Восемь легких блюд

Молодые побеги спаржи а ля Помпадур с ренским маслом. — Блюдо из мелко нарезанных шампиньонов и черных трюфелей под соусом бешамель. — Шарлотка из груш с ванильным соусом. — Профитроли с шоколодом. — Донца красных артишоков по-лионски с ветчинной подливкой. — Маседуан из испанского картофеля, тепличного зеленого горошка и белых пьемонтских трюфелей со сливками и небольшой порцией телятины под белым соусом. — Взбитые сливки с ананасовым соком. — «Косыночки» с желе из руанских яблок.

Десерт

Четыре корзины с фруктами. — Восемь корзиночек с изысканными сладостями. — Шесть морожениц с шестью видами мороженого. — Восемь компотниц с компотом. — Восемь тарелок с вареньем и четыре сорта сыра в качестве добавочного блюда, к которому подаются портер, светлое английское, а также шотландское пиво для гостей, предпочитающих эти напитки.

Вина

Люнельское в соломенной оплетке (подается с супом).

Красное меркюрейское года кометы (подается с последующими блюдами и с закусками).

Охлажденное неигристое аи от Моэ (подается после закусок).

Романе-конти (подается к жаркому).

Шато-лаффит 1825 года (подается с легкими блюдами).

Сухое пахарете, кипрская мальвазия, альбано и лакрима-кристи (подаются с десертом).

После кофе подаются тростниковая водка от Тора, абсент с сахаром и сушеные фрукты от г-жи Амфу».

Закончив читать свой мудреный гастрономический перечень, Альфред вздохнул с облегчением.

— Ну, дружок, что скажешь о моем меню? — осведомился он.

— Я в восторге!

— Как мокрый пес, когда вода его слепит, —

не так ли?

— Что ты сказал?

— Ничего, процитировал Гюго. Временами я выражаю свой протест этому захолустью посредством парижских воспоминаний, но только шепотом. Черт побери! Если бы я негодовал громко, это повредило бы моей карьере. А теперь скажи, как ты находишь Рёйи?

— Прелестный уголок, любезный друг.

— Именно здесь я поселюсь, удалившись от дел, после того как стану депутатом, министром, буду осужден на вечную каторгу, а затем помилован, — другими словами, когда моя карьера завершится.

— Черт побери! Как ты спешишь!

— Еще бы, ведь мы идем по стопам господ де Полиньяка, де Монбеля и де Пейроне. Знаешь, в чем преимущество дипломата перед министром? Дипломату достаточно принять новую присягу, как он переходит от службы у старшей ветви Бурбонов к службе у младшей ветви, только и всего.

Между тем нам доложили, что стол уже накрыт.

— Кстати, — сказал Альфред, — чтобы побыть с тобой наедине, друг мой, я никого сегодня не приглашал. Нашим единственным гостем будет мой первый секретарь, отличный малый, который уже стал бы супрефектом, не будь я таким эгоистом. После ужина нам подадут оседланных лошадей, если только ты не предпочитаешь прогулки в экипаже.

— Я предпочитаю ездить верхом.

— Я так и думал. А теперь, за стол!

По-прежнему возбужденный, Альфред, с теми же резкими движениями, все так же вздыхая и смеясь, взял меня за руку и повел в обеденную залу.

Вечер был посвящен прогулке. В девять часов, когда мы вернулись домой, нас уже ждал чай.

После чаепития Альфред проводил меня в библиотеку, насчитывавшую от двух до трех тысяч томов.

— Мне известно, — сказал он, — что ты привык читать перед сном часок-другой. Ты найдешь здесь всего понемногу, от Мальбранша до Виктора Гюго и от Рабле до Бальзака. Я обожаю Бальзака — он, по крайней мере, не оставляет нам никаких иллюзий. Тот, кто будет утверждать, что он льстил своему веку, воспринимает все превратно. Прочти «Бедных родственников» — эта книга только что вышла в свет, она просто приводит в отчаяние. А теперь я оставлю тебя одного. Спокойной ночи!

И Альфред ушел.

Взяв «Жослена» Ламартина, я вернулся в свою спальню.

Я размышлял об одной странности.

Я размышлял о различии, которое может существовать между тем или иным видами печали, сообразно источнику, откуда эта печаль проистекает.

Так моя святая печаль, вызванная безвозвратной утратой, проделала в своем нисходящем движении обычный путь.

Сначала она была острой, кровоточащей и орошенной слезами, а когда этот бурный период миновал, печаль превратилась в глубокую скорбь, сопровождавшуюся вялостью и упадком сил. Затем печаль обернулась задумчивым созерцанием борьбы в природе, далее она вылилась в желание сменить обстановку и, наконец, стала еще неосознанной потребностью в развлечениях — именно на этой стадии я сейчас находился.

Что касается Альфреда, я не знал, была ли теперь его печаль более или менее мучительной, но смех моего друга остался прежним, и, следовательно, он страдал так же, как когда мы с ним встретились в Брюсселе.

У меня было только разбито сердце; у него же поражена душа. Рана Альфреда была отравлена ядом и, возможно, была даже смертельной.

На следующее утро я видел своего приятеля лишь мельком, за завтраком: он спешил в префектуру, чтобы бросить хозяйский взгляд на подготовку к званому ужину. Меня ждали лишь к половине седьмого — до этого я был волен распоряжаться собой.

Я надеялся, что меня избавят от этого приема, но Альфред не хотел слушать никаких возражений. К тому же мне еще не доводилось ужинать в обществе местного начальства, и я довольно быстро поддался на уговоры.

Перед тем как пройти в обеденную залу, Альфред шепнул мне на ухо:

— Я посадил тебя рядом с господином де Шамбле. Это самый умный человек в нашей компании, с ним можно говорить о чем угодно.

Я поблагодарил друга и стал искать карточку, указывавшую мое место за столом.

В самом деле, моим соседом справа оказался г-н де Шамбле, а соседом слева — некто, чье имя я забыл.

Вы помните меню — оно было бесподобно, и мой сосед слева всецело отдался физическому процессу поглощения пищи.

Мой сосед справа воздавал должное каждому блюду в полной мере, но с пониманием дела.

Мы беседовали о путешествиях, промышленности, политике, литературе и охоте. Альфред был прав: с этим человеком можно было говорить обо всем на свете.

Я заметил, что большинство гостей — крупные землевладельцы, находившиеся в оппозиции к правительству.

Во время десерта стали произносить тосты.

После ужина все перешли в гостиную, где было подано кофе. Рядом с гостиной располагалась курительная комната, выходившая в сад префектуры.

Всевозможные сигары — от гаванских до манильских — были разложены в курительной комнате на великолепных фарфоровых блюдах.

Господин де Шамбле не курил. Отсутствие столь распространенной слабости, ставшей привычкой многих, еще больше нас сблизило.

Мы оставили курильщиков, наслаждавшихся тростниковой водкой, абсентом и сушеными фруктами, и отправились прогуляться по липовым аллеям сада.

У г-на де Шамбле был городской дом в Эврё и загородный дом в Берне.

Вокруг загородного дома простирались великолепные охотничьи угодья. У господина де Шамбле, вернее, у его жены, благодаря которой он разбогател, был участок земли размером в две тысячи арпанов.

Мой новый знакомый пригласил меня к себе на открытие охотничьего сезона, и я почти согласился приехать.

Пока мы разговаривали, стало темно и гостиные в доме озарились светом. И тут мне показалось, что мой собеседник, чья эрудиция и пленительное остроумие удерживали меня, насколько это было возможно, вдали от других гостей, проявляет некоторое нетерпение.

Наконец, г-н де Шамбле не выдержал.

— Простите, — промолвил он, — по-моему, сейчас начнется игра.

— Вы правы, — ответил я.

— Вы вернетесь в гостиную?

— Только ради вас: я никогда не играю.

— Клянусь честью, вы либо очень счастливы, либо очень несчастны.

— А вы играете? — поинтересовался я.

— Я заядлый игрок!

— Не стану вас задерживать.

Господин де Шамбле вернулся в гостиную, и я последовал за ним. В самом деле, здесь уже были расставлены карточные столы для игры в вист, пикет, экарте и баккара — одним словом, на любой вкус.

В десять часов стали сходиться гости.

Я услышал, как Альфред спрашивает г-на де Шамбле:

— Неужели мы не увидим вашу супругу?

— Вряд ли, — откликнулся тот, — ей нездоровится.

Странная улыбка промелькнула на лице Альфреда, когда он произносил в ответ избитую фразу:

— О! Какое несчастье! Вы передадите ей мои сожаления, не так ли?

Господин де Шамбле поклонился.

Было видно, что он думает только об игре.

Я отозвал Альфреда в сторону и спросил:

— Почему ты улыбнулся, когда господин де Шамбле сказал, что его жене нездоровится?

— Разве я улыбался?

— Мне так показалось.

— Госпожа де Шамбле не появляется в свете, и по поводу ее добровольного, как я считаю, заточения ходят разные злые толки. Если верить пересудам сплетников, это не прекрасный и даже не удачный брак. Как утверждают, до свадьбы жених и невеста были одинаково богаты, но после женитьбы, сохранившей раздельными их имущества, господин де Шамбле промотал свое состояние и теперь якобы взялся за приданое супруги.

— Я понимаю: мать отстаивает наследство своих детей.

— Детей у них нет.

— Господин де Сенонш, вы не поставите против меня двадцать недостающих луидоров? — окликнул Альфреда г-н де Шамбле, уже державший в руках карты.

Мой друг утвердительно кивнул.

Затем, обращаясь ко мне, он произнес:

— Если только ты сам не сделаешь эту ставку.

— Я никогда не играю, — был мой ответ.

— Это еще одна из моих повинностей: играть и проигрывать. Видишь ли, если префект не будет играть или станет выигрывать, люди скажут, что он сделался префектом, чтобы жить безбедно. Вот ваши двадцать луидоров.

И Альфред отошел, чтобы положить деньги на стол.

Мой друг был светским человеком во всех отношениях: невозможно было устроить более радушного и изысканного приема, чем это делал он, поэтому во всех департаментах его ставили в пример, и матери мечтали только об одном: чтобы префект удостоил их незамужних дочерей своим вниманием. Каким бы ни было состояние девицы на выданье, Альфреду стоило только поманить ее пальцем.

Однако мой друг не упускал случая проявить свое пренебрежение к браку.

Роскошный пир продолжался весь вечер.

На ужине всего было вдоволь: мороженого для дам, пунша и шампанского для мужчин, а игра шла по-крупному для всех.

Около двух часов ночи Альфред сорвал банк в одной из партий в баккара.

— Вот так штука! — воскликнул он, а затем обратился ко мне: — Слушай, может быть, ты все-таки сыграешь раз в жизни со мной или против меня, хотя бы на один луидор, если только ты не зарекался играть?

— Я не стану этого делать, — ответил я с грустной улыбкой, вспомнив, с каким отвращением матушка относилась к игре.

— Господа, — вскричал Альфред, уже ощущавший на себе, как и другие, воздействие пунша и шампанского, — вот образцовый человек: он не пьет, не курит и не играет! Накануне Варфоломеевской ночи король Карл Девятый спросил у короля Наварры: «Смерть, месса или тюрьма?» Так вот, я тоже спрашиваю тебя, Макс, только несколько иначе: «Игра, шампанское или сигара?» Король Наварры выбрал мессу, а что выберешь ты?

— Я не хочу пить, так как не испытываю жажды, не хочу курить, так как мне от этого дурно, и не хочу играть, так как это меня не забавляет, — ответил я. — Но вот тебе пять луидоров: ты можешь поставить их за меня, когда надо будет пополнить недостающую сумму.

С этими словами я положил деньги в розетку подсвечника.

— Браво! — воскликнул Альфред. — Господа, я ставлю десять тысяч франков.

Он достал из кармана пять тысяч франков банкнотами и пять тысяч франков золотом.

Игра меня очень угнетала, и к тому же я не знал никого, кто сидел за карточным столом. Господин де Шамбле, игравший с неистовым азартом, перешел в один из павильонов.

Я попросил слугу проводить меня в мою комнату.

Альфред собирался заночевать в префектуре, и я решил никого не беспокоить среди ночи просьбой запрячь или оседлать лошадь.

Поэтому я сказал, что тоже проведу ночь здесь.

Меня отвели в спальню.

Устав от шума, окружавшего меня на протяжении шести-семи часов, я немедленно заснул.

Утром меня разбудил стук открывшейся двери и я увидел Альфреда, со смехом вошедшего в мою комнату.