Старшая подняла изумлённые глаза на высокую и смуглую молодую женщину, схожую с ней во всём, кроме белокурых волос и вызывающей тревогу худобы, – никогда прежде той не приходило в голову назвать её «малюткой» этим тоном равнодушного превосходства. Ощутив внезапную и беспричинную усталость, она улеглась с ногами на диван, и ей ужасно захотелось выпить чашку горячего кофе, захотелось, чтобы рядом оказался Мишель, погружённый в приятное послеобеденное молчание, шелестящий страницами иллюстрированных журналов…

– Послушай, Эрмина…

Одним жестом младшая отвергла всё то, что она собиралась сказать.

– Нет. «Послушай, Эрмина» – это тоже самое, что слова «видишь ли, малютка», с которыми умудрённый опытом отец обращается к сыну. А ты не умудрённая опытом, Алиса.

– Ну уж не меньше тебя…

– Меньше. Ты никогда не знала самой ужасной из женских забот – поисков для себя мужчины. Нас было четверо, и мы вкалывали больше чем за четверых, мы смеялись немного меньше, чем четверым положено, ну а потом ты всего лишь дала себе труд упасть в объятия Мишеля. И, честно говоря, не очень для этого надрывалась! О Ласочке я не говорю. Она пропащая.

Задержавшись на минутку у окна, она явно почувствовала озноб и накинула на плечи плед в клетку – «дипла», – ночью служивший одеялом для спящих на диване. В глазах Алисы Эрмина сейчас воскрешала её самоё, двадцатипятилетнюю, которая, закутавшись в этот же плед, у того же приоткрытого окна ждала, когда же прозвучат три сиплых гудка жалкого автомобиля-доходяги, за рулём которого был Мишель…

– Любовь, – продолжала Эрмина. – если она взаимная, не требует, чтобы ты унижалась. Тебе не надо бороться с кем-то стоящим между тобой и Мишелем.

– Но, – сказала Алиса, – твоя история с господином Уикэндом – разве это не любовь?

Эрмина пожала дрожащими в лихорадке плечами, прижала руки к горячим щекам.

– Что ты… Нет… Ты вообразила…

– Прости, – оборвала её Алиса. – Мне нечего «воображать». Безосновательные предположения не предусмотрены нашим кодексом. Так же, как и оскорбительные допросы. Я бы отшила тебя, если бы ты сунула свой нос, самый хорошенький и наименее аннамский носик в семье, в мои сердечные дела. И никто не нарушал то не очень любезное молчание, которое ты хранила в отношении господина Уикэнда, можешь хранить его и дальше.

– Для этого сейчас самое время, – сказала Эрмина с грустной усмешкой. – Леон… господин Уикэнд – это мой шанс, ну как тебе объяснить… Это моя цель, цель, что открылась передо мной, это…

– Но он же женат, Эрмина!

– Дружище, в этом нет моей вины. Ты говоришь как женщина, не знавшая, что такое развод.

– Но ты-то его любишь?

– Да… Да. Я думаю только об этом. Уже два года я размышляю, стараюсь изо всех сил, проявляю благоразумие, изучаю сама себя, прохожу очень трудную школу… Очень… Я даже ревную. И уж если это не любовь, чёрт возьми, то вполне её стоит!

Выражение суровости сбежало с её лица тридцатилетней женщины, и она обратилась к Алисе с кокетливой улыбкой молоденькой девушки:

– Знаешь, не думай, он не так уж и плох!.. Во-первых, ему всего лишь сорок пять и…

Алиса вскипела и оборвала её:

– Но, маленькая дурочка, можно подумать, что ты не понимаешь: ведь ты же стреляла в его жену и всё пошло к чёрту!

– Тише! – рассудительно сказала Эрмина, подняв палец. – Может быть, и нет, может быть, и нет…

Энергия уже била в ней ключом. Порозовевшая, она сбросила плед и принялась расхаживать между окном и роялем, в том узком пространстве, где росли они все.

Затем она упала на диван. Побледневшая, вялая, с пересохшим ртом, обессилевшая всем своим существом, вплоть до самых глаз, она прикрыла веки, продолжительно выдохнув через ноздри.

– Не знаю, может быть, я схожу с ума, – прошептала она, – но мне кажется, что потерять мужчину просто из-за того, что он умер, всё-таки не так обидно.

– Такое мнение обычно распространено среди женщин, не потерявших покуда ни мужа, ни любовника, – сказала Алиса холодно. – Могу я узнать, что ты теперь собираешься делать? Я пойду выпью кофе внизу.

– И я с тобой.

Поднявшись, она внезапно побледнела и прислонилась к роялю.

– Это пройдёт… Ах!.. Постой… Подожди минутку, ладно?

Она облокотилась на рояль, сжала руками виски:

– Постой, я их оставила вдвоём без четверти двенадцать… Она обычно обедает дома, вместе с дочерью… А он почти всегда ест в столовой для служащих. Если сегодня он тоже был там, обед кончился в час – час десять… Который час, Алиса?

– Половина второго.

– Он или поднялся к себе в кабинет, или пошёл пройтись. Сказала она ему обо всём или не сказала? Стой, я попробую его увидеть…

Нажимая кончиками пальцев на глазные яблоки, она упорно пыталась проникнуть телепатическим взором сквозь стены и расстояния.

– Мне кажется, что она сказала ему всё. Со мной она была такая спокойная… Но потом ей нужна была разрядка, и ему, конечно, пришлось многое выслушать! В таком случае он сейчас в своём кабинете и ждёт, чтобы я ему позвонила! – выпалила она на одном дыхании…

– Алло, алло! А… Да, это я… Что?.. Да, я так и думала… Что?.. О, мне всё равно, где… Договорились.

Она вернулась преображённая. Губы были подмазаны помадой оранжевого цвета, лицо носило следы пудры двух различных оттенков, серо-зелёные глаза были полны безумия; нахально-белокурая, красивая благодаря полному рту и маленькому носику, она повергла Алису в изумление.

– Чёрт возьми, красавица-убийца!.. Застёгивая перчатку, Эрмина ответила на её слова рассеянной улыбкой.

– Ну что? Он был на месте?

– Да.

– И всё было как ты думала?

– Да. Она ему рассказала.

– Послушай, моя Мина, и всё же, если бы ты её убила… Что бы с тобой стало? Я всё время задаю себе этот вопрос…

– Ты совершенно лишена воображения.

Она раскинула руки, словно была готова внезапно улететь, распластавшись крестообразно, вырастая в размерах.

– Ах! – воскликнула она. – Он ждал у телефона! Он пробурчал «хм-хм» на манер любого мужчины, оказавшегося в затруднительном положении, бормотал Бог весть что, сказал «в три часа», он практически ничего не сказал об этой штуковине, как бишь её… тик-тик-тик…

Вытянув руку и согнув указательный палец, она прицелилась в стенку. Потом уронила руку и нежно взглянула на сестру:

– Ну же, Алиса! Всё начинается снова! Опять начинается эта прекрасная и невыносимая жизнь! Ну уж на этот раз, клянусь тебе…

Дрожащая как лань, она прижалась к сестре. Алиса ощутила своим боком выпуклость её исхудавшего бедра.

– Пошли, моя бедная малютка. Подкрепишься. По лестнице лёгкая Эрмина спускалась бегом. «Что с нею станет? – спрашивала себя Алиса. – И если бы револьвер был исправен… Что бы на это сказал Мишель? Да и вообще, с тех пор, как я здесь, было ли у меня, собственно, время подумать о Мишеле? Да и хочется ли мне о нём думать?»

Она торопилась за сестрой, вдыхала запах её духов и готовилась поговорить с ней, терпеливо и авторитетно. Но ей было ясно, что из этого ничего не выйдет и, немного завидуя Эрмине и сравнивая её положение со своим, Алиса чувствовала себя обездоленной.

Эйфория, охватившая Эрмину после горячего кофе, быстро сошла на нет. Когда стрелки фаянсовых часов с кукушкой на стене «Кафе де ля Банк э де Спор» показали два сорок пять, она уже утратила часть своего блеска.

– Съела бы ты что-нибудь ещё кроме этой булочки, похожей на губку, – сказала ей Алиса.

– Знаешь… Когда я работала у Вертюшу манекенщицей, профессионалки говорили, что перед большим показом лучше быть почти голодной, нежели переесть и отяжелеть. Но к напиткам это не относилось… Хоп! Тёплый кофе… Хоп! Немного полусухого шампанского… Из-за нервотрёпки и усталости всё это тут же выходило обратно, поверь, и очень скоро.

Она умолкла, быстро посмотрелась в зеркальце и встала.

– Я пошла.

Не глядя на Алису, она протянула ей затянутую в перчатку руку.

– Хочешь, я тебя отвезу?

– О, знаешь… Не стоит… Нет, ладно, отвези. Она дала шофёру такси адрес бара на улице Поля Сезанна. Всю дорогу она хмурилась и с сосредоточенным видом прикусывала изнутри щёку, словно повторяя урок. Сквозь приоткрывшуюся дверь бара Алиса успела увидеть, как навстречу Эрмине стремительно поднялся со своего места мужчина.

Послеполуденное время тянулось для неё бесконечно. К пяти часам она решила вернуться в свою квартиру, выдвинула ящики бюро и комода. Она обнаружила два или три тщательно спрятанных присланных с пневматической почтой письма и с холодным пренебрежением уничтожила их: «Если бы Мишель на них натолкнулся, это его бы огорчило… Опять эта история с Амброджио! Значит, я не была хорошей женой? Да нет, была. Как жена я вполне стоила Мишеля. Никому из нас двоих и в голову не приходило, что предаёт другого. Какими же мы бываем мерзкими, сами того не зная…»

Поглядывая на раскрытое окно, она ждала наступления вечера и не хотела, чтобы сумерки застали её врасплох. Опасалась она и возможной вспышки эмоций, навеянных воспоминаниями о недавнем прошлом, исписанными листками, слабым ароматом старинных духов или датой на почтовой марке. Почувствовав лёгкую дрожь, она перестала просматривать связки бумаг, заглядывать в конверт. Вымыв руки, она опять надела шляпку с короткой вуалькой.

«Меня нигде не ждут, и спешить мне незачем…» При слове «ждать» перед ней возникала одна и та же картина: Эрмина и увиденный мельком мужчина двигаются навстречу друг другу.

На улице она замедлила свой размашистый шаг, как только в витринах зажглись первые огни. Писчебумажные, фруктовые, кондитерские лавочки напоминали ей о старой привычке, потребности «принести что-нибудь для Мишеля» – что-нибудь приятное, бесполезное, сладкое…

«Я могу с тем же успехом принести что-нибудь для Коломбы… И для Эрмины… Но Эрмина и Коломба сейчас ушли по своим собственным делам. Одна трудится и служит своему бедному другу, тянущему непосильную лямку работы и забот о жене. Вторая ведёт сражение с мужчиной, которого пытается превратить в своего союзника… А я…»

Ей захотелось пожалеть себя, и она зацокала языком на манер Коломбы: «Тш… тш… тш…» Купила фруктов, копчёной говядины, хлебцев, посыпанных укропным семенем, пирожных. «Если они устали, славно будет поужинать дома, босиком, как прежде… Да, но прежде нас было четверо, даже пятеро, считая папу… Подогретый на сковороде хлеб, колбаса-мортаделла, сыр, и всё это запивалось сидром…»

Озноб пережитого физического страха напомнил ей о давнишнем рождественском вечере: одетые в платья из бледно-зелёной тафты, девочки Эд должны были с пяти вечера до семи утра музицировать в кафе с открытой террасой. «Помню, что мы не смели есть от страха свалиться и заснуть. Я со своей виолончелью выполняла, скорее, роль контрабаса: пум, пум… Тоника – доминанта. Тоника – доминанта… Эрмину, которой было пятнадцать, тошнило всем, что бы она ни пила, и люди аплодировали, считая её пьяной. Коломба хотела прикончить какого-то типа стулом по голове… А Ласочка… Бедная, прелестная Ласочка в эти времена позировала для "художественных фотографий" то с лирой, то с молитвенником в руках, рядом с дряхлым львом или гигантскими тенями рук на теле…»

И всё же ей было приятно вспомнить о нескольких вечерах, когда в тёплом лоне родного гнёздышка собирались все четыре девочки Эд, обретая в нём хрупкую защиту, самая красивая часто была обнажена, самая нежная куталась в длинную венецианскую шаль… «Давно это было. Всему этому пришёл конец. А теперь… Теперь Мишеля уже нет со мною рядом, а Эрмина недавно пыталась убить госпожу Уикэнд…»

Она задумчиво готовилась к импровизированной трапезе, положила приборы и маленькую розовую скатерть на письменный стол, поставила на рояль запасные тарелки… «Как обычно, как всегда… Смотри-ка, один прибор у меня лишний, ведь нас только трое… Выходит, четырём таким девочкам, как мы, трудно найти мужа, устроить свою жизнь?.. Не злые, не глупые, не уродливые, только немного упрямые… Семь часов. Где же Эрмина?» Никто никогда не спрашивал: «Где же Коломба?» Ибо честная, измотанная, неутомимая Коломба, дымя сигаретой и кашляя, всегда находилась там, где обязана была быть… Знакомый кашель послышался за дверью, и Алиса пошла открывать.

– Как я рада, моя птичка, что ты рано вернулась! Ещё жива? Сядь, вытяни свои лапищи. Как поживает Балаби? Он зайдёт повидать меня? А мне есть что тебе порассказать! К счастью, по чистой случайности, ничего страшного не произошло. Знаешь, что натворила Эрмина?

В нескольких словах она поведала о покушении:

– К счастью, револьвер заело или, скорее всего, он не был заряжен… тик-тик-тик… В три часа Эрмина встретилась с господином Уикэндом в баре…

Рассказывая, она вытирала руки, которыми только что резала салат.

– А сама как огурчик – как тебе это понравится?

– Да, – сказала Коломба неопределённым тоном. – Разумеется.