Дженнифер Хеймор - Герцогиня-охотница

– Она теперь в лучшем мире, – сказал Вудроу. – Помните об этом.

– Нет. Вы же эксгумировали ее, – холодно сказал Люк.

– Да, но для благой цели. Она поможет в развитии науки.

– Где она? – Голос Люка был тихим и зловещим. – Кому ты продал ее труп, ублюдок?

– В ту ночь я отнес «извлеченных» к анатому Томасу Колдуэллу.

– И сколько же этот анатом заплатил тебе за тело моей матери? – Люка переполняла злоба.

– Девять гиней, – просто ответил Вудроу. – Будь она посвежее, я получил бы десять.

Люк выхватил пистолет и бросился на него.

– Нет, Люк! Стой! – закричал Саймон, вскочил с кресла и схватил брата за руку.

Люк остановился и посмотрел на Саймона. В его глазах стояли слезы.

– Ради бога, Саймон. – Люк тяжело дышал. Он не называл брата по имени уже много лет. – Этот человек осквернил ее могилу. Он продал ее чертову анатому… – Он поперхнулся словами.

Саймон чувствовал, как дрожит тело брата.

– Я знаю. Я знаю. Но не он ее убил. И нам для начала нужно выяснить, кто это сделал. Кто бы то ни был, он нам за все заплатит.

Все еще крепко держа брата, Саймон посмотрел на Вудроу, который всем своим огромным телом вжался в угол, ошарашенно глядя на оружие в руках Люка.

– Где найти этого Томаса Колдуэлла?

– Больница лондонского медицинского колледжа.

Черт возьми! Их мать, возможно, уже режут на куски во имя науки. Саймон выпустил руку брата.

– Люк, мы должны немедленно пойти туда. Прежде чем…

Он не смог договорить. Может быть, они уже опоздали.

Никто не останавливал герцога Трента, когда он несся по больнице лондонского медицинского колледжа, – одно лишь упоминание его титула сразу открывало перед ним все двери. Так же легко он смог найти Томаса Колдуэлла, который в этот момент читал лекцию. Его баритон разносился в небольшом зале над головами молодых студентов.

Распахнув дверь аудитории, Саймон услышал, как Томас Колдуэлл произнес:

– Теперь рассмотрим текстуру и положение желудка. Я предполагаю, что этот орган должен быть здоров, так как объект скончался от других причин.

Студенты в темных мантиях плотно сгрудились вокруг тела, накрытого белой простыней и лежащего на столе в центре комнаты. Колдуэлл сжимал в одной руке скальпель, а другой уже взялся за простыню, чтобы откинуть ее.

– Остановитесь! – закричал Саймон.

Колдуэлл выпрямился, повернулся к нему и Люку и поднял от удивления свои густые светлые брови. Шурша своими мантиями, все студенты так же испуганно уставились на них.

Саймон бросился к Колдуэллу, врезаясь в толпу студентов с большим энтузиазмом, чем Люк на Джона Вудроу. Добравшись до стола, Саймон рывком сбросил простыню, прикрывавшую тело… и резко отшатнулся назад. С серого лица на него смотрели невидящие карие глаза горничной его матери.

Люк, стоявший рядом, ахнул:

– Господи, это что, Бинни?

Саймон и Люк приехали на кладбище Хиллингдонской приходской церкви, когда уже смеркалось. Они приняли решение ехать туда после того, как расспросили Колдуэлла, и он подтвердил, что Бинни действительно была убита и что ее тело было «приобретено» у Вудроу. Им еще потребовалось какое-то время, чтобы организовать отправку останков Бинни домой для надлежащего захоронения.

В городок Хиллингдон они въехали пыльные и уставшие, измученные и телом и душой. Встречный прохожий указал им, где находится дом священника. Саймон постучал, и через минуту им открыла дверь женщина, похожая на экономку.

– Скажите, викарий дома? – коротко спросил Саймон.

Он был измученный и грязный. Нервное напряжение и усталость от всех дневных событий и множества вопросов, так пока и остававшихся без ответа, наложили свой отпечаток на весь его вид.

Экономка смотрела на него, удивленно моргая.

– Мистер Аллен занят, сэр.

Саймон стиснул зубы, и уже Люк сказал, с трудом сохраняя спокойствие:

– Мэм, мы приехали из Лондона, и нам необходимо немедленно встретиться с ним. Скажите ему, что прибыл герцог Трент.

Саймон покосился на Люка. Пожалуй, это было самое вежливое из всего, что брат сказал за весь день. В течение часа, который потребовался, чтобы добраться сюда, они почти не разговаривали.

Экономка еще раз бросила взгляд на Саймона и кивнула:

– Хорошо, сэр. Я посмотрю, дома ли он.

Она захлопнула дверь у них перед носом. Было видно, что Люк начал злиться. Сдержанность вновь покидала его.

– Терпение, – пробормотал Саймон.

– Уже почти стемнело.

– Да, – Саймон бросил взгляд на сумеречное небо, – я тоже не хочу ночевать здесь.

Хотя в случае необходимости они могли бы вернуться в Лондон и ночью в свете фонарей.

– Мне не важно, где ночевать, – пожал плечами Люк.

– Эзме и Сара ждут нас дома и переживают. Я не хочу, чтобы они волновались всю ночь.

Люк криво усмехнулся.

– Я понимаю, что ты хочешь сообщить все новости нашей сестре. Но при чем здесь Сара Осборн?

Саймон спокойно встретил взгляд брата.

– Сара давно уже является частью нашей семьи.

Пожалуй, Люк меньше других членов семьи контактировал с Сарой, поскольку приезжал в Айронвуд-Парк исключительно во время школьных каникул. Но Сара ему нравилась, и он знал, как прочно она связана с их семьей.

– Ради бога, Трент! Она же горничная!

– Она больше не горничная, – напомнил ему Саймон, с трудом сдерживая раздражение. – И почему вообще ты спрашиваешь об этом?

– Да ладно я, черт возьми! – сказал Люк. – Но ты! Король высокомерия и презрения! Что-то я не припомню ни одного случая, чтобы ты посвящал слуг в семейные дела.

– Повторяю, она больше не относится к слугам.

Саймон понимал, что это бессмысленный спор. Откровенно говоря, он посвятил Сару в эту проблему еще до ее так называемого повышения.

– Ну да. Вчера горничная, сегодня компаньонка. Вчера она в Айронвуд-Парке, а сегодня уже в Лондоне. И наш герцог вдруг решает, что она должна быть в курсе всех семейных дел. Все это заставляет задуматься, а нет ли чего между тобой и прекрасной Сарой?

– Она была лучшим кандидатом на место компаньонки Эзме, – ответил Саймон, немного смутившись. – Благодаря ей наша сестра чувствует себя все увереннее с каждым выходом в свет.

Саймон так много раз за этот день стискивал зубы, что к ночи, наверное, мог бы сточить их до десен.

– Ты хочешь сказать, что тебе в этом году уже не стыдно за нашу сестру? И она больше не позорит своими бесчисленными конфузами твое гордое имя? – Люк громко хлопнул в ладоши. – Браво, Сара, браво!

Саймон хотел ответить, что на самом деле именно он, Люк, больше всех позорил их фамилию, но промолчал. Он знал, чем обычно заканчивался подобный разговор. Люк уходил обиженный и пропадал на несколько месяцев. И только слухи о его бесконечных пьянках и оргиях доходили до Саймона. Так что он просто сказал:

– Ты не хуже меня знаешь, как сложно Эзме привыкнуть к многолюдному обществу из-за своей стеснительности. И никто не понимает ее лучше, чем Сара. Они были вместе с самого детства.

Люк вздохнул.

– Да, я знаю. За столько лет, проведенных вместе, они должны были очень сблизиться.

Однако проведенные вместе годы так и не сблизили Саймона с Люком, и герцог не знал почему. Когда Саймон был совсем маленьким, рядом с ним дома был Сэм. Когда он подрос, появились Марк и Тео. Но именно с Люком они были наиболее близки в детстве. Они оставались друзьями и в радостях и в горестях. И к тому же Люку единственному удавалось вывести Саймона из себя.

Наконец дверь открылась. Им навстречу вышел жилистый мужчина низкого роста. На носу у него были очки.

– Ваша светлость, я Уильям Аллен, – приветствовал он гостей с поклоном. – Чем могу быть вам полезен?

– Спасибо, что приняли нас, мистер Аллен. Приношу извинения за поздний визит, но мы пришли по очень срочному делу, – сказал Саймон.

Аллен пригласил их войти. Все трое не проронили больше ни слова, пока не устроились в уютной гостиной и не получили по чашке чая. После дня, проведенного в поездках по холоду, Саймон пил крепкий горячий чай с удовольствием.

– Итак, какое же у вас ко мне дело? – спросил Аллен.

Несмотря на поздний час и понимание того, что поездка домой в темноте дело не из приятных, Саймон не торопился. Он подробно, по порядку рассказывал об исчезновении матери, случайно обнаруженном аметистовом ожерелье, которое привело их к Джону Вудроу и Томасу Колдуэллу, и о безжизненном теле Бинни, лежавшем на столе лондонского госпиталя.

Аллен слушал его внимательно, сцепив на груди руки в молитвенном жесте. Иногда он кивал, иногда сокрушенно качал головой. Когда Саймон закончил, Аллен сделал долгий медленный глоток чая и отставил чашку в сторону.

Затем, глубоко вздохнув, он сказал:

– Это ужасная трагедия, сэр. Но боюсь, то, что я смогу рассказать, не сильно вам поможет.

– Нам важна любая информация, – вставил Люк.

– Я расскажу вам все, что знаю. Вашу горничную обнаружил один из наших прихожан в лесу у реки четыре дня назад. Было понятно, что на бедную женщину напали какие-то головорезы. Мы пытались найти хоть кого-то, кто смог бы опознать ее, но не нашли. Для нас тогда так и осталось загадкой, кто она, откуда и что здесь делала.

Саймон кивнул. Понятно, что небольшой приход, такой, как этот, не располагал средствами для полномасштабного поиска родственников женщины, найденной в лесу, у которой явно не было и гроша в кармане.

– Никого больше вы там не обнаружили?

– Нет. Никого. Никаких следов того, что с ней мог быть еще кто-то. На следующий день я принял решение похоронить ее. Я сам проводил погребение.

Люк поднял руку.

– Погодите-ка. А на ней были украшения?

Аллен вдруг покраснел.

– Я не уверен. Если ожерелье, о котором вы, ваша светлость, упоминали, было длинным и находилось под ее лифом… ну… я не стал трогать ее одежду. Я не патологоанатом, я человек Божий, и такие вещи мне непозволительны. И еще… – его щеки начали покрываться белыми пятнами, – там было столько крови…

– Я понимаю, – сказал Саймон.

Аллен нахмурился.

– Возможно, заметь я тогда ожерелье, я бы повнимательнее отнесся к установлению ее личности. – Викарий устало провел рукой по лбу. – Видимо, мне следовало обыскать ее, но… моей главной заботой было вручить ее в объятия Бога.

– Вы ни в чем не виноваты, – сказал Саймон. – Вы сделали то, что должны были, – помогли ее душе по-христиански отойти в мир иной.

Дорога в Трент-Хаус заняла гораздо больше времени, чем поездка в Хиллингдон. Хотя луна была почти полной, ее постоянно скрывали облака. И даже фонари в руках Саймона и Люка помогали мало. Саймон чувствовал себя совершенно измотанным, но Люку приходилось еще хуже. Его кожа приобрела бледно-желтый оттенок, плечи опустились, а дыхание было неглубоким и болезненным. Было ли это следствием тяжелого похмелья? Возможно, его организм требовал еще выпивки? Саймон не спрашивал, а Люк сам не жаловался.

Пока лошади брели в темноте по дороге, Саймон и Люк обдумывали новую информацию.

– Вполне возможно, что мамы не было рядом с Бинни, когда ее убили, – сказал Люк с надеждой.

– Ты прав, – ответил Саймон. – Я не верю, что мать просто оставила бы ее там, в лесу. Если, конечно, в этот момент она сама не была в смертельной опасности.

– Но почему у Бинни оказалось ожерелье матери? – Люк покосился на Саймона. – Может, она его украла и сбежала?

Саймон знал Бинни с тех пор, как она пришла работать в Айронвуд-Парк. Он был тогда еще ребенком. Судя по всему, она всегда была верна своей госпоже и никогда даже не думала о воровстве. Но впечатление может быть обманчивым.

– Я не знаю, – признался он.

Люк какое-то время ехал молча. Слышен был лишь хруст гравия под копытами лошадей.

– Возможно, у нее были и другие мамины драгоценности. Поэтому ее и убили.

– Ты думаешь, она стала бы выставлять напоказ драгоценности, которые украла у нашей матери?

– Да. И те, кто ее убил, позарились на них. Но они не заметили ожерелье, потому что спешили смыться.

Саймон покачал головой.

– Как-то все надуманно.

– И все же это наиболее правдоподобное объяснение тех фактов, которыми мы располагаем.

– Не похоже это на Бинни.

– Все могло быть тщательно продумано, и кто-то со стороны мог помогать ей. – Люк немного помолчал, затем продолжил уверенным голосом: – Мы должны остаться в Хиллингдоне. Нужно опросить местных жителей, чтобы найти хоть какие-то зацепки, которые смогут привести нас к убийце. Нужно также заняться окружением Бинни. Найти и допросить ее друзей и родственников. А также семью того второго слуги… как его звали?

– Джеймс.

– Вот, и семью Джеймса тоже.

– У Джеймса нет семьи, насколько я знаю.

У Саймона раскалывалась голова. Чем больше они погружались в трясину, связанную с исчезновением матери, тем мрачнее он становился. Герцог тяжело вздохнул. Ему очень хотелось домой.