Я подняла кошелек. Поколебалась немного. Потом уронила мешочек в его протянутую руку.

— Если вы меня ограбите… — начала я.

— То что, мистрис Перрерс? — Эти слова заставили меня тихонько рассмеяться: ко мне впервые обращались подобным образом.

— Если вы украдете мои деньги, мастер Гризли, советую вам нанять отведывателя пищи, прежде чем есть и пить что бы то ни было в этом доме.

— В этом не будет нужды, мистрис.

Кошелек исчез в рукаве Гризли, а сам Гризли исчез в конце коридора.

Придется ли мне впоследствии горько пожалеть о сделке, в которую я только что бросилась очертя голову? Могу сказать одно: меня с головы до худо обутых ног захватило какое-то невероятное радостное возбуждение.


«Дура! Умалишенная! — Все последующие дни я ругала себя с нарастающей яростью. — Он назвал тебя разумной женщиной. Деловой женщиной. И ты тут же позволила себя одурачить! Он-то знал, как это сделать, как обвести тебя вокруг пальца!»

Бог свидетель, так он и сделал! К концу недели я уже не сомневалась, что больше не увижу своего «утреннего подарка». Гризли уклонялся от всякого общения, не обменялся со мной ни словечком и избегал встречаться взглядами. Наконец нетерпение пересилило мои понятия о приличиях.

— Что вы сделали с… — чуть слышно прошептала я ему на ухо, когда он за завтраком скользнул на свой табурет.

— Не откажите передать мне кувшин эля, мистрис, — вот и все, что он мне ответил. Одним глотком опорожнил свою кружку, сунул в рот кусок хлеба и вышел из комнаты, лишив меня возможности докучать ему.

— Помешай в котле, — распорядилась мистрис Дамиата, протягивая мне ложку.

Так что я не имела возможности последовать за Гризли, а немного позднее его отправили в город по делам, которые задержали его там до утра.

Потом Гризли возвратился домой. Ну, на этот раз ему от меня не уйти! Его что, совесть мучит? По его аппетиту этого не скажешь, поскольку он с успехом сжевал несколько ломтиков говядины и половину лепешки, не обращая внимания на хмурые взгляды, которые я бросала на него через стол.

— Нам нужно поговорить! — прошептала я и ткнула его между худыми лопатками, опуская на стол перед ним тарелку с селедкой. Его ответный взгляд был холодным, прямым, без малейшего выражения.

— Какая заботливая девочка! — бросила Синьора. — Такое блюдо! Можно подумать, у нас денег куры не клюют!

Гризли продолжал жевать с явным удовольствием, но когда я стала очищать тарелки, он достал из-за отворота кафтана свернутый в трубку документ, как бродячий жонглер извлекает кролика из рукава, постучал по нему пальцем, затем незаметно для Синьоры опустил в стоящий на очаге пустой кувшин. Я-то отлично все заметила. Пальцы у меня стали подергиваться от нетерпения, а грудь словно наполнилась горячими угольями.

Ну наконец-то! На кухне не осталось никого: Дженин закрылся в кабинете со своими гроссбухами, Синьора поднялась наверх, в свою спальню, я же выхватила спрятанный свиток и умчалась с ним к себе. Осторожно развернула, прочитала написанный черными чернилами текст. Задача оказалась не из легких. Те слова, которыми пользуются законники, мне ни о чем не говорили, предложения никак не удавалось связать, а сам текст был написан очень убористо. Но сомневаться не приходилось: Гризли выполнил свое обещание. Там стояло мое имя — Алиса Перрерс. Мне принадлежал участок на улице Грейсчерч в городе Лондоне.

Я не выпускала документ из рук, не спускала с него глаз, будто он мог улетучиться, стоит мне отвести взгляд. Мое. Это — мое. Но что это вообще такое? А главное — что мне с этим делать?


Я поймала Гризли на следующий день рано утром — он сидел на кухне, примостившись на табурете, и готовился выпить эля.

— Это все очень здорово, только что мне теперь с этим делать?

— Ничего, только получать доходы, мистрис, — ответил он, глядя на меня как на дурочку.

— Не понимаю.

— Неважно, понимаете или нет. Это принадлежит вам.

Он пристально смотрел на меня, словно ожидая, что я скажу на это. Чего он ждет, я не знала, поэтому сказала то, что думала.

— Важно. — И тут до меня вдруг дошло, насколько это важно для меня. — Для меня это куда важнее, чем вы можете подумать. — Я бросила на него горящий взгляд. — Вам не удастся помыкать мною, мастер Гризли. Вы мне все до конца выложите, вот тогда я и пойму. Это моя собственность, и я желаю знать, что и как она станет мне приносить. — Он рассмеялся. Да, рассмеялся по-настоящему, хотя и хриплым, лающим смехом. — Ну, что это вы?

— Я не сомневался, что не ошибусь.

— В чем?

— В вас, мистрис Перрерс. Сядьте! И не спорьте! Я сейчас преподам вам первый урок.

Я села, и Гризли объяснил мне, какие блестящие возможности для женщины в моем положении открывает правовое понятие «передача собственности в пользование».

— Собственность — ваша, вашей она и останется, — объяснял он. — Но вы разрешаете другому лицу или лицам управлять ею в ваших интересах — за вознаграждение, разумеется. Выбирать вы должны осмотрительно: доверенный человек должен иметь процент с ваших доходов, тогда он и управлять будет добросовестно. Теперь понимаете? — Я кивнула. — Вы наделяете такого человека законными правами на землю, но фактически сохраняете ее за собой. Ясно? В конечном счете владелицей являетесь вы, только вам совершенно ничего не нужно делать в смысле повседневного управления.

— И я смогу заключить с доверенным договор на такой срок, какой сама сочту нужным?

— Да.

— И для надзора за всем этим мне, вероятно, требуется законник?

— Это был бы мудрый выбор.

— Что же это за собственность, которая принадлежит мне и в то же время не принадлежит?

— Жилой дом, а на первом этаже находятся лавки.

— Можно посмотреть на дом?

— Разумеется.

О чем еще нужно обязательно спросить?

— Остались ли какие-то деньги после совершения сделки?

— А вы ничего не упускаете, так? — Он отвязал от пояса кошель и вытряс на стол несколько монет.

— Вы сказали, что мне потребуется законник. — Гризли смотрел на меня без всякого выражения. — Мне думается, моим законником станете вы.

— Несомненно, это в моих силах. В следующий раз, мистрис Перрерс, мы с вами станем деловыми партнерами.

— А будет и следующий раз?

— О, думаю, будет. — Он отвел глаза, и мне показалось, что в них проглянуло лукавство.

— А это хорошо или плохо — быть деловыми партнерами?

От такого невежества заостренный нос Гризли даже дернулся. Он-то понимал, что одной мне не справиться. Но я собой пока что была довольна — довольна теми шагами, какие предпринимала до сих пор. Я стала своего рода женой, пусть и проводила ночи, работая со счетными палочками Дженина и заполняя книги колонками цифр, а теперь сделалась землевладелицей. По коже прокатилась легкая волна удовольствия, вызванная этими мыслями и сопутствующими им чувствами. Ощущение мне тоже понравилось. И я совершила первую осмысленную деловую операцию: подвинула монеты назад, к Гризли.

— Пусть это будет вам — как правильно назвать? Аванс? Отныне вы мой поверенный, мастер Гризли.

— Так и есть, мистрис Перрерс. — И мигом смел монеты в свой кошель.

А вот где мне спрятать свидетельство о владении землей? Я спрятала его на себе, между платьем и нижней сорочкой, привязав шнурком. Время от времени я доставала его, трогала, пробегала пальцами по словам, которые придавали ему законную силу. В этом документе заключалась моя будущность. Уверенность. Постоянство. Слова документа были словно теплые руки, согревающие меня в зимний день. Приносящие успокоение.

И Гризли не нравился мне уже не так сильно, как прежде.


Вернулась чума[11]. В Лондон потихоньку прокралась эпидемия «черной смерти», которая свирепствовала в стране перед самым моим рождением. На улицах, на рынке, в пивных ни о чем другом не говорили. Шепотом передавали, что на этот раз она пришла по-другому, ее даже назвали «детской чумой»: безжалостно поражала малышей, но обходила стороной крепких людей, достигших расцвета лет.

Однако, когда чума переступила порог нашего дома, она оказалась непредсказуемой тварью.

Изо всех нас она выбрала своей жертвой Дженина. В обычный день мы, как всегда, собрались за обеденным столом, и тут муж закатил рукав — вся рука была покрыта россыпью красных пятнышек. Мы молча уставились на эти зловещие знаки, не в силах поверить своим глазам. Обед был забыт. Дженин без единого слова поднялся по лестнице и заперся в своей комнате. В дом Перрерсов запустил свои когти ужас, необоримый и отвратительный.

Наутро мальчик-слуга исчез. Гризли нашел себе дела в других районах города. Синьора Дамиата с неприличной поспешностью спряталась у своей кузины, дом которой зараза обошла стороной. Кто же ухаживал за Дженином? Да я. Я была ему женой, пусть он ни разу и не прикоснулся ко мне, разве что трогал своими заскорузлыми пальцами мою руку, указывая на какую-нибудь ошибку в том, что я переписывала. И я была обязана сослужить ему хотя бы эту последнюю службу.

От красно-фиолетовых пятен, причудливым узором разукрасивших его руки, спасения не было.

Я омыла ему лицо и все тело, стараясь дышать неглубоко, чтобы меньше ощущать вонь гниющей плоти. Мысли были заняты одним: что рассказывала о чуме сестра Марджери, которая в аббатстве занималась врачеванием. Рассказывала она совсем немногое, но я старалась действовать на основании ее указаний: распахнула настежь окна в комнате Дженина, выпуская зараженный воздух, а ради своей безопасности вымыла руки и лицо в уксусе, ела только хлеб, вымоченный в лучшем вине, какое было у Дженина (как возмутилась бы подобной расточительности синьора Дамиата!). Ничто, однако, не могло остановить ужасное, стремительное развитие болезни Дженина. Каждый звук гулко разносился по пустому дому — а единственными звуками в нем были хриплое дыхание моего пораженного болезнью мужа и шаги смерти, которая надвигалась все ближе и ближе.

Боялась ли я за себя?

Да, боялась, но если зловещие бубоны могли перейти с Дженина на меня, это уже должно было произойти. Если чума способна перепрыгивать через стол, за которым мы корпели над учетными книгами, то я уже была обречена. Поэтому я решила остаться в доме и пережить разыгравшуюся бурю.


Под дверью спальни появилась записка. Сгорбившись на табурете, смертельно уставшая, я наблюдала за тем, как медленно кто-то просовывает ее из коридора. Дженин дышал все тяжелее, жар не отпускал его ни на миг. Я тихонько подошла к двери, прислушалась к удаляющимся легким шагам, подобрала маленький листок, развернула его и прочитала — любопытство оказалось сильнее усталости. Ха! Никакой загадки. Я без труда узнала руку Гризли, да и весь текст был написан таким почерком, каким счетовод пишет документы. Я снова опустилась на табурет и вчиталась в текст.


Когда женщина становится вдовой, она получает по закону право на вдовью долю — одну треть с доходов от имущества своего мужа. Вы не получите ничего.

По закону вдове дается сорок дней, чтобы выехать из дома и предоставить наследнику вступить в права наследства. Вас выставят в тот же день.

Как Ваш поверенный, даю Вам совет: заберите все, что сможете. Вы имеете на это право. Ничего другого из того, что Вам положено, Вы не получите.


Ясное и недвусмысленное предупреждение. Даже мороз по коже продирает. Оставив уснувшего беспокойным сном Дженина, я приступила к поискам.

Ничего! Совсем-совсем ничего!

Пока ее брат лежал при смерти, синьора Дамиата постаралась на совесть. Ни в его кабинете, ни в целом доме не осталось ничего мало-мальски ценного. В сундуках Дженина не нашлось ни единого кошеля с золотом. Не нашлось там ни свитков, ни учетных книг, ни даже счетных палочек. Она как метлой вымела дом, забрав все, что могло представлять малейший интерес для грабителей. И для меня тоже. Исчезло все и из моей собственной каморки, даже новая накидка — единственная ценная вещь, которая принадлежала мне и на которую могла положить глаз Синьора.

У меня не осталось ровным счетом ничего.

В спальне наверху Дженин испустил крик нестерпимой боли, и я возвратилась к нему. Я сделаю для него все, что в моих силах, буду омывать его и стараться облегчить страдания, хотя он уже мало чем отличался от гниющего трупа.


Конец наступил неожиданно быстро. Думается, меня саму спасло вино из запасов Дженина, а вот отвар из зеленых побегов шалфея (была у синьоры Дамиаты грядочка на ее крохотном огородике), помогавший лечить язвы и ожоги, ему совсем не помог. К вечеру второго дня он перестал дышать. Как быстро может здоровый человек расстаться с жизнью — всего лишь за то время, какого хватило бы, чтобы ощипать и сварить курицу! Он даже не осознал того, что я находилась рядом с ним. Молилась ли я о нем? Да, если считать молитвой прокалывание бубонов, чтобы выпустить из тела отвратительно пахнущий гной. Вот теперь во всем доме воцарилась полная тишина. В этой тишине я накрыла лицо мужа чистым полотном, подхватив выпавший из складок простыни документ. Потом села на табурет рядом с телом Дженина, не смея шелохнуться из страха, что смерть заметит и меня тоже.