Рози Томас - Год любви

– Не будь дурой, Вик. Я не знаю никакой мышки. Где твое пальто?

– Не беспокойся, дорогой, – нежно проворковала Вик.

Она послала ему воздушный поцелуй, грациозно подлетела к двери и захлопнула ее за собой.

Элен наконец-то осталась с Оливером наедине. Он пробрался сквозь батареи бутылок и стаканов на полу и протянул ей руки.

– У тебя такое печальное личико, – сказал он. – Тебе что, не понравилась моя вечеринка?

Его руки показались ей огромными и очень теплыми.

– Мне понравился Том Харт, – осторожно произнесла Элен. – А за грустный вид извини. Просто я всегда такая.

У нее и в мыслях не было рассказывать что-нибудь Оливеру. Элен до сих пор поражалась, как это она открыла душу Хлое. Однако Элен хватало ума понять, что в Оливере ее очаровывала именно непохожесть его мира на тот, в котором жила она. И она догадывалась, что как бы он к ней ни относился, его не привлекут рассказы о нищете и убогости ее жизни.

Элен почувствовала угрызения совести, ей показалось, что она предает своих родных. Но она решительно отмела эту мысль. Как ей сказала Хлоя? «Найди в себе силы и справься с трудностями». Что же, она именно так и поступит!

– Придется мне попробовать тебя развеселить, – лукаво улыбнулся Оливер. – Вот. Выпей еще. Это всегда помогает.

Он налил в ее бокал легкого вина и присел рядом с Элен на диванчик у окна. Вытянув ноги в полинялых джинсах, он прижался лбом к стеклу и застыл, пристально глядя в Кентерберийский Двор. После недолгого молчания – глаза Элен в это время скользили по его четко очерченному лицу, на котором, в уголке глаза, билась крошечная жилка, – Оливер сказал:

– Как тихо! Только свет и тени… Ни болтовни, ни шума, ни суеты. Тебе не хочется удержать такие мгновения? Запечатлеть, сделать так, чтобы эти странные мгновения, когда все так хорошо, застыли навечно. Ведь они бывают так редко.

«Даже в твоей жизни?» – хотела спросить Элен.

Может быть, не так уж и удивительно, что Том выбрал его на роль Орландо? У Оливера было лицо романтического героя, а теперь в нем еще и засквозила такая неуверенность, что Элен вообразила, будто он гоняется за какой-то призрачной мечтой, любит обольщаться.

– Минуты, когда хочется все остановить и сказать: да, пусть будет так! Ты это имеешь в виду? – спросила Элен. – Со мной такое случается нечасто. Иногда.

«Например, сейчас», – чуть было не добавила она.

– Как потрясающе, что мы сидим тут с тобой и разговариваем о таких вещах.

Оливер оторвался от окна, словно решив, что этот момент все же не стоит запечатлевать навечно.

– Ну, и что мы будем с тобой делать? Может, выпьем еще?

Он потряс бутылкой, но Элен качнула головой, отказываясь, и тогда Оливер налил вина только себе и залпом осушил бокал.

– М-м-м, – пробормотал Оливер и взял руку Элен, которую она держала на коленях. Он провел указательным пальцем по ее ладони и ногтям, затем отвернулся от Элен и, оглядев комнату, спросил: – Может быть, ляжем в постель?

Элен показалось, что эти слова повисли в воздухе, отдаваясь гулким эхом, и разделили их с Оливером.

Элен не была девственницей, но за все время, что длился ее единственный робкий роман, она ни разу не попадала в подобную ситуацию. К своему удивлению, хотелось сказать так же небрежно, как сказал Оливер: «Давай ляжем». Но даже самой себе она не смела признаться в своих сокровенных желаниях. Вместо той, тайной Элен, ответила обычная, практичная и осторожная девушка, которая всегда семь раз отмеряла прежде, чем отрезать.

– Нет, – сказала она, словно обдумывая предложение Оливера. – Еще не время.

– Еще не время? – в голубых глазах Оливера вспыхнуло раздражение. Он смотрел на Элен в упор, но, казалось, совсем не замечал. – Что ты хочешь этим сказать?

– Люди, – спокойно ответила Элен, – обычно не ложатся в постель сразу же после знакомства, это неприлично.

Ее удивила его быстрая язвительная ухмылка.

– Неприлично? А сколько прилично ждать? Сколько дней? Сколько раз нужно водить девушку в ресторан? Господи, я ненавижу ожидание! А еще больше ненавижу приличия. Это все пролетарские идеи, неужели тебе никто этого не говорил?

Элен стало вдруг страшно больно. Она спрыгнула с дивана и заметила, что Оливер пристально смотрит на ее ноги, еле прикрытые коротеньким алым платьицем. Элен зарделась еще больше, и резкий ответ, который она уже заготовила, выскочил у нее из головы. Оливер тоже встал, ухмыляясь, и обнял ее за плечи. Его кубы коснулись ее шеи, прикрытой черными кудряшками.

– Ну, наконец-то хоть одно теплое местечко, – подразнил Оливер девушку. – В этом платье ты кажешься такой огненной, а кожа у тебя холодная, как мрамор. Забавная ты девчонка.

Он повернул Элен лицом к себе и, решительно поцеловав, улыбнулся, чувствуя, что она упрямо сжимает губы.

– Не волнуйся. Если ты хочешь, чтобы все было прилично, пусть будет по-твоему, давай будем пока паиньками.

В его голосе прозвучало лукавое добродушие, и для Элен все сразу переменилось. Значит, он ее все-таки понял! Она угадала: он действительно тонкий человек!.. Элен на миг замерла в его объятиях… ей так хотелось, чтобы все было иначе!.. Ах, если бы она сказала «да»!.. Если бы она была другим человеком…

Флора или Фиона наверняка ответили бы «да» и смогли бы на какое-то время удержать Оливера. А от нее он сейчас уходил, отстраняясь, словно от блондинки Вик. ОЛИВЕР!..

– Пойдем, – ласково сказал Оливер. – Я отведу тебя в Фоллиз. Я с удовольствием зайду на полчасика повидаться со старушкой Розой перед репетицией.

Элен молча кивнула. Когда они вместе с Оливером пересекали площадь, старинный колокол Большой Том прозвонил шесть раз. Протяжные звуки гулко отдавались в ушах и подействовали на Элен удручающе, словно погребальный звон. Однако когда они свернули на Сент-Олдейт, Оливер взял Элен за руку, и ей сразу же стало полегче. Он тихо насвистывал, все время повторяя одну и ту же музыкальную фразу, как будто пытался выманить из своего подсознания остальную часть забытого мотива. Элен шла с ним в ногу, почти вися у него на руке. Оливер был в ветхой лётной куртке коричневого цвета с подкладкой из овечьего меха, ее рука покоилась в тепле – в глубоком кармане его крутки. Элен вспоминала вопрос, который он ей задал, глядя в окно, и думала, что нынешние мгновения она хотела бы запечатлеть навечно. Если бы она только могла удержать его рядом… вот так, как сейчас!

Когда они дошли до моста, Оливер галантно свел ее по крутым ступенькам и, пройдя вместе с Элен по дому, в котором царила тишина, остановился перед дверью в ее комнату. Его глаза ярко сияли в темноте, в них светилось лукавство.

– Я вернусь, – предупредил он, – вернусь довольно скоро и проверю, будешь ли ты паинькой. Боже, до чего ж это старомодно!

– Ладно, – так же весело откликнулась Элен. – Я буду ждать.

Оливер прощально взмахнул рукой и ушел. Элен постояла, прислушиваясь, пока его шаги не стихли в глубине дома. До нее донеслись звуки радиомузыки, затем скрип закрывающейся двери… И снова наступила тишина. Элен увидела свою холодную, пустую комнату и вовсе не обрадовалась тому, что снова здесь. Она тихонько спустилась по ступенькам этажом ниже и оказалась на просторной галерее.

– Войдите! – откликнулся на стук Элен мелодичный голос Хлои.

Она сидела, свернувшись калачиком, в кресле, под абажуром. В камине горел красноватый огонь, и волосы Хлои при этом двойным освещении блестели еще ярче. Хлоя с преувеличенной радостью и облегчением закрыла книгу и улыбнулась Элен.

– Ну, и как все прошло?

До чего легко ей все рассказывать! Элен театрально поднесла руки к сердцу и шагнула на свет.

– Чудесно и ужасно! Он хотел со мной переспать, а я отказалась. О боже мой, Хлоя, что же мне делать? – это была шутка, но лишь наполовину.

Что-то таинственное заполнило холодную пустоту в душе Элен, и она теперь не желала с этим расставаться.

Хлоя слегка приподняла брови.

– Ах, поганец! – лукаво усмехнулась она. – Ты совершенно правильно дала ему от ворот поворот. Не беспокойся, милая, он еще появится.

– Надеюсь, что да, – тихо прошептала Элен. – Я очень, очень хочу, чтобы он еще появился.

Она была слишком поглощена своими мыслями и не заметила, с какой тревогой взглянула на нее Хлоя.

Просидев час с Розой в ее кухне, где царил вечный кавардак, Оливер беспокойно вскочил. Он допил остаток темно-коричневого хереса, налитого в стакан, и скорчил гримасу. Роза бесстрастно продолжала шить, не глядя на него.

– Пока ты не ушел, – негромко произнесла она, – объясни, пожалуйста, что ты сделал с малюткой, поселившейся у меня на верхнем этаже?

Оливер, не ответив, надел куртку, повернулся к дверям, но затем, словно спохватившись, послал Розе воздушный поцелуй.

– Ровным счетом ничего, дорогая Роза! Все ее сокровища, как ты, наверно, догадалась, под замком. Тоска зеленая! Ладно, au revoir,[3] а то я опоздаю на репетицию.

Оставшись одна в кухне, Роза едва заметно улыбнулась и снова принялась за шитье.

Оливер вышел в туман, влажной завесой окутывавший город. На мосту угадывались очертания большого автомобиля; поднявшись по ступенькам и очутившись на мостовой, Оливер увидел, что перед ним белый «роллс-ройс». Человек в фуражке доставал тяжелый чемодан. Трое других людей стояли, сбившись в кучку, и в оранжевом свете уличных фонарей капельки сгустившегося тумана посверкивали бусинками на их волосах и одежде. Мужчина, высокий и тучный, был в дорогом пальто. Одна из женщин с обожанием прижималась к нему, держа его под руку.

Однако внимание Оливера привлекла другая особа.

Вид у нее был очень юный. Ангельски невинное лицо, обрамленное белоснежным мехом, казалось высеченным из мрамора, настолько оно было невозмутимо-прекрасно. Оливер замер как вкопанный. Это лицо мгновенно врезалось в его память. Он знал, что никогда раньше не видел его, однако оно было ему знакомо, знакомо даже слегка удивленное выражение, притаившееся в глубине огромных глаз. Девушка тоже взглянула на него, губы ее слегка приоткрылись, капельки росы, дрожавшие на ворсинках меха, ярко вспыхнули, когда на них попал свет фонаря, и стали похожи на бриллианты.

Тучный мужчина раздраженно хмыкнул, и Оливер прекратил разглядывать девушку.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – вежливо поинтересовался он.

Мужчина указал пальцем в сторону массивного темного особняка.

– Это Фоллиз-Хаус?

– Совершенно верно.

– Господи, да вы только взгляните на эти ступеньки! – у него был выговор жителя Атлантического побережья, однако в нем безошибочно угадывались отголоски ист-эндского лондонского диалекта. – Хоббс, как вы думаете, вам удастся благополучно снести вниз все наше барахло?

Шофер перегнулся через парапет.

– Да, мистер Уоррен, надеюсь, удастся.

Вторая женщина еще теснее прижалась к мужчине.

– О, Мейсфилд! Тут так сыро… Моя прическа…

Ее спутник без лишних слов открыл дверь автомобиля и усадил женщину в «роллс-ройс». Хоббс наклонился и снова поднял чемодан. Девушка стояла, не шевелясь, и глядела на Оливера. Туман, казалось, поглощал все звуки, и люди двигались в какой-то жуткой, сверхъестественной тишине.

– Я могу вам помочь? – опять спросил Оливер.

Но мужчина, мельком взглянув на него, буркнул:

– Спасибо, не надо.

Девушка в белом опустила голову и пошла за своим отцом вниз по ступенькам. Хоббс снова нагнулся к чемодану и неуклюже затопал вслед за ними. Сидевшая в лимузине женщина смотрела прямо перед собой и приглаживала волосы.

Оливер пошел дальше, он направлялся по улице Сент-Олдейт к колледжу Крайст-Черч. По дороге он вновь принялся насвистывать все тот же забытый мотив. Теперь он знал, кто эти люди. Мужчину звали Мейсфилд Уоррен. А девушка в белом была Пэнси, его дочь. Ее широко распахнутые, удивленные глаза были ему знакомы по фотографиям, сотни раз мелькавшим на страницах светской хроники. Пэнси Уоррен отличалась не только изумительной красотой, она была еще и наследницей своего отца, чьих миллионов уже никто не мог сосчитать.

Когда Оливер проходил под Башней Тома, он неожиданно вспомнил забытый мотив.

В следующий раз Оливер зашел за Элен в воскресенье утром. По воскресеньям в Оксфорде всегда звонят колокола, а в то утро они звонили еще громче и мелодичнее, чем обычно. В первые дни после начала занятий все время лили дожди, а теперь небо прояснело. Листья уже облетели с деревьев, и оттого колокольный перезвон приобрел хрустальную чистоту.

Элен собиралась позаниматься в библиотеке, из окон которой открывался вид на лужайки и башни.

«Сегодня воскресенье, – сказала она себе, складывая книги. – Ты должна ради мамы и Грэхема трудиться как можно упорней, но не вечно же твоя жизнь будет такой скучной!»