Анна Матир - Гавань моего сердца

— Я не могу ни о чем его просить, — покачала я головой.

— Пфф! — Миссис Фор вскочила. — Блэйн не из тех, кто с легкостью забывает своих друзей. Ты лучше всех знаешь, какой он человек.

Нет, теперь я думала, что не знаю этого, хотя раньше считала иначе. Научусь ли я когда-нибудь правильно оценивать окружающих?

Миссис Фор поставила передо мной тарелку.

— Поешь немного. Тебе полегчает.

Я взяла вилку и посмотрела на тарелку. Передо мной лежал кусок сливочного пирога.

Я положила вилку на стол и вышла из комнаты.

— Мисс Сэди, вы поможете мне с домашним заданием, как раньше? — Джанет посмотрела на меня с мольбой.

Я знала, что она очень скучает по Синтии, хотя они ежедневно виделись в школе, а на выходных — в церкви.

Я позволила девочке увлечь меня за собой в столовую. Она тараторила, не умолкая, словно ей не нужно было переводить дыхание, и не догадывалась о растущей лавине боли в моей груди. Двери нашего Дома закроются на следующей неделе. С каждой минутой моя уверенность в этом росла — особенно сейчас, когда нас оставил даже Блэйн. Что будет с Джанет? Кто будет ее слушать, не перебивая? Кто поймет, что ей нужна вовсе не помощь с домашним заданием, а общение? Где она найдет внимание, которого так жаждет?

Я обернулась и посмотрела в сторону своего кабинета. И, хотя отсюда этого нельзя было увидеть, я помнила, что на столе лежала небольшая пачка счетов на оплату, включая и последний чек из бакалеи. Но существовало ли сейчас что-либо важнее судьбы этой маленькой девочки? Последние несколько месяцев научили меня многому. В том числе и этому.

Все мои отчаянные попытки, экстравагантные ли, жалкие ли, убеждали меня в том, что чуда не произойдет и спасти приют от закрытия практически невозможно. Только Господь мог этому воспрепятствовать. Только Ему под силу было спасти этих детей от их прошлого. Только Он помог мне преодолеть темные страницы моего детства.

Я отпустила ладонь Джанет при мысли, которая внезапно пришла мне в голову. Верила ли я когда-нибудь, что Господь любит меня так же, как и остальных? Верю ли я в это сейчас?

От неожиданной слабости я упала на первый попавшийся по пути стул.

Верила ли я, что Иисус любит меня так, как учит Библия, так, как рассказывала матушка Рэмси? Жизнь, прожитая в такой уверенности, была бы достойной, независимо от того, как это выглядело для внешнего мира. Такая жизнь помогла бы изменить людей, а не место. И разве Господь не явился, чтобы спасти людей? Людей вроде моей матери. Людей вроде меня.

— Пойдемте же, мисс Сэди!

И детей вроде Джанет.

Внутри меня родилось стремление — обнимать этого ребенка, говорить ему нежные слова. Я прижала руки к груди, стараясь сдержать боль, разрывавшую мне душу. Если я так верила в то, что Господь меня любит, я должна была поделиться этой любовью с другими, и это было очень важно. Жизненно важно. Это то, что Господь сделал для меня, а не я для Него.

Когда Дом закроется, у меня не останется ничего, кроме отношений. С Господом, с этими детьми. С миссис Фор, Мирандой, Картером. И с Блэйном, если он разрешит мне приблизиться к нему. Это были сокровища, посланные мне небесами От этого откровения мое сердце обливалось слезами.

Я поднесла к губам руку Джанет:

— Пойдем займемся твоим домашним заданием.

Ступать по Дому впервые за многие дни мне стало легче.

* * *

Миранда сидела на дальнем конце обеденного стола. Лицо Сильвии с тонкими чертами вспыхнуло, она прижала ластик к странице.

— Я поняла! — воскликнула она. — Поняла, поняла!

Миранда обняла ее тонкие плечики. Нежно прижала Сильвию к себе, потом отпустила и посмотрела в тетрадь Генри. Тот весь напрягся в ожидании, слушая Миранду. Не испытывая такого энтузиазма, как Сильвия, он все же кивнул, что-то записал и швырнул карандаш на стол.

— Вы согласны, мисс Сэди? Мисс Сэди? — Карл потрогал меня за колено.

— Что? Прости, прослушала, — сказала я и взъерошила его каштановые волосы, отметив про себя, что ему нужно вымыть голову.

— Я говорю, что хотел попросить вас прочитать с нами вечернюю молитву.

Я посмотрела на его задумчивое лицо, вспоминая день, когда он попал в наш приют. Это был летний, ясный день. Карл был одет в одни лишь рваные штанишки, обуви на нем вообще не было. Его отец, явившийся навеселе, хотя было еще утро, ушел прочь прежде, чем я успела разузнать хотя бы какую-то информацию о мальчике и его семье.

От какого сокровища он отказался! Дитя, полное жизни и любви и готовое делиться ими с каждым, кого повстречает.

Я обняла мальчика.

— Обещаю найти для этого время сегодня вечером. Ждите, я обязательно приду. А сейчас расскажи-ка мне, все ли задания ты выполнил?

Карл кивнул и убежал играть.

Я с нетерпением ожидала вечера.

* * *

— Не возражаешь, если я помогу тебе сегодня уложить детей спать? — спросила я Миранду, когда часы пробили девять.

— Буду только рада, — последовал ответ.

Мы поднялись по лестнице. В парадные двери кто-то постучал.

— Кто же это может быть? В такое-то время…

Я отправила Миранду к детям. Присоединюсь к ней, как только отпущу нашего нежданного гостя, и успею к началу молитвы.

Распахнув двери, я вгляделась в сереющую мглу. Передо мной стояла женщина, одетая в старое черное платье. Она подтолкнула вперед маленького мальчика в темном костюме.

— Сегодня я похоронила мужа. У меня нет возможности позаботиться об Оливере. — Ее голос оборвался. Натруженной рукой она погладила черные кудряшки ребенка.

Я обернулась и поглядела через плечо, но, конечно, рядом со мной никого не было.

— Не могли бы вы вернуться утром? Мы просто уже ложимся спать.

Женщина покачала головой, и ее глаза тут же наполнились слезами.

— Я должна успеть на последний поезд до Питтсбурга. Я слышала, что там есть гостиница. Возможно, мне удастся устроиться туда на работу.

В отличие от матери Лили Бет, вид этой отчаявшейся женщины всколыхнул во мне волну сострадания. Но цифры в нашей бухгалтерской книге висели надо мной как дамоклов меч. Нам не хватало денег на то, чтобы прокормить и одеть тех детей, которые ночевали под этой крышей сегодня, не говоря уже о том, чтобы взять еще одного. И, вероятно, всех наших воспитанников распределят по другим приютам в разных округах, когда мы меньше чем через неделю закроемся. Нет, принять его сейчас будет неправильно.

Огромные глаза на худеньком личике. Мальчик взглянул на меня снизу вверх. Без улыбки. Без страха. Без слезинки или дрожи. Мое сердце сжалось.

— Вы не можете взять его с собой?

— Не зная, что меня там ожидает? Потратив последние деньги на билет в один конец? Умоляю вас, мэм! Будьте милосердны к моему ребенку! Будьте милосердны ко мне!

По землистым щекам женщины покатились слезы, смывая остатки моей решимости. Прошу Тебя, Господи, прошу Тебя. Что я делаю?

В моей голове звучали библейские предания, которые учили, что нужно заботиться о сиротах, бедных и угнетенных, слышать зов страждущих и помогать им. Писанию противостояли суровые слова попечительского совета, которые я услышала во время последней встречи: «Экономия, мисс Силсби. Вот что нам необходимо».

— Прошу вас, мэм! Вы моя последняя надежда.

Женщина пошатнулась, словно вот-вот упадет в обморок. Ела ли она сегодня, в этот день, полный горя и скорби?

Не обращая внимания на предостерегающие слова членов попечительского совета, звеневшие у меня в ушах, я пригласила мать с ребенком войти в дом. Я опустилась на колени перед мальчиком и взяла его за руку.

— Останешься здесь ненадолго? Там, наверху, живут другие ребята, некоторые из них — твои ровесники. Вам не будет скучно.

Оливер взглянул на мать своими большими влажными глазами. Она кивнула. Оливер повернулся ко мне и тоже кивнул.

Я поднялась, снова отметив, что моя неожиданная гостья еле держится на ногах. Я взяла ее под руку и отвела в кухню.

— Давайте вы для начала чем-нибудь перекусите, а потом мы заполним некоторые документы.

Еще до того, как часы пробили десять, мать Оливера ушла, чтобы успеть на последний поезд, уходивший из города. Но, слава богу, она была сыта, имела с собой немного провизии, в кошельке у нее звенело несколько монет из моих собственных скудных сбережений, а я заручилась ее обещанием, что она вернется за своим малышом, как только сможет обеспечить себя и его.

Поднимаясь с Оливером по лестнице, ведущей в спальню мальчиков, я поняла, что снова пропустила вечернюю молитву.

* * *

Я поцеловала Джанет в щеку. Ее веки дрогнули, но девочка не проснулась. Я еще раз проверила, как себя чувствует Оливер. Его размеренное дыхание подсказало, что мальчик наконец уснул. Сквозь глухую темноту я пробралась в собственную спальню.

Моя рука легла на обложку Библии, которую подарила мне матушка Рэмси, когда я закончила колледж. Я подумала о стихах из Евангелия от Луки, которые читала в то утро: «Кто примет сие дитя во имя Мое, тот Меня принимает»[11].

Так ли это на самом деле? Правда ли, что, принимая этих невинных детей, от которых другие отказывались, я принимаю Иисуса? Принимаю Господа?

Я хотела, чтобы так и было. Хотела вернуться к возможности принимать детей, вкладывать в каждого из них свое сердце.

Хейзел любила детей, но это не препятствовало тому, что, как она говорила, было ее призванием — управлять Домом. Миранда тоже, казалось, была в состоянии совмещать работу и общение с детьми, не жертвуя ни одним, ни другим.

А у меня это не получилось.

Мне нужно было играть с ними в мяч, учить их вязать у камина, целовать их царапины и ссадины, радоваться их успехам и молиться с ними каждую ночь перед отходом ко сну.

А не сидеть за столом, складывая цифры в столбик. Умолять людей помочь нам. Тратить дни на бесконечные отчеты и встречи, детали и решение проблем. Каждый миг, проведенный за дверью этого кабинета или вне стен нашего Дома, был упущен из жизни кого-то из малышей.

Несомненно, кто-то должен был заниматься этими вопросами. Но я больше не верила, что этим человеком должна быть я.

В мае попечительский совет договорился отложить плановое собрание, проходившее каждый третий четверг месяца, а вместо этого собраться тридцатого июня. Однако за три дня до этой даты мне неожиданно позвонил мистер Райли и сообщил, что созывает экстренное совещание.

После того как Миранда помогла мне затянуть корсет туже, чем обычно, я надела свой зеленый костюм. Возможно, в этот вечер Рэйстоунский дом для сирот и обездоленных детей прекратит свое существование, чего я боялась больше всего на свете, но все же у меня были намерения выйти из положения с гордостью, присущей управляющей таким серьезным учреждением.

Закрепив на волосах переделанную широкополую шляпу, я отошла от зеркала и оценила свое отражение. Круглое лицо. Карие глаза. Ничем не примечательная внешность. Я моргнула. С тех пор как я работала помощницей Хейзел, ничего не изменилось — ничего, кроме одежды. Но новый костюм был надет на прежней Сэди.

Я подумала о Виоле и ее матери, об их отчаянном желании найти богатого покровителя. Чем я отличалась от них в своей попытке скрыть грехи своей матери? Я не могла воскресить в памяти ее образ. Может быть, Господь помиловал меня, заставив забыть о ней? Я не знала. Мне всего лишь не хотелось годами нести бремя ее прегрешений на своих плечах. И покой я обрела вовсе не потому, что смогла стереть свое прошлое. Вера. Именно вера помогла мне обрести спокойствие.

От этой мысли у меня внутри что-то растаяло и растворилось. Я больше не нуждалась в одобрении попечительского совета. Мне больше не нужны были ни статус, ни должность управляющей приютом. Я была не в состоянии сберечь что-либо сама — ни Дом, ни детей. Господь всегда поддерживал это место. Если Он решит, что Дом должен существовать дальше, Он найдет того, кто сможет достойно руководить этим заведением. Мне же оставалось любить всех, с кем небеса свели меня на жизненном пути, такой же щедрой и всепоглощающей любовью, какой любил меня Создатель.

Конечно, теперь мне придется искать новую работу. И новое жилье. Но я подумаю об этом позже. После того как мистер Райли сообщит новости, которые навсегда разобьют мне сердце. После того как мы с Мирандой утешим друг друга, оплакав судьбу детей.

* * *

В тот вечер мы встретились в каменном соборе. Стены святилища были украшены витражами, изображавшими сцены из жизни Иисуса Христа, и ярко освещались электрическими лампами. Я подолгу всматривалась в каждую картину, но мои глаза вновь и вновь возвращались к изображению Иисуса с детьми. Он обнимал их. Любил их. Беспокоился о том, что с ними будет.