Анна О'Брайен - Фаворитка короля

— Глупенький Уикхем. Надо было вам прислушаться к всеобщей молве. — Я гордо вскинула голову, молясь только о том, чтобы меня не выдали слезы, подступившие к горлу и уже душившие меня. — А что обо мне говорят? Придворные, члены Палаты общин?

— Вы и сами знаете, что они говорят.

— Но скажите это своими устами. Доставьте мне такое удовольствие. Я хочу услышать собственными ушами. — Ах, как мне хотелось, хлестать, ломать и крушить все вокруг! И самой почувствовать боль от ран. Пусть я заново услышу распускаемые обо мне гнусные сплетни. От горя и злости я окончательно потеряла голову.

— Говорят, что вы шлюха, у которой нет ничего святого за душой… — проговорил он, и губы от отвращения сжались в тоненькую ниточку.

— Хорошо, так и есть.

— …и что у вас нет никакого стыда.

— И все? — Кажется, я вызывающе тряхнула головой. — Мне кажется, что говорят еще и похуже.

— Вы шлюха, жадная, алчная, своекорыстная. — В его глазах сверкнул огонь праведного гнева.

— Клянусь, это уже ближе к истине!

— Неужели ничто не в силах вас устыдить? — Ярость вдруг обуяла его не меньше, чем меня, он заговорил, не стесняясь в выражениях: — Говорят, что вы затрахали короля, чтобы отнять у него всю силу и власть. Вы ничтожная тварь, прелюбодейка, предавшая королеву Филиппу и…

Я дала ему пощечину. По-настоящему ударила изо всех сил по щеке свободной рукой. И этот человек всегда считался моим другом, зная, что на самом деле кроется за придворными пересудами!

— Ваше преосвященство! — воскликнула я с укором в голосе. — Это недостойно! Да еще произносить самому подобные непристойности! — Я рассмеялась.

— А вам не нравится правда, вот как? — не остался он в долгу. Щека его пылала.

— Я не думала, что вы и впрямь скажете мне такое в лицо. Действительно не предполагала… Но вот что я вам отвечу: всегда верьте тем сплетням, которые передают в борделях и прочих домах разврата. Всегда верьте тому, что говорят о женщине, которая осмеливается пользоваться теми способностями, которыми наделил ее Господь Бог. — В эти слова я вложила все презрение, на какое только была способна.

Мгновение Уикхем не мог вымолвить ни слова. Потом молча показал пальцем на лежавшие в моей горсти драгоценности.

— Вы горды тем, что совершили?

— А почему бы и нет? Не будь я шлюхой, для которой нет ничего святого, я оказалась бы в сточных канавах Лондона. Или вообще умерла бы. Или стала бы монашкой, что еще хуже, наверное.

— Господи, сжалься над нею. — Уикхем простер руку и ткнул пальцем вперед. — Один вы пропустили! Еще остался перстень с изумрудом. Не бросайте его просто так — этот перстень дороже всех остальных, вместе взятых. На него вы сможете прожить в шелках и мехах до конца своей презренной жизни!

Изумруд. Я не двинулась с места.

— Зачем же останавливаться теперь? Или в вас вдруг пробудились благородные чувства? Вы стащили с него все, до чего смогли дотянуться. Забрали себе то, что по праву принадлежало Филиппе. Его дружбу, верность, привязанность в старости… — Я отшатнулась было при последних словах, но быстро поняла, что они значат: Уикхем бичевал меня, разрываемый собственным горем, — пусть его. — Забирайте! — прошипел он, стащил перстень с пальца и протянул мне.

— Нельзя…

— Ну, вам-то еще как можно!

— Это личная королевская печать… — Я отступила на шаг.

— И давно вас останавливают такие мелочи?

— Это коронационное кольцо… Оно принадлежит теперь Ричарду… Эдуард не мог подарить его мне…

Тут я допустила ошибку и поняла это сразу, едва открыла рот. От нескольких необдуманных слов все возведенное мной здание рухнуло. Уикхем молча уставился на меня, лицо его побелело, лишь следы моих пальцев остались красными. Он уронил руку, державшую кольцо с изумрудом.

— Ах, Алиса!

Наполнявшая опочивальню злоба рассеялась, теперь здесь царили лишь тишина и холод, несмотря на яркий свет множества свечей. Наконец горе обрушилось на меня, как буран зимой, и слезы прорвались наружу, как ни старалась я их сдержать.

— Алиса…

— Я не нуждаюсь в вашей жалости, Уикхем. — Вся моя бравада улетучилась, и я отвернулась от него. — Прощайте, Эдуард. Надеюсь, мне удалось дать вам счастье в то время, когда вы на него уже не надеялись. — Я в последний раз поцеловала его руку, опустившись на колени. — Я любила его, вы же знаете. Вопреки всему. Он всегда был таким добрым. Наверное, он немножко любил меня. Я не Филиппа, и все-таки мне кажется, что он меня любил…

— Куда вы теперь направитесь?

— В Палленсвик.

— К сэру Вильяму?

— К нему.

— Пусть он заботится о вас получше.

— Я не нуждаюсь в нем. Ни в ком не нуждаюсь… — Я все еще мысленно бичевала себя.

— Алиса…

— Не нужно! Не нужно, и все! Если вам хочется благословить меня, даже и не думайте! — Я рукавом стерла слезы со щек. — Ваш Бог только порадуется моим страданиям. Может быть, вам лучше прочитать лишний раз «Аве» или «Деи грациас»[102] за то, чтобы я была окончательно осуждена.

Слезы ручьем текли у меня из глаз.

— Но вы же не можете вот так уехать…

— А что вы сделаете? Измените всеобщее мнение? Изобразите меня добродетельной женщиной? Вам никто просто не поверит… Я навсегда останусь королевской шлюшкой. Собственно, так и было, и мне кажется, я отлично справлялась со своей ролью… — Я подошла к двери, оглянулась через плечо на сиявшую золотом и самоцветами корону, которая лежала на ложе рядом с Эдуардом. — Как вы думаете, сможет ли мальчонка носить корону с таким достоинством, с каким носил ее он?

— Нет. Не сумеет, как мне кажется.

— Прощайте, Уикхем. — Я понимала, что больше мы, скорее всего, не увидимся. — Понимаете, он сам велел мне взять перстни себе…

— Верю, что он так и сказал, — с низким поклоном отвечал Уикхем. — Будьте осмотрительнее.

Я взялась за ручку двери и вдруг почувствовала, что у меня уже нет сил ее отворить. От меня осталась лишь пустая оболочка. Я понимала, что меня ждет еще множество дел. Да только в ту минуту я совершенно позабыла, что это за дела.

Единственное, что помнила: мне хочется оказаться рядом с Виндзором.

В тот день, однако, меня ждали новые ужасные испытания. Неужели могло произойти что-то худшее, чем то, что уже случилось? Могло. И произошло. Единственное, чего я хотела, — бежать отсюда, от своего горя, от той чрезмерной несдержанности, к которой я прибегла, чтобы оправдать обвинения Уикхема. Но в Большом зале появились двое новоприбывших: один говорил высоким мелодичным голоском, у другой на лице было выражение, достойное палача.

Король-ребенок и его матушка.

На мгновение страх так захлестнул меня, что я подумала, не ускользнуть ли через лабиринт покоев и переходов, пока Джоанна меня не заметила. Теперь ей принадлежала власть, она могла хоть всю кровь из меня выпить. А в свете того, что происходило раньше, я не сомневалась, что буду обескровлена очень быстро.

«Нет! Нет! Ты перед нею не отступишь!»

Никогда я не уклонялась от схватки, не стану этого делать и сейчас. Собрав в кулак все силы, я с большим трудом надела на себя маску высокомерия, словно бы Эдуард и не умер только что у меня на руках. Шелестя бархатом юбок, я спустилась по лестнице и сделала великолепный реверанс десятилетнему мальчику, который теперь будет носить корону, принадлежавшую недавно моему любовнику.

— Приветствую вас, ваше величество.

Ричард, помилуй его Бог, явно не знал, что нужно делать, что говорить. Он в волнении наморщил лоб и неуверенно улыбнулся мне.

— Здравствуйте, мистрис Перрерс… — Он поднял глаза на мать в поисках подсказки, как поступить дальше. Потом поклонился мне, старательно изображая важность.

— Не нужно кланяться, Ричард. — От накрашенного лица Джоанны веяло лютым морозом. Она быстро что-то соображала. — Значит, Эдуард умер, так?

— Умер, миледи, — ответила я ей с безукоризненной вежливостью.

— Мама… — потянул ее за рукав сын.

— Ты теперь король, Ричард, — сказала ему Джоанна.

Все равно это ему ни о чем не говорило. Он повернулся к ней спиной, лицо побледнело от предвкушаемого удовольствия.

— А вы отведете меня в королевские конюшни, мистрис Перрерс, — поглядеть на королевских соколов?

«Твоих соколов!» — больно уколола меня мысль.

— Нет, государь, — мягко ответила я, борясь с желанием оказаться как можно дальше отсюда, подальше от Джоанны и ее сына. — Сегодня уже слишком поздно. Прикажете подать вам закуски, ваше величество?

— Да. Если вас не затруднит. Я проголодался… — Он чуть не прыгал на месте от нетерпения. — А потом можно будет пойти посмотреть на ловчих птиц…

Рука Джоанны легла на плечо сына, как тяжкая цепь.

— Мистрис Перрерс — или лучше сказать леди де Виндзор, кто знает? — так вот, мистрис Перрерс здесь не задержится, Ричард. — Она повернулась ко мне со злобной усмешкой на губах, с загоревшимися от удовольствия глазами. — Вам здесь нечего больше делать. Закончилось ваше царствование, королева Алиса. — Наконец-то она получила власть в свои руки и не замедлит ее употребить с превеликой радостью. — Я отдам распоряжение незамедлительно освободить ваши покои. Надеюсь, вы уедете отсюда… Погодите… Думаю, я могу позволить себе быть великодушной. До рассвета. — Погладив рукой светлые волосы сына, она вскинула голову и обнажила зубы в хищной усмешке. — И постарайтесь ничего не увезти с собой, иначе, — снова блеснули зубы, — я потребую возмещения, можете не сомневаться.

Значит, она желает отнять у меня все мои пожитки. Следовало ожидать. Да и упрекать ее за это я не могла — слишком много разочарований пришлось ей пережить за свою жизнь. Но и без борьбы я не сдамся.

— Я не возьму с собой ничего такого, что не принадлежит мне по праву, что не было мне подарено, — ответила я, сжав в руке перстни с такой силой, что камни глубоко врезались в плоть.

— Потерявшим голову от любви стариком, который не понимал, что вы собой представляете?

— Человеком, который меня любил.

— Человеком, которого вы приворожили неведомо какими чарами.

— Человеком, которого я почитала более всех иных. Все, что он дарил мне, было подарено по его собственному желанию. И я заберу то, что мне принадлежит, миледи.

Я сделала ей глубокий реверанс, словно она сама стала королевой Англии.

— Поди прочь с глаз моих!

Я повернулась и пошла, слыша через весь зал чистый голос юного короля:

— Ну можно мы пойдем посмотреть на соколов сейчас же? Почему мистрис Перрерс не хочет отвести меня?..

Да, ему трудно будет сидеть на троне. А сравняться с Эдуардом — просто невозможно.

Я уехала из замка Шин. Мне не хотелось больше возвращаться сюда, как и в любой другой королевский дворец, долго бывший мне родным домом. Джоанна сказала правду, какая бы злоба ею при этом ни двигала: мое царствование (если я вообще когда-нибудь царствовала) закончилось. Я сама не знаю, что я при этом испытывала — все чувства мои стали холодными и неживыми, как те самоцветы, что я сжимала в руке.

Во всем Лондоне не было ни единой живой души, которая бы не присутствовала при погребении Эдуарда: оно состоялось в пятый день июля в Вестминстерском аббатстве, рядом с могилой Филиппы, как он ей и обещал. Разве не запрудили улицы толпы достойных горожан, провожая взглядами деревянный гроб с ужасающе похожей на живого Эдуарда посмертной маской? Даже рот маски был скошен вправо — память о том спазме мышц, который стал предвестником смерти. Подданные Эдуарда в скорбном молчании провожали короля, вспоминая его великие деяния.

Так мне рассказывали.

Эдуард был обряжен в белые и красные шелка — цвета его королевских эмблем — и сверкавшую золотыми нитями парчу; красной парчой был обит и сам гроб. В могилу его провожали колокольный звон, множество факельщиков и вывешенные по пути на каждом доме черные траурные полотнища, которых хватило бы на рясы всем монахиням, сколько ни есть их в христианском мире. Поминальная трапеза обошлась в пять сотен фунтов — в то время, когда под заборами Лондона лежали вповалку умирающие с голоду. Вот такая бездумная расточительность. Но почивший король был добрым человеком, и лондонцы не стали ворчать на бесполезные траты. Отчего не помянуть добром жизнь ушедшего короля? Те, кто провожал его в последний путь, отбросили воспоминания о принесших одни неудачи последних годах, проведенных им в уединении, — когда кому-нибудь из них удавалось хоть мельком увидеть монарха за эти годы?

А что же я?

Разве не следовало позволить и мне проводить его в последний путь? Я собиралась это сделать, но мне очень ясно дали понять, что мое присутствие нежелательно. Противоречит приличиям. Это мне без обиняков сообщил гонец от матери малолетнего короля — сообщил с таким каменным лицом, как будто механически затвердил наизусть каждую строчку сурового приказа. Вероятно, так оно и было.