и снова возьмет в руки меч. Разве не уснул король Артур, готовый пробудиться в час опасности для Англии? Несомненно, так поступит и Эдуард.

Этого не случилось.

Я попыталась попасть к нему, но путь мне преградил страж у дверей. Королю обо мне даже не доложили. Тогда я написала Эдуарду записку и уговорила Латимера позаботиться, чтобы ее передали королю.


Не отвергайте меня, милорд. Позвольте поговорить с Вами. Позвольте дать Вам утешение. Мы оба тяжело переживаем кончину Вашей любимой супруги. Мы можем скорбеть вместе.

Припомните, как много мы значили друг для друга.

Позвольте мне быть с Вами рядом.


Я остановилась в нерешительности, размышляя, сообщить ли ему о ребенке, который рос в моем чреве. Об этом писать я не стала. Латимер взял у меня записку, но ответа на нее не последовало.

— Он прочитал? — спросила я стюарда двора.

— Не думаю. — Заботы избороздили морщинами суровое лицо Латимера. — К нему невозможно попасть. Он не желает никого видеть.

Ничего нельзя было сделать, разве что проткнуть стража его же мечом и выломать дверь. У меня сердце разрывалось при мысли о том, что я не могу быть рядом с Эдуардом, когда им овладела такая страшная апатия. Кто с ним поговорит? Кто почитает ему книгу или сыграет с ним в шахматы? Кто сумеет выманить короля из черной бездны, затягивающей его?

— Добейтесь, чтобы меня он принял! — воскликнула я повелительным тоном, хотя и не имела власти никому приказывать.

Выражение лица Латимера едва не рассмешило меня. Он не мог решить для себя: то ли я исчадие ада, от которого отвращают взор свой и Господь Бог, и люди, то ли ангел, посланный небесами, чтобы спасти короля от нестерпимых мук. Я крепко, изо всех сил, сжала его локоть.

— Если придется, скажите королю, что я ношу под сердцем его дитя. Не сможете сами, передайте Уикхему, пусть скажет он. Но сделайте все возможное, чтобы я попала к королю!

Латимер смотрел на меня в нерешительности.

— Сделайте то, что я говорю, Латимер.

«Сделай это! Иначе мы все погибли!»


Что ж, мой отчаянный напор не остался без последствий. Мы с Уикхемом и трусящей позади Отважной шли по анфиладам комнат в старой части дворца, ныне редко посещаемой. Наконец-то канцлер явился за мной. Только наш путь вел не в королевские покои.

— Куда мы идем? — поинтересовалась я.

Он не ответил, продолжая шагать так быстро — ряса надувалась колоколом, — что я едва за ним поспевала. Судя по напряженному сердитому лицу, у него в душе бушевала целая буря.

— К Эдуарду? — снова спросила я. — Это он вызвал меня?

— Нет. — Надежда умерла во мне, не успев родиться.

— Куда же тогда?..

— Помолчи, женщина, имей терпение…

И зашагал дальше, не скрывая раздражения, а я шла рядом, и на душе у меня было ничуть не веселее. Мне уже, кажется, недолго осталось ходить по дворцовым коридорам, и все же я сгорала от любопытства. Куда бы мы ни направлялись, по дороге нам никто не встретился, кругом стояла мертвая тишина; стены голые, без гобеленов, полы давно не метены. Однако я заметила, что до нас этим путем прошли и другие, причем совсем недавно: на пыли четко виднелись отпечатки каблуков сапог и башмаков. Все эти следы обрывались у той двери, которую отворил Уикхем, коротким кивком велев мне войти в незнакомую комнату, а волкодава оставив скулить в прихожей и царапаться в дверь. Подобно многим другим помещениям Хейверинга, это была небольшая комната, вписанная в башню, отчего одна стена была дугообразной. Через узкие бойницы светило солнце, ложась полосами на стены и пол. В стену был встроен камин, однако огонь в нем не горел, и в комнате было холодно, как бывает в нежилых заброшенных помещениях. Почти всю комнату занимал стол с расставленными вокруг него табуретами, но никто не сидел за этим столом. Небольшая группа мужчин стояла у одного из окошек, и этого хватило, чтобы комната казалась переполненной. Все здесь чем-то напоминало военный совет.

И что здесь делать мне? Я посмотрела на Уикхема, ожидая объяснения, которого так и не последовало.

— Мистрис Перрерс, позвольте представить вам этих господ.

В его хрипловатом голосе слышалось немалое раздражение, но я не могла понять, к кому оно относится: ко мне, к этим господам или же ко всем сложившимся обстоятельствам. Да и представлять собравшихся было незачем. Разве не жила я бок о бок с ними в различных королевских резиденциях с того самого дня, когда стала служить Филиппе?

Я сделала реверанс, быстро просчитывая ситуацию, пока Уикхем представлял собравшихся. Первым он назвал Уильяма Латимера, стюарда двора. Затем Джона Невиля, лорда Рейби. Неожиданность: Ричард Лайонс, не придворный, а банкир, купец и глава королевского монетного двора. Еще здесь были Николас Кэрью, Ричард Скроп, Роберт Торп. Как я догадалась в эти первые минуты, их всех собрала здесь одна общая причина — честолюбие. Оно прямо сверкало в глазах этих молодых людей, которые надеялись продвинуться еще дальше на службе короне. Я не знала, способные ли это люди, но были основания считать, что да. Уикхем затворил за мной дверь, и все они показались мне стаей голодных волков, готовых вцепиться в малейшую возможность подняться как можно выше по лестнице придворных чинов и при этом безжалостно растерзать всякого глупца, который посмеет встать у них на пути. Но только как я вписываюсь в их замыслы?..

И вдруг появился еще один человек. Сын короля, ни больше ни меньше. Джон Гонт.

Мужчины поклонились ему.

— Прошу садиться, — предложил Уикхем.

Я села, вслед за мною и заговорщики — ибо таковыми они несомненно и были, — и только Джон Гонт остался стоять у стены, сложив на груди руки.

— Для чего меня привели сюда? — спросила я, не видя смысла ни прикидываться наивной дурочкой, ни особенно заботиться о хороших манерах. Эта встреча не предназначалась для чужих глаз и ушей, а эти джентльмены — кроме Уикхема и, возможно, Латимера, — в обычной обстановке едва замечали меня.

Они переглянулись между собой. Видимо, решали, кто станет говорить.

— Можем ли мы доверять вам? — спросил за всех Латимер.

Ну, по крайней мере, откровенно. Я ответила ему тем же.

— Думаю, можете, если только не замышляете поднять мятеж или погубить короля. — Я обвела взглядом лица. Замкнутые. Настороженные. — Или все-таки замышляете? Это что, заговор?

— Не совсем, — слегка скривив губы, как бы нехотя, ответил Латимер. — Дело в том, что король… — тут он, подыскивая нужное слово, дернул плечом в роскошном атласном камзоле с вышитыми геральдическими эмблемами Эдуарда, — замкнулся в себе.

— Замкнулся? Видит Бог, это чересчур мягкое определение! — воскликнула я. — Он заключил себя в четырех стенах и отказывается выйти на свободу!

Латимер откашлялся.

— Мы должны вызволить его оттуда.

— А вам это не под силу? — Я снова обвела их взглядом.

Сама знала, что им не под силу. Поймала на себе взгляд Гонта. Меньше недели назад он посетил отца, пробыл у того не более часа, а вышел в ярости и безжалостно вонзил шпоры в бока своего скакуна. Я подумала, что сейчас и он что-нибудь скажет, но принц умышленно отвернулся к окну, предоставляя Латимеру озвучить те соображения, которые — к добру или нет — привели сюда и их самих, и меня.

— Короля все глубже засасывает трясина меланхолии. Его лекари в отчаянии, — проговорил Латимер, бросил взгляд на Уикхема, тот кивнул. — Мы хотим, чтобы вы с ним поговорили.

— Он не примет меня. Я уже пыталась. — Они не могли не знать о моих безуспешных попытках.

— Мы сделаем так, что вы к нему попадете.

— И что же я должна буду ему сказать от вашего имени? — Я все-таки прикинулась дурочкой и насладилась видимым смущением Латимера.

— Мы хотим, чтобы вы… утешили его… подвигли его на…

— Да говорите же толком, Латимер! — рявкнул Уикхем.

Латимер вздохнул.

— Мы хотим, чтобы вы принесли ему телесное утешение.

— Иными словами, чтобы я сделала то, что положено блуднице.

— Именно. — Гонт вдруг оказался рядом, шагнул к столу, навис над всеми. Красивый и цветущий мужчина, такого же роста, как его отец, с такими же тонкими чертами лица. Но ему не хватало отцовской непринужденности в обращении. Гонт славился тем, что переспал с огромным количеством женщин. Он взмахом руки велел Латимеру умолкнуть и заговорил сам, прямо и не выбирая выражений. — Король не перестал быть мужчиной. Он по-прежнему способен завалить бабу и получить от этого полное удовольствие. А это могло бы встряхнуть его, привести в чувство.

Его грубая откровенность неприятно поразила меня, и я не склонна была повиноваться их воле, тем более что всякий из них охотно осудил бы меня, возьми я на себя такую задачу.

— Если нужно только это, так наймите дворцовую шлюху, — сказала я.

— Не пойдет, — Гонт отмахнулся от предложения, как от назойливой мухи. — Я надеюсь, что дело удастся обделать гораздо тоньше.

— А вы считаете, что я способна на тонкости?

— Я считаю, что вы наделены многими талантами. Помимо прочего, вы не болтливы. И королева вас очень любила. Господь вполне мог послать вас в ответ на наши горячие молитвы.

Я рассмеялась, немало их удивив. К какому неожиданному выводу пришли эти люди, для которых я была не больше чем насекомым, барахтающимся в навозной куче греховного блуда. Я заняла место Филиппы на ложе Эдуарда — уж не хотят ли они, чтобы я сыграла и роль безгранично любящей, по-матерински заботливой Филиппы?

— Ему нужна не просто баба, ему необходима та, кому он доверяет, с кем может поделиться сокровенными мыслями, — подтвердил мою догадку Джон Гонт.

— Значит, фаворитка.

— Совершенно точно, — поклонился принц.

— Жена, хоть и невенчанная.

— Можно сказать и так…

— И двор признает ее открыто?

— Если не будет другого выхода.

Я оглядела их. Ни один из них не одобрял эту мысль. Никому не хотелось, чтобы дело приняло такой оборот.

— Отчего же выбор пал на меня, милорд? — Я заставлю их ответить. Сказать вслух то, что они таили все годы с той ночи, когда я впервые задрала рубашку в постели Эдуарда.

— Потому что он в прошлом очень часто наслаждался вашим телом, — бросил Гонт.

Ну конечно, они это знали. Все придворные знали об этом, пусть и говорили только вполголоса за кубком вина или шептали, предаваясь любви, — они пытались уберечь от слухов Филиппу, которая сама и заварила всю эту кашу. Я снова засмеялась над этим лицемерием, заставив их неловко ерзать на табуретах.

— Итак, я вновь стану любовницей Эдуарда, — сказала я ровным голосом. — И что потом?

— Уговорите его вернуться к делам государства. Пусть снова возьмет бразды правления в свои руки. Мы не можем жить так дальше: король стал отшельником, а принц-наследник прикован к постели в Гаскони. — И Гонт ударил кулаком по столу.

— Не знаю, получится ли у меня. — Нет уж, легкой победы Гонту не видать.

— Получится, — вздохнул Уикхем. — Вы умная женщина, Алиса.

Я посмотрела на него, склонив голову набок. Он впервые назвал меня по имени.

— К тому же вы — наша последняя надежда, — вспыхнул от вынужденного признания Латимер.

Я встала, как будто бы могла еще отказаться. Как будто собиралась уйти. Ах, как опьяняет власть, сознание того, что я всех их держу в своих руках! Сделала шажок…

— Ладно, нужда свой закон пишет! — сердито бросил Гонт. — Довольно! Вот вам вся правда, мистрис Перрерс. Над нами нависла смертельная угроза. Кажется, время величия Англии вот-вот уйдет в прошлое. Я чую, что зреет мятеж. Необходимо, чтобы мой отец снова встал у кормила государства, мистрис. Он уже не молод, но вполне еще сможет держать скипетр и править, если только нам… — он отчаянно взмахнул руками, — если только нам удастся вернуть его к жизни, пробудить интерес к ней.

«Нам». Мы будем заодно. Мы превратились в заговорщиков. Я снова и снова вглядывалась в их лица — напрягшиеся в ожидании, усталые, озабоченные будущим — и своим собственным, и всей Англии, — и все же отвращение к переговорам со мной виднелось на них так же ясно, как оспенные язвы. Меня сотряс острый приступ гнева, я повернулась к Джону Гонту. Бог свидетель, я заставлю его упрашивать меня!