Селеста Шабрильян - Грабители золота

Пока плавание проходило в средних широтах и было прохладно, дело не доходило до крайностей. Но когда корабль пересек экватор и жара стала изнурительной, беспорядок принял более серьезный характер. Некоторые женщины гуляли едва одетые, мужчины тоже стали вести себя безобразнее, и положение сделалось совершенно нестерпимым.

Доктор, который несколько раз жаловался своим соседям по каюте и на которого мало обращали внимания, решил предпринять решительную попытку в беседе с капитаном.

Капитан был человеком грубым, плохо образованным и достойным во всех отношениях пассажиров, которых он перевозил. Ему нужен был доктор только для того, чтобы тот занял место лица, которому он покровительствовал и которого он не мог поставить на эту должность.

Мистер Ивенс объявил капитану, что он не станет больше выполнять функции судового врача, если к его семье не будут питать хоть какое-то уважение.

Капитан, который не уважал сам себя, не уважал никого и послал его прогуляться.

– Вы думаете, что необходимы, – сказал он ему, но вы ошибаетесь. Знайте же, что мы можем совершенно обойтись без вас. Вы не хотите работать – не надо; у меня есть кое-кто под рукой и он станет выполнять ваши обязанности так же хорошо, как вы, и, может быть, даже лучше вас.

На борту «Марко Поло» было некоторое подобие шарлатана – наполовину медик, наполовину дантист, который причинял много хлопот и пьянствовал с самыми гнусными из пассажиров.

Эту достойную личность капитан уже давно назначил в преемники доктора Ивенса на тот случай, когда, доведенный до крайности, тот подаст в отставку.

В одну минуту новость облетела корабль.

Доктор очень заботился о больных. Но все также знали, какие усилия он проявлял, чтобы поддерживать хоть какой-то порядок на палубе. А это было непростительной виной в глазах деклассированной толпы на судне.

Все стали на сторону капитана. Доктора считали недругом даже те, о ком он заботился, за исключением одной женщины, которая постоянно находилась на его попечении.

Эта пассажирка, очевидно, была вынуждена срочно уехать из Англии, поскольку решилась сесть на корабль в подобном положении – через месяц после отплытия она произвела на свет маленькую девочку, такую хрупкую, что доктор Ивенс опасался, как бы бортовая качка не убила ее.

Отказавшись от службы, он жалел только эту больную. Но она помещалась в третьем классе на носу судна.

Чтобы навестить ее, он должен был пересечь все залы, подвергаться насмешкам и даже оскорблениям людей, способных на все. Кроме того, он видел своего преемника, который бегал повсюду, предлагая свои услуги, и не сомневался, что тот проявит заботу к «маленькой маме», как ее называли, потому что она была совсем юной.

Добрый доктор Ивенс с наивностью чистой совести не мог представить себе, чтобы человек совершенно незнакомый с медициной, мог принять на себя ответственность при таких обстоятельствах.

Он замкнулся в кругу своей семьи, перенеся свои счастливые надежды на желанный момент, когда он ступит на землю Австралии.

Жара стала нестерпимой. Этот зной изменил положение вещей. На борту появились больные лихорадкой и оспой. Молодая мать первая стала жаловаться на боли в голове. Дантист предписал ей купание. Она вышла из воды в столь плохом состоянии, что все заметили, что она близка к смерти.

Это возбудило общее сочувствие. Под влиянием страха среди людей за несколько минут произошел полный переворот. Шарлатан не скрывал более своего замешательства; он начал дрожать, поняв, что возложил на себя большую ответственность. Естественной реакцией было то, что мысли каждого устремились к доктору Ивенсу, который появился как спаситель среди взволнованной толпы.

Две женщины, повинуясь общему чувству, бросились умолять доктора, чтобы тот пришел к больной.

Он явился сразу. Все в молчании проводили его, но было слишком поздно.

Когда доктор вошел в каморку, где лежала больная, то не узнал ее: на ее лице были заметны все симптомы смерти.

Он обернулся к тем, кто его сопровождал, и против воли суровое выражение его лица как бы сказало им:

– Видите, это ваша вина.

Они поняли его и переглянулись с испугом.

Бедная женщина отбивалась от мистера Ивенса в предсмертной агонии; жизнь готова была покинуть ее. Она потеряла сознание, но ее рука, скорченная смертельной судорогой, искала ребенка.

Доктор Ивенс понял это последнее движение, он взял девчушку, завернутую в пеленки, и, подняв ее на вытянутых руках, показал толпе живую, которую надо было жалеть в тысячу раз больше, чем ту, что умерла.

Он посмотрел вокруг себя: кому же можно доверить это маленькое существо? Никто не протягивал руки. Потом, поразмыслив, он сказал себе, что ни у одного из этих людей не хватит мужества взять на себя заботы о восьмидневном младенце. Он спросил, кто была умершая женщина – никто этого не знал. Она была занесена в книгу пассажиров под фальшивым именем. Сначала она говорила, что разыскивает мужа, но потом сказала, что ищет отца своего ребенка, который обещал на ней жениться.

Доктор порылся в ее вещах. Там нашлось несколько писем, адресованных в Лондон, до востребования, но они не могли дать никаких сведений. Лицо, которому писали, казалось, было окутано тайной.

– Ну, пойдем, – сказал доктор, беря вещи ребенка. – Бедная малышка, видно, ты предназначена была попасть ко мне. Какой юной ты начинаешь нести заботы этого мира!

Он пошел к жене и дочерям, те, кто последовали за ним в молчании, слышали, как он сказал, приблизившись к миссис Ивенс, с которой были Мелида и Эмерод:

– Смотрите, дети мои, я вам принес игрушку, которая вам задаст хлопот. Вот посмотрите, как она барахтается! Она хочет жить, а матери у нее больше нет. Шесть рук протянулись сразу, чтобы взять ребенка. Но миссис Ивенс захватила его, пользуясь правом опыта.

У всех людей различные характеры, но бедняки в несчастье почти всегда добры.

За три дня малютка плакала только один раз.

С большим трудом удалось удержать нескольких пассажиров, которые хотели выбросить шарлатана в море. Капитан принес доктору извинения и объявил, что вводит строгие правила для всех, кто вел себя неприлично. Но в данный момент эта предосторожность была излишней. В каждом под влиянием происшедшей драмы проснулись лучшие чувства. С этого момента жизнь, которую вели миссис Ивенс и две ее дочери, совершенно изменилась. Больше не было неприятностей и помех. Маленькая девочка, которую Мелида и Эмерод назвали Бижу, была предметом самых неусыпных забот. Каждый день три женщины поднимались на палубу. Все с уважением приветствовали их, даже падшие девушки следили за собой в присутствии этих благородных созданий, которых ни одна из них не хотела обидеть.

Добыть вещи для Бижу было весьма легко – стоило лишь указать на скудость ее гардероба. Все пассажиры порылись в своих вещах, каждый из них нашел какую-нибудь вещицу. Восемь дней спустя Бижу утопала в кружевах и лентах, как маленькая принцесса.

Доктор доказал свои знания и опыт. Запретив злоупотребление всевозможными спиртными напитками, он принял меры по поддержанию на судне чистоты. Если и не полностью, то все же намного снизил количество заболеваний на борту.

Таким образом, влияние мистера Ивенса было безгранично. Его полюбили больше, чем некогда ненавидели. Утром, когда он покидал свою каюту, пассажиры подкарауливали его выход, чтобы пожать руку. Он встречал всех приветливо и говорил про себя: «Какая странная вещь! С простыми людьми все кажется легким и в розовом свете, но это заблуждение быстро сменяется разочарованием, первая встреча с грубостью и невоспитанностью производит пугающее впечатление и, однако, посреди порока здесь всегда можно открыть добрые чувства».

Итак, конец путешествия был для семьи Ивенсов более счастливым, чем начало. Молодые девушки были без ума от Бижу. Как и предвидел доктор, сирота была игрушкой, с которой носились, словно с церковной ракой.

Мелида вышила ей подушечку из двойного розового шелка, затем из куска тика соорудили гамачок и повесили его в каюте, где жили три женщины.

Однажды ночью ребенок заболел, его покровительницы впали в лихорадочное беспокойство и изнурили бы девочку своими заботами, если бы доктор не прибег к своему авторитету.

Малютке исполнилось два месяца, каждая из трех женщин добивалась ее предпочтения. Бижу так привыкла к нежной музыке их голосов, что когда одна из них говорила, ребенок поворачивал головку. Его неуверенный, неопределенный взгляд, казалось, хотел остановиться на ком-нибудь из них с выражением нежности, какую обычно должна вызывать мать и которая составляет одну из прелестей детства.

Конец путешествия близился. Доктор был почти огорчен. Принужденный надеяться на счастье – не для себя, а для своих дочерей, – он не отличал мечты от действительности. Он жил иллюзиями. Он знал, что, сойдя на землю, снова столкнется с трудностями жизни и опасался, что мечта его развеется.

Наступил знаменательный день. Они приближались к порту; можно было видеть издалека, как блестит, словно луч солнца, свет маяка на берегу. Каждый приготовился покинуть судно с радостью, непонятной для тех, кто не совершал длительного путешествия.

На борт поднялся лоцман. Берега Австралии четко вырисовывались, зеленые, как надежда. Все глаза были обращены в ту сторону. Горести и неприятности были забыты. Доктор поддался чувству общего удовлетворения. Он с жаром обнял жену и детей и, когда он спустился в лодку, которая должна была отвезти людей в город, на сердце у него было легко, как у человека, достигнувшего желанной цели.

Чтобы не затруднять жену и детей блужданием по городу и наведением справок, он решил оставить семью на борту, а сам отправился знакомиться с Мельбурном.

Вход в Порт-Филипп был великолепен. Перед главами развернулся величественный вид, который обещал больше, чем мог дать, так как город Мельбурн был плохо расположен.

Когда лодка коснулась земли, толпа носильщиков устремилась к пассажирам, чтобы насильно помочь им перенести багаж, который у них был.

Доктор не захватил с собой ничего, кроме сумки с необходимыми вещами на тот случай, если ему придется заночевать в городе.

Когда он подошел к двери гостиницы, то спросил молодого парня, который нес его сумку, сколько он ему должен.

– Фунт, – ответил нахально носильщик, как человек, уверенный в своем праве.

Бедный Ивенс был сражен. Для богатого туриста подобное требование не было бы неприятностью, но для эмигранта, которым был доктор, это были весьма пугающие симптомы. Не значит ли это, что он явился в мир, где для него нет места и где скромные денежные средства тают за короткий срок.

Он философски взял свою сумку, решив впредь нести ее самому.

Не осмеливаясь войти в гостиницу, к двери которой его привели, ибо она имела пышный вид, он отправился на поиски скромного трактира.

Проходя по улицам, он читал почти на всех дверях: «доктор», «хирург», «дантист», «ветеринар», «ночной доктор»…

– Вот как! – подумал он, останавливаясь, – должно быть, здесь больше врачей, чем больных. Я хотел бы посмотреть дипломы всех этих людей.

После того, как он несколько раз прошел по городу, позыв в желудке побудил его искать ресторан. Доктор увидел лавку, которая издали имела вид кабинета Истории естественных наук – почти всю витрину занимали существа, походившие на обезьян. На двери большими буквами было написано: «СУП ИЗ КЕНГУРУ».

– Ну, – сказал себе доктор, – по-видимому, это местная кухня. Она должна быть менее дорогой.

Ему пришлось съесть отвратительный суп. Затем, чтобы забыть его вкус и дополнить свой обед, он попросил подать омлет.

– Как вы предпочитаете: омлет по-благородному или с пивом? – спросил гарсон.

– Что вы называете омлетом по-благородному?

– Это очень простое блюдо, сэр. Мы берем полбутылки водки, шкалик воды и подсыпаем сахар. Это прекрасно согревает желудок.

– Премного обязан, для моей головы это будет чересчур горячо. Подайте лучше пива.

Жизнь путешественников имеет странную особенность: несмотря на скромную еду, доктор почувствовал себя бодрым. Он попросил счет.

– Счет, сэр? У нас его нет. Бумага очень дорога. С вас следует 37 шиллингов.

Ивенс посмотрел на него ошеломленными глазами.

– Тридцать семь шиллингов! – повторил он.

– Да, сэр: суп из кенгуру, пиво, хлеб – тридцать семь, не считая чаевых.

Доктор молча расплатился.

Выйдя из харчевни, он вновь начал бродить по улицам в поисках жилья. Все в Мельбурне действовало ему на нервы, как вещи, так и люди. В ту пору Мельбурн представлял собой не столько город, сколько склад. Повсюду магазины, решетки, ничего располагающего, ничего интимного. Здесь все производило впечатление натянутости, резкости, словно в первом толчке рождающегося общества. На каждом шагу соседствовали богатство и нищета.