Через несколько минут они миновали вращающуюся дверь отеля, и метрдотель проводил их к столику в Палмкорт. Ник помог Катарин снять шубку из черной норки, повесил ее на свободный стул и бросил поверх свой плащ.

— Слушай, мне надо сделать один звонок. Няне, — пояснил он — Я сказал ей, что отлучусь на часок, а потом приду, чтобы вывести мальчика на послеобеденную прогулку. У меня есть сын, ты зна…

— Да, знаю, — перебила его Катарин. — Эстел мне говорила. Но мне ужасно неловко, что я похитила тебя у него. Пойдем, пожалуйста, мы сможем выпить чая в другой раз.

— Нет, все в порядке. Садись и закажи мне водку с мартини. Обычно в это время я не пью, но, какого черта, почему бы и нет?

Он улыбнулся ей, и вся его строгость, замеченная раньше Катарин, мгновенно улетучилась с его лица.

— Хочешь бокал вина или шампанского? — спросил Ник, шаря по карманам в поисках десятицентовика для автомата.

— Нет, благодарю, ты же знаешь, что я никогда не питала особой любви к спиртному. Лучше я выпью чая.

— О'кэй, я через минуту вернусь, — весело сказал Ник, повернулся и пружинистым шагом поспешил к телефону. «Он выглядит сегодня намного лучше, чем в понедельник», — подумала Катарин и нахмурилась, стараясь определить, что в нем изменилось. Тут ей пришло в голову, что в Нике снова неожиданно появилась та веселость, которая так когда-то ей нравилась. Неужели она все-таки любит его? «Не смей думать о подобных вещах, — тут же предостерегла себя Катарин. — Не стоит будить старые чувства, старые желания. Слишком поздно!»

К столику подошел официант, и Катарин, сделав заказ, достала сигареты и закурила, поджидая Ника. Она взглянула на часы. Половина четвертого. У нее еще уйма времени до назначенной встречи с Майклом Лазарусом. Буквально через минуту появился Ник.

— Я пообещал ему вместо гуляния прочитать две сказки на ночь вместо одной. Думаю, это называется взяткой.

— О, Никки, мне, честное слово, кажется, что ты…

— Тише, миледи. А теперь выкладывай, что еще наговорила тебе Эстел по поводу моей личной жизни? Она обожает все преувеличивать и добавлять от себя колоритные детали для пущей занимательности. Очень впечатлительная особа, эта наша Эстел.

— Знаю, что Франки никогда не любила ее. Эстел, конечно, немного странная женщина, но она была все это время очень мне предана, Никки.

В словах Катарин ему послышался легкий упрек.

— Да, ты права, что защищаешь ее. С ней все в порядке, я просто пошутил.

Катарин улыбнулась, слегка пожав плечами.

— Так или иначе, но она немногое мне рассказала. Просто отметила, что ты живешь с некой венесуэльской красоткой и что у тебя есть сын от нее. О твоей общественной жизни, я имею в виду твои книги и сценарии, мне было известно и без нее.

Она бросила окурок в пепельницу и, перегнувшись через стол, подалась к нему, широко улыбаясь.

— Как зовут твоего маленького? Ох! — отпрянула назад Катарин и быстро проговорила: — Я пыталась связаться с Виктором-старшим по телефону, когда была в Бель-Эйр, но его дворецкий сказал, что он сейчас в Мексике.

Ник недоверчиво взглянул на нее, но его лицо осталось спокойным.

— Ты собираешься объясниться и с Виктором тоже?

— Мне кажется, что я обязана это сделать.

— Он приезжает на следующей неделе, Кэт.

— Тогда я ему и позвоню. Как ты считаешь, это будет правильным?

— Без сомнения. Отлично, вот твой чай и мой мартини.

Наступило недолгое молчание. Катарин налила в чашку чай, положила в нее дольку лимона и добавила сахар. Ник закурил и сидел, помешивая мартини. Наконец он поднял бокал.

— За тебя — до дна!

Катарин приподняла в ответ свою чашку с чаем.

— Синее всегда тебе шло, — сказал Ник, придирчиво оглядывая ее.

— Тебе тоже, — ответила она, указывая на его бледно-голубую рубашку от Тернбулла и Асера, более темный голубой галстук и темно-синий кашемировый блейзер. — Мы с тобой предпочитаем, как ты знаешь, синее, чтобы подчеркнуть цвет наших глаз, — развеселилась Катарин. — Не могу забыть, как пару лет назад на одной вечеринке в Лондоне я случайно подслушала разговор между двумя гостьями. Одна из них говорила про меня: «Вы знаете, она всегда носит сапфиры, потому что они идут к ее глазам, но все ее драгоценности — поддельные». А вторая старая ведьма ей отвечает: «Неужели, моя дорогая, как это удивительно! А глаза у нее — тоже искусственные?» — Катарин удачно спародировала преувеличенно «английский» выговор. — Это рассмешило меня на весь оставшийся вечер.

— В твоей красоте никогда не было ничего искусственного, моя доро… — произнес Ник и осекся на полуслове.

Катарин отвернулась, а потом, снова оборачиваясь к Нику, спросила:

— Можно задать тебе один вопрос, Ник?

— Меняю один твой на два моих.

— Принято. Многие годы меня занимало, почему ты никогда ничего не рассказывал про Виктора и Франческу?

— Все очень просто. Франки заставила меня дать слово никому и ничего не говорить об этом, включая тебя.

— Понятно.

— Тогда — мой первый вопрос. Чем ты занималась все это время, пока жила в Лондоне? Ты не снялась ни в одной картине.

Без колебаний Катарин отвечала:

— Приводила свой рассудок в порядок. Почти девять лет я находилась под жестким психиатрическим наблюдением и лечилась от шизофрении. Доктор Эдвард Мосс, которого ставят вровень с Р. Д. Лайингом, больше года назад заявил, что я полностью излечилась, и я этим очень горжусь.

Ник сидел молча, до глубины души потрясенный мыслью о тех испытаниях, через которые ей пришлось пройти.

— Наверное, это было чертовски мучительно, но я рад, Кэт, что ты всерьез занялась своим здоровьем, — наконец сказал он, а потом, подумав немного, добавил: — Мне еще не приходилось видеть тебя такой спокойной и безмятежной.

— Да, теперь я чувствую себя хорошо. Но у тебя, кажется, был второй вопрос?

Ник отхлебнул глоток мартини, чтобы выиграть время. Ему очень хотелось спросить ее об отношениях с Лазарусом, но он не набрался храбрости и поэтому сказал:

— Ты говорила, что Райан порвал с отцом. А как у тебя с ним? Были у вас с отцом какие-либо контакты за эти годы?

Катарин отрицательно покачала головой, и глаза ее сразу помрачнели.

— Нет. Приехав в Штаты, я позвонила ему в Чикаго, думала поехать навестить его. — Она криво усмехнулась. — Мой отец не пожелал меня видеть, и я тогда решила, что пусть все остается, как было. Внезапно мне пришло в голову, что, вероятно, я зря тратила время и силы на отца и Райана. Когда человек сталкивается с такими испытаниями, через которые выпало пройти мне, причем — в одиночестве, у него вырабатывается совсем новый взгляд на жизнь. Но Райан был всегда очень дорог мне, и поэтому я не вытерпела и написала ему в конце концов письмо. Он сразу ответил и согласился встретиться со мной в любое время, как только я соберусь приехать в Нью-Йорк. — Она отпила немного чая и продолжила: — Когда наконец мы встретились и Райан сказал мне, что порвал с отцом, я чуть было не расхохоталась. Когда-то раньше я жаждала мести, мечтала, как я рассчитаюсь с отцом за все то зло, что он причинил нам с Райаном, и вот вдруг оказалось… — Она сцепила руки, переплетая пальцы. — …Что больше в этом нет нужды. Райан сам сделал то, чего я добивалась от него с детских лет. Он стал самостоятельным мужчиной, сильным, независимым и неподкупным.

— Рад за Райана, что он сумел найти в себе силы стать самим собой. А еще больше меня радует то, что ты наконец избавилась от того наваждения, которое зовется твоим отцом. Это — самое разумное из того, что ты когда-либо совершила.

Катарин тепло улыбнулась.

— Я тоже так считаю.

Она взглянула на часы.

— Через несколько минут мне пора идти. У меня назначена встреча… с Майклом.

У Ника вытянулось лицо.

— Ты ничего не говорила об этом. Я сейчас попрошу счет. Можно будет мне подвезти тебя до места?

— Ты можешь пройтись со мной туда пешком. Его офис совсем рядом, на Парк-авеню.

— О, я хорошо знаю этот дом. Кому в Нью-Йорке не известна контора «Глобал-Центурион»!

Катарин не обратила внимания на его мрачный сарказм и мягко произнесла:

— Надеюсь, он позволит мне повидаться с дочерью, с моей Ванессой. Прошло уже девять лет с того мгновения, когда я в последний раз ее видела, Никки!

«О Боже!» — подумал Ник, преисполненный сострадания к ней, и, слегка нахмурившись, сказал:

— Конечно же, позволит. Никто не способен быть настолько жестоким.

— У меня есть хорошие аргументы, чтобы убедить его, Никки. Уверена, что он не станет возражать.

Пока они неторопливо шли в сторону Парк-авеню, Катарин рассказала Нику о причинах своего развода с Лазарусом, об изматывающей, беспощадной войне, которую они с ним вели за ребенка, о том, как она страдала и мучилась из-за разлуки с дочерью в то время, как она сама отчаянно боролась за то, чтобы снова обрести свой повредившийся рассудок. Точно так же, как Бью Стентон, Ник был возмущен бездушием Лазаруса и глубоко тронут решимостью, с которой Катарин сражалась за свое выздоровление не только ради себя самой, но и ради своей дочери. По ее словам, именно мысль о Ванессе поддерживала ее, давала ей силы бороться за свой разум. В то же время Ника не могли не радовать обретенные Катарин самообладание и спокойное достоинство, с которыми она рассказывала о мельчайших деталях прожитых ею трудных лет.

— Мне бы хотелось узнать, как у тебя все пройдет с Ванессой, — сказал Ник, когда они подошли к небоскребу «Глобал-Центурион». — Ты позвонишь мне потом?

— Я не знаю твой номер.

— Он все тот же, если ты его не забыла или не потеряла.

— О нет, Никки, я по-прежнему храню его в своей записной книжке.

— Тогда — до вечера? — он наклонился и поцеловал ее в щеку. — Беги.

Катарин молча улыбнулась в ответ, повернулась и ушла.


Майкл Лазарус сердечно приветствовал ее у дверей и проводил в свой гомерических размеров кабинет, красиво обставленный французской антикварной мебелью в стиле ампир и украшенный бесценными произведениями искусства.

— Проходи и присаживайся, Катарин, моя дорогая, — приговаривал Лазарус, ведя ее к месту для отдыха с диванами и креслами, обитыми ярко-зеленым вельветом. На стене над ними висела картина Рубенса, стоимость которой нельзя было оценить. Катарин скользнула по картине взглядом и, почему-то сразу возненавидев ее, постаралась расположиться на диване так, чтобы она не мозолила ей глаза.

— Спасибо, что согласился встретиться, Майкл, — произнесла она.

— Я это сделал с огромным удовольствием.

Он разлил по бокалам шампанское и подал его на маленьком серебряном подносе на кофейный столик.

— Особенно если учесть, как хорошо ты выглядишь, дорогая.

Он сел напротив и быстро оглядел Катарин с головы до ног. Он не смог и даже не старался скрыть своего изумления.

— Ты поразительно красива, Катарин, и это — замечательно с учетом всех обстоятельств.

— Благодарю. Должна заметить, что ты тоже хорошо выглядишь, Майкл.

Сказав это, Катарин не погрешила против истины. В свои шестьдесят восемь лет Лазарус сохранил сильную, мускулистую фигуру и, кажется, по-прежнему обладал несокрушимым здоровьем. Но все же он заметно постарел. Она бесстрастно наблюдала за ним, поражаясь невероятной твердости этого человека, нисколько не ослабшей с годами, явственно ощущая могущество, мрачным ореолом окружавшее его.

Он следил за ней своими светлыми, холодными, цепкими глазами. Большинство смертных трепетало в его присутствии, но, кажется, она вовсе не боялась его.

— Ты получил письмо и отчет от доктора Мосса? — спросила Катарин, решив не терять времени даром и сразу приступить к делу.

— Разумеется, дорогая, и я счастлив был узнать о твоем волшебном исцелении.

Она самодовольно улыбнулась.

— Вряд ли его можно назвать волшебным, Майкл. Мне потребовался для этого не один год.

— Да-да. — Он поднял свой бокал. — За твое здоровье, дорогая, пусть оно сохранится как можно дольше!

— И — за твое.

Катарин отпила крошечный глоток шампанского и поставила бокал на столик черного дерева.

— Мне бы хотелось повидаться с Ванессой. Ты всегда обещал, что я смогу это сделать, как только выздоровлю. Так вот, я — здорова.

Лазарус, ломая пальцы, закивал головой с крайне озабоченным видом.

— Я не знаю… Мне кажется, что тебе лучше сначала устроиться, подобрать себе квартиру, обставить ее. Мне ненавистна сама мысль о том, что не успеем мы как-то наладить отношения между нами двумя, как они тут же начнут разрушаться. Для девочки станет слишком большим потрясением, если она полюбит тебя, а потом у тебя будет…