Мария Акулова - Гранатовое зернышко

Она взяла, сначала, хмурясь, глянула на него, а потом на бумажку, вновь на него…

– Это визитка. Ну читай же…

Потом снова на бумажку.

«Бабаева Амина Тахировна – генеральный директор ООО «Баттерфляй».

– А как же? – прочла, такой же хмурый взгляд перевела теперь уже на Имагиных, следивших за ней почти с таким же любопытством, как Мир…

Нельзя сказать, что Глеб вот так сразу легко и просто согласился на предложение Дамира продать контрольный пакет Бабочки. Ему было сложно принять это решение. Все же клуб значил для него много. Он был частью его истории. Но Миру удалось, казалось бы, невозможное. Бабаев победил не за счет денег, предложив баснословную сумму, не хитростью, посвящая в то, насколько убыточным место было до недавнего времени. Он просто рассказал о том, насколько Амина его любит. И насколько клуб отвечает ей тем же. Имагин сдался. И теперь их с Аминой любовь к Бабочке измерялась в пропорции: сорок на шестьдесят процентов. Контроль был у раньше Краевской, а с сегодняшнего дня Бабаевой. Осталась мелочь – дооформить все документы и привыкнуть. Это для Глеба. Амине же предстояло еще поверить.

– Спасибо… – прижав визитку к груди, Амина шепнула, глядя сначала на Глеба, а потом на Мира.

Весь день держалась. Весь день пьянела от счастья. Весь день чувствовала себя тем самым – самым счастливым человеком во всем мире, а получив этот подарок, сдержаться не смогла – на глазах выступили слезы.

Встреча с Миром и все, что случилось после, позволило наконец-то понять и поверить – чудеса случаются. Из самой глубокой ямы есть выход. Там, сверху, стоит человек, готовый спустить лесенку, подать руку, залезть на дно и лично вынести тебя на руках. Просто не нужно упираться и рыть все глубже и глубже.

– Спасибо… – скользя взглядом по родным лицам, собравшихся за столом, Амина поднялась, взяла за руку Мира, другой же по прежнему прижимала визитку к груди. – Спасибо вам, родные…

По давно уже исполосованным морщинами лицам родителей. Пожалуй, исполосованным слишком рано. Пожалуй, не столько от возраста, сколько из-за всего пережитого. Из-за совершенных ошибок и ожидания… Вот только сегодня они улыбались. И лица их светлели. И молодели. И плечи распрямлялись, ведь с них упал огромный груз…

– Спасибо… – по лицам Людмилы и Николая Краевских. Родителей, в чьи глаза всегда будет смотреть тепло и больно. Людей, любовь к сыну которых никогда и ни за что не умрет в ее сердце. О котором она всегда будет помнить. И всегда будет благодарна ему за то, что был. А им за то, что есть.

– Спасибо… – по лицам родителей Мира, за то, что воспитали такого сына, за то, что приняли ее в свою семью, за то, как мудро поступали вчера, поступают сегодня и будут поступать завтра.

– Спасибо… – по лицу Аббас-бея, за то, что сделал из нее и танцора, и человека. Что никогда не сомневался в ее праве любить – танцы, определенных людей, мир. За то, что всегда верил. За то, что всегда же был и будет готов принять, простить, успокоить и помочь.

– Спасибо… – Глебу за Бабочку, Насте за мудрый совет.

– Спасибо… – Зарине за танцующего мужа.

– Спасибо… – Всем. Каждому.

– Спасибо… – а главное – ему спасибо. Остановившись на лице мужа, Амина улыбнулась, заглядывая в бездонные любимые глаза. – За все.

***

В комнате было темно-темно.

Мужчина и женщина стояли в обнимку. Он гладил ее по спине, она же положила голову на его плечо, прислушиваясь к этой их уютной тишине.

– Как же хорошо, когда ты молчишь, Амине-ханым… Я бы эти минуты консервировал, ей богу, – Дамир хмыкнул, тут же получив тычок в ребро. Даже не сомневался, что ее спокойствие обманчиво. Его Амина всегда готова к труду и обороне – язвить, крушить, работать.

– Я охрипла просто, не надейся даже, – и действительно ведь охрипла. Три баяна, может, на их свадьбе порвано и не было, но невесту потрепало знатно. Впрочем, не ее одну. Мир эмоционально был так же истощен, как Амина.

Поэтому-то, попав домой, они тут же в порыве страсти не набросились вдруг на друга, пытаясь содрать одежду и потом ночь напролет любиться, ну или деньги считать, на худой конец. Нет, раздеться-то они разделись – с Амины платье стянули, с Мира пиджак и рубаху. Но потом так и остались стоять посреди комнаты, обнявшись, прислонившись друг к другу.

– Есть хочешь?

– Спать хочу, – подтверждая свои слова, Амина зевнула.

– Иди тогда.

– А ты?

– И я пойду скоро, только в душ схожу…

Даже не думая сопротивляться, Амина юркнула в постель, под ватное одеяло, вздохнула как-то блаженно… и тут же затихла.

Мир же хмыкнул, подумал, что утром надо бы пошутить о том, как она умеет страстно посапывать в первую-то брачную ночь, а потом направился в ванную.

Сполоснулся, посвежел, вышел, к окну приблизился, посмотрел на пылающий огнями город, залюбовался…

А потом вновь развернулся, теперь уже к кровати, и во второй раз залюбовался. Но уже куда сильней.

Обняв то самое одеяло, тут крепко спали его любимые ноги, его любимые руки, носик любимый, глазки обожаемые. Попа спала, заслужившая не одной жестокой расправы. Губы спали – сладкие. Ушки, которые вечно востро. Волосы – длинные, черные, разметанные по обеим подушкам. И характер тоже спал. Ужасный. Стервозный. Страшный. Но такой любимый.

Мир прилег рядом со всем этим богатством, обнял его – богатство, губами губ коснулся. Они ответили. Значит, не так уж крепко спали.

И руки ответили, тут же начали по телу шарить, одеяло на пол сбросили.

– Мокрый весь, – и голос не спал. Звучал тихо, но отчетливо. Только глаза открываться не хотели.

– Какой есть, – ощущая эти сонные прикосновения, Мир тоже закрыл глаза, улыбаясь. И почти заснул. Уже даже сон какой-то начал смотреть, кажется, когда еще один вопрос услышал. Тихий-тихий.

– Какой город – лучший на земле, Дамир Сабир оглы Бабаев, Киев или Баку?

– Тот, в котором меня ждешь ты, Эминка… – Амина улыбнулась.

Значит, помнит. Значит, судьба. Значит, все у них будет хорошо. И долго. И счастливо. И вместе. А зернышко больше никогда не будет одиноко.

– И я тебя люблю… – прижавшись лбом к плечу Мира, Амина заснула. Чтобы с завтрашнего дня начать уже новую историю.

Пожалуй, первый эпизод будет о том, как нежно они умеет любить друг друга утром спросонья, а вторая о том, как можно решить разводиться в первый же день после бракосочетания из-за того, что муж, как кажется жене, просит прощения недостаточно искренне. Третий о том, какой Мирка мудрый мужик, а четвертый о том, что страстно любить друг друга они тоже умеют, а пятый… Посмотрим.  Важно только, что новая история тоже будет о любви двух гранатовых зернышек в огромном гранатовом мире.

Через пять лет после свадьбы…

– Дамирка… – голос Амины звучал угрожающе. Даже телефонная связь эту угрозу не искажала, не смягчала, не дарила надежду… – Я тебе самое дорогое оставила…

Бабаева стояла у выхода из терминала аэропорта, прижав к уху трубку и оглядываясь по сторонам. Глаз у нее был зоркий – видно до самого горизонта. Видно, что ничего не видно…

– Самое дорогое ты с собой забрала… Одно. А второе да, оставила… Погоди… Или ты не о детях, а о клубе своем любимом сейчас говорила?

Амине хотелось зарычать, в принципе, что она и сделала, в ответ же услышала только веселый мужнин смех. Издевается, изверг. Совести не имеет…

Лучше б просьбы ее исполнял с таким же рвением, как по телефону зубоскалит.

– Чего злишься, радость моя? – отсмеявшись, Мир пошел на попятный. Видимо, все дело в том, что рык-то не прекратился… Лучше не рисковать, а то жена у него и в обычном-то состоянии дама непредсказуемая, а после перелета, да в нынешнем положении, так вообще ходячая буря в стакане.

– Ты меня встретить обещал… – и в ответ тут же получил вместо рыка не то, чтобы претензию, но от резко сменившегося тона аж сердце сжалось. Сложно в это поверить, но его Амине-ханым умела говорить вот так жалостливо, обижено даже…

– Обещал, обещали точнее. Поэтому бежим…

И действительно на том конце провода было слышно, как бегут – не галопом, естественно, длинноногим-то во встречательной компании был только один, но в меру сил и возможностей несутся на встречу с прибывшей.

– А ты пока нам расскажи, как съездила…

Слыша невнятное копошение по телефону, Амина продолжала крутить головой, высматривая своим мужчин, а еще рассказывать, как просили.

– Хорошо съездила. С племянниками наигралась, Аббаса подменила, как просил, с артистами нам договорилась, кстати…

– Не нам, слава богу, себе договорилась… – тут Мир не сдержался – перебил. Шел уже пятый год, как к Бабочке он отношение имел крайне посредственное. Посредством… жены.Вручив ей тот самый контрольный пакет, сам Дамир умыл руки. Вернулся на свое теплое офисное местечко к Имагину, о Бабочке вспоминая только, если Амину совсем уж разрывает от желания с ним чем-то поделиться. Чаще всего, конечно, победами.

На какое-то время Амина сама себя назначила управляющей делами Баттерфляя. Оккупировала Миров кабинет… Поменяла там все, на стену свой же портрет повесила… Дамир долго над ней потешался тогда, мол, только Кым Чын Амина им в доме-то и не хватало, но по правде, был крайне рад наблюдать за тем, как жена расцветает.

Расцветает от его любви, от своей любви, от любви к делу, от любви к будущему ребенку…

Именно он – ребенок, появившийся ровнехонько через год после свадьбы, заставил главную управляющую бабочку Баттерфляя на время отойти от дел. Естественно, первым делом Амина просила взять клуб на себя мужа… Он поворчал, но согласился. Морально готовился к тому, что разрываться между двумя работами, женой и сыном придется долго и мучительно, оказалось же, что Бабаева долго не смогла.

Через три месяца после рождения сына – Бабаева Булата – взяла его в охапку, точнее в слинги умчалась обратно в свой родной кабинет. Вот так в Баттерфляе завелся еще и маленький кареглазый бабочкокарапуз.

Булату поставили манеж прямо под портретом мамы. И первых три года его жизнь проходила в окружении крайне интересных людей. Бабочки его обожали. Контрагенты еще поначалу удивлялись, когда Амина Бабаева приходила на встречи с малышом, а потом сами носили на те самые встречи погремушки, надеясь таким образом задобрить мать.

Вот только мать была не из тех. Бизнес есть бизнес, а погремушек в доме и так навалом, впрочем, как и в Бабочке.

Избежать же пересудов о том, какая ужасная она мать, Амине удалось с помощью двух аргументов: она не слушала пересуды и она была уверена в том, что мать она хорошая. Она мать, а Мир отец.

Булат рос, учился улыбаться, ползать, ходить, говорить, читать, писать. Родители же пытались подстроить свои сумасшедшие по плотности графики под то, чтобы успевать ловить каждый из этих моментов.

А еще, чтобы успевать ловить моменты общие.

Мир, например, обожал следить за тем, как Амина с Булатом читают. И то, что иногда вместо сказок мама читала сыну райдер очередных гостей Баттерфляя, при этом крайне витиевато, но дико литературно их же костеря, придавало процессу только еще большей изюминки.

Амина любила наблюдать за тем, как отец и сын ведут «серьезные» беседы. Причем вели они их еще со времен, когда Булату было немного сложновато отвечать на отцовские важные вопросы просто потому, что слов-то ребенок еще не знал. Но когда подобное останавливало Дамира Бабаева? Правильно. Никогда. Поэтому беседы эти велись часто.

Вот как-то так, ведя диалог с собственным агукающим ребенком, Мир иногда принимал важные деловые решения. «Что говоришь? Послать их на все четыре стороны? Я тоже так считаю. Спасибо, сын…».

Особенно потешными же они стали, когда Булат включился в эту игру куда активней. Года в четыре сам начал зазывать отца на «поговорить».

У Амины в такие моменты натурально замирало сердце от умиления. Бывало, они с Миркойстояли на кухне, поругивались от нечего делать. Не зло, без надрыва, просто для поддержания формы, а Булат подходил к старшему Бабаеву, за штанину дергал, смотрел сурово и вызывал в соседнюю комнату на «пагавалить нада».

Мир, естественно, ослушаться не рисковал. Шел на диван, сам садился, помогал Булату взобраться, штаны подтягивал, если сползли в процессе взбирания, смотрел на сына серьезно…

– Ты ее не выцитывай… Она зенсина… Она всегда плава… Даже если не плава, всьо лавноплава… Поняв?

Понять-то Мир это давно понял, но от сына услышать такую важную истину в таком раннем возрасте не ожидал. Гения растят – не иначе.

Потом-то они с Аминой смеялись над этим мужским разговором, когда Мир ей уже позже, ночью, когда Булат угомонился и спать улегся, рассказывал, о чем таком секретном они беседовали, но позволить себе пропускать вот такие моменты не могли.

Поэтому какими бы трудоголиками, карьеристами, работомазохистами не были, на сына время находили.