– Да, очень сильно.

– И вас не отвращало то, чем он занимался, то, кем он был? – тихо спросила Клава, чтобы не потревожить момент откровенности.

– То чувство, что связало нас, – заговорила Анжели тихим голосом, и Клавдия непроизвольно даже замедлила дыхание, – было больше и мощней, чем любовь в привычном нам понимании. – Женщина повернулась и посмотрела на Клавдию. – Такое чувство никогда не бывает безответным. Оно дается сразу двоим, соединяя людей в одно целое, когда они чувствуют и понимают друг друга, как самого себя, словно переходят в какую-то иную, измененную реальность. И тогда становится совершенно безразлично и уже не имеет никакого значения род деятельности человека, его прегрешения и деяния, и он может быть кем угодно: убийцей или праведником, священником, дворником, пьяницей и дебоширом, идиотом или мудрецом. Константин был мужчиной всей моей жизни, частью меня, а свои половинки мы не выбираем, они даются нам свыше. И то, если вам очень повезет.

Она замолчала, и Клавдия вдруг подумала, что если бы она потеряла Марка, то, наверное, и жить бы дальше не смогла, нет смогла как-то, не умерла бы физически, но это была бы уже не она. А может, и умерла…. Вот и Анжели теперь совсем не та девочка Анжелика Иванова, что любила своего Архиерея больше жизни – другая личность, другой человек, но не умерла же. А может…

– И как же вы вышли тогда за Карно и оставили своего Костю? – не удержалась от вопроса Клавдия.

– А это он меня за него и выдал, – усмехнулась Анжели. – Костя его нашел, и они о чем-то договорились между собой, мне так и не удалось узнать, о чем. Жак никогда не признавался, хоть я и расспрашивала весьма настойчиво. Но свое обещание Косте оградить меня от всех бед и забот, холить и лелеять он сдержал в полной мере. Он меня очень поддержал и помог мне. После смерти Константина мы с ним в общем-то довольно хорошо жили. Наверное, Костя предчувствовал свою скорую гибель, поэтому решил обезопасить меня заранее. Вот и выдал замуж за состоятельного француза, да и я к тому времени была девушка с весьма приличным приданым, Костя и об этом позаботился.

– И погиб, – закончила за нее Клавдия и… ну не могла она не переспросить, не могла и все тут: – А он точно погиб? Ведь его так и не нашли?

– Он погиб, Клавдия, – печально улыбнулась ей Анжели. – У таких людей и таких историй не бывает heppy end. – И меняя тон на деловой, мадам Карно подытожила: – Ну, что, Клавдия, я ответила на все вопросы, на которые могла дать ответ.

– Да, спасибо, – поблагодарила Клава и поинтересовалась: – Только я хотела спросить, почему вы вообще решили мне что-то объяснять и так много рассказали?

– Кажется, я уже не раз упоминала, что вы умная девушка, – улыбнулась ей мадам Карно. – А рассказала я эту историю, потому что искренне вам симпатизирую, вы чем-то напомнили мне меня еще ту, наивную, юную, любящую без памяти. Вы интересная, яркая личность, и мне нравится то, что вы делаете. Только, на мой взгляд, вам пора подумать над тем, чтобы создать собственное произведение, а не записывать истории за другими людьми, какими бы самобытными и мощными личностями те не являлись. У вас великолепный литературный вкус, интеллектуальная наполненность текста и талантливый слог. Бросайте вы этих стариков с их воспоминаниями, напишите что-то сильное, захватывающее, свое. Я в вас верю.

– Спасибо, – поблагодарила Клавдия еще раз и не удержала в себе то, что чувствовала. – Я от всего сердца сочувствую всем вашим бедам и утратам. И тому, на что вы себя обрекаете, согласившись на эту сделку.

И предательские слезы навернулись у нее на глаза.

– Знаете, – Анжели вдруг протянула руку и смахнула с щеки Клавдии слезинку, поразив девушку этим своим жестом, – я не отмечаю свой день рождения. Никогда. На это есть причины. И все мои друзья об этом знают и поздравляют только через неделю после даты. На прошлый мой день рождения совсем ранним утром кто-то позвонил в дверь. Это оказался посыльный. Он вручил мне роскошный букет настоящих живых кустовых розовых роз, какую-то коробку и кружку еще дымящегося горячего какао. Когда-то давным-давно, совсем в другой жизни, бабушка готовила для меня необыкновенное какао. Долго варила на молоке и добавляла в него корицу и мед. Я обожала этот напиток, каждый раз, когда я его пила, то закрывала глаза и почему-то представляла себе бирюзовое ласковое море, пальмы, горы, уходящие в голубое небо. Какао, что принес мне посыльный, было именно таким, тем самым, из моего детства на молоке и с корицей, а в коробке обнаружились три небольшие картины – потрясающие акварели, изображавшие бирюзовое море, какие-то острова и зеленые горы, упирающиеся серыми каменными вершинами в голубое небо.

– Наверное, очень красиво, – шмыгнула носом Клавдия, окончательно расплакавшись, – и очень романтично. Вы узнали, кто это прислал?

– Нет, – улыбнулась одними уголками губ мадам Карно. – Дело в том, Клавдия, что в этом мире не осталось в живых ни одного человека, который бы знал про то бабушкино какао и мои детские мечты о далеком, беззаботном и счастливом острове в бирюзовом море. Ни одного!

Клавдия застыла, не в силах оторвать завороженного взгляда от лица этой поразительной женщины. А Анжели посмотрела вперед и, усмехнувшись, указала кивком головы на окно:

– А это, по всей видимости, за вами.

Клава проследила за ее взглядом и увидела через лобовое стекло, как решительным, целеустремленным шагом направлялся по дорожке прямо к автомобилю, в котором они сидели, Марк Светлов с самым недовольным видом, на который был способен: губы сжаты, брови нахмурены, глаза прищурены.

– Из того что мне удалось узнать, – рассматривая его сквозь стекло, поделилась мадам Карно, – Марк Светлов, очень талантливый ученый, говорят, даже гениальный и весьма сложный человек, не признающий компромиссов, прямолинейный, жесткий, частенько так и вовсе занудливый.

– Это не имеет значения, – улыбалась сквозь слезы Клавдия, глядя на своего трудного человека. – Это мужчина моей жизни, куда ж теперь деваться.

– Да, деваться некуда, – почти весело согласилась с ней мадам Карно и спросила: – Он отец вашего ребенка?

– Он, – подтвердила Клавдия и, оторвавшись от созерцания разъяренного Марка, почти дошедшего до машины, посмотрела на Анжели: – Вы догадались, да?

– Это не трудно, – кивнула француженка и пожелала от всего сердца: – Удачи вам, Клавдия и терпения. Любовь у вас уже есть, а с этим мужчиной терпение и удача вам определенно понадобятся.

– Спасибо, – только и успела поблагодарить Клавдия, когда рывком распахнулась дверца машины с ее стороны, и полный негодования мужчина всей ее жизни поинтересовался грозным профессорским тоном:

– И зачем вы здесь закрылись?

И, подхватив Клавдию под локоток, выдернул ее из салона.

– Здравствуйте, Марк Глебович, – поздоровалась с ним мадам Карно, расслабленно откинувшись на спинку сиденья и иронично поглядывая на профессора.

– Здравствуйте, – все же ответил на приветствие Марк и запоздало спросил: – Я заберу у вас девушку?

– Откуда ты здесь? – поинтересовалась Клава.

– Оттуда, – в очередной раз весьма информативно ответил профессор Светлов.

А дальше закрутилась кутерьма…

Откуда-то появился незнакомый мужчина с «волшебным» удостоверением, открывшим ему и Марку, так и не отпускавшему руки Клавдии, свободный проход в издательство.

В редакторской комнате Клавдия передала бодрому мужчине с удостоверением, открывающим все двери, заветную серую папку с документами, на полном серьезе поинтересовавшись, не даст ли он ей какую расписку, что документы, дескать, ею добросовестно сданы.

На что Марк и полномочный представитель органов, переглянувшись, уставились на девушку, как на деревенскую дурочку.

– Нет? – порассматривав выражения их лиц, переспросила Клавдия и согласилась: – Ну ладно, не надо так не надо.

И именно в этот момент ее как выключило, и навалилась вдруг какая-то жуткая слабость, ноги подкосились, а тело словно налилось свинцом, Клавдию качнуло и, возможно, она даже упала бы, если б Марк не успел подхватить ее и усадить в кресло.

И внезапно – не понятно отчего и почему вообще, она вдруг зарыдала, прямо потоком каким-то слезы полились без удержу. И Клава все пыталась, рвалась сказать что-то, но получалось бессвязно и бестолково, и она сама не понимала, что хочет объяснить и какие слова из нее рвутся на свободу, и хваталась за Марка – за его одежду, за руки, и смотрела, не отрываясь, в его лицо, боясь оторвать от него взгляд, почему-то ей казалось ужасно важным постоянно видеть его.

И все цеплялась, цеплялась за него, а он, прижимая ее одной рукой к своему боку, куда-то шел, отвечал каким-то людям, встречавшимся им на пути, о чем-то громко говорил по телефону…

В какой-то момент, захлебываясь и утопая в слезах, Клавдия принялась объяснять ему, как ужасно, зверски испугалась, когда ее чуть не задавил джип, и как испугался малыш внутри нее, и обещала, что найдет этих гадов вот прямо сейчас и что-нибудь сотворит с ними ужасное, чтобы они больше никогда не пугали малышей и их мам. И требовала, чтобы Марк пообещал помочь ей найти и разобраться с этими уродами, он кивал и обещал.

А она все говорила, говорила, и слезы, попадавшие ей на губы, пузырились от ее горячих, неистовых слов и разлетались брызгами…

Клава не осознавала, как они оказались в машине и что они куда-то едут, только продолжала крепко держаться за Марка и вглядываться в его лицо и плакала, плакала, рассказывая, как безумно жалеет Анжели, потерявшую родного человека.

– Если бы ты погиб, понимаешь… – экспрессивно объясняла она, – я бы умерла прямо рядом с тобой, в тот же день, это же невозможно жить, если тебя нет! Получится без тебя, это же как? – и принималась плакать новой волной. – А ей приходится, ты представляешь, любимого человека нет, а жить приходиться…

А Марк прижимал ее к себе, кивал, и у него на скулах ходили желваки от бессильной ярости перед ее страданиями и невозможности чем-то помочь прямо сейчас, давно прекратив всякие попытки успокоить ее, и только торопил водителя, и так старавшегося изо всех возможностей ехать быстрей.

Клавдия проснулась, как очнулась от бредового черного обморока, ничего не помня и не понимая. Она открыла глаза и увидела перед собой потолок.

Обычный потолок, но почему-то показавшийся ей знакомым, вон то пятно на нем точно какое-то знакомое, повернула голову набок и обнаружила еще и знакомый шкаф, а за ним и часть комнаты, поняла, что лежит на кровати Марка в его квартире. Клава перевернула голову в другую сторону и увидела самого Марка, спящего поверх одеяла на второй половине кровати почему-то в домашних джинсах и изрядно помятой футболке.

Хотелось пить. Это первое, что почувствовала Клавдия, и зашевелилась под одеялом, намереваясь встать с кровати. Марк, видимо уловивший это ее движение, открыл глаза, и взгляд его сразу же сделался озабоченным.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он охрипшим голосом.

– Не знаю, – честно призналась Клавдия. – Пить очень хочется.

– Я принесу, – пообещал Марк, приподнялся на локте, придвинувшись поближе, и внимательно всмотрелся в лицо Клавдии. Похоже, что он увидел в нем что-то обнадежившее, поэтому кивнул, коротко поцеловал ее в щеку и в лоб и встал с кровати.

Оказалось, что ходить за водой никуда не нужно, бутылка и стакан стояли наготове на небольшом столике у окна.

Клавдия долго жадно пила, затем перевела дыхание и спросила:

– Как я здесь оказалась? – И повела вокруг рукой, державшей стакан, уточняя определение «здесь».

– Ты не помнишь?

– Что именно? – переспросила Клава и нахмурилась. – Я передала этому товарищу из органов папку, потом мне стало как-то плоховатенько, и ты усадил меня в кресло, а потом… потом я заплакала и… Нет, не помню. Так, что-то отрывочное.

– У тебя началась истерика, – забрав у нее стакан, объяснил Марк, – спровоцированная сильнейшим стрессом, беременностью и испугом за ребенка.

– А…? – Клавдия непроизвольно прикрыла рукой живот.

– Нет, нет, – поспешил успокоить ее Марк, присев на кровать, и наклонился поближе, – с малышком все в порядке.

– Откуда мы это знаем? – тоном наводящего вопроса подсказала Клавдия.

– Когда я тебя сюда привез, нас уже ждал врач, срочно присланный ребятами из конторы, а я успел, пока мы ехали, проконсультироваться по телефону с Амирой Ашотовной, описав твое состояние и спровоцировавшие его события – то, что вы с ребенком чудом избежали аварии.

Клавдия кивнула, соглашаясь с его решением не упоминать про историю с документами.

– Она дала свои рекомендации, а врач, которого прислали из конторы, сделала тебе успокоительный укол, безопасный для малыша, и ты заснула.

– А ты почему заснул в одежде? – подергала она его за рукав футболки.

– Сначала общался с доктором, которая целый час наблюдала за твоим состоянием, потом беседовал с приехавшим Александром Ивановичем и его коллегами. Поработал немного, надо было подождать и проследить за твоим сном. Вскоре, как и предполагала доктор, ты начала беспокойно крутиться, и я сделал тебе еще один укол – мне она показала, как и куда надо колоть. А потом так и заснул рядом.