Крингеляйн, нарочно задержавшийся возле своей двери, жадно, с голодным любопытством прислушивался к звукам чужого языка. У него было отчетливое ощущение, что мир еще больше и еще неведомей и непостижимей, чем он представлялся ему в родном Федерсдорфе.

И вот закрылись двери отеля, закрылись двойные двери — захлопнуты, заперты, — и каждый остался один на один с собой и своими тайнами.

Глава II

И малейшей черты светскости не найти ни в одном помещении Гранд-отеля между восемью и десятью часами утра. Нигде не горят огни, не играет музыка, не видно ни одной женщины — если не считать воплощением очаровательной женственности уборщицу в синем переднике, которая посыпает мокрыми опилками и чистит щеткой ковры в холле. Рона, во всяком случае, так не думает. Он уже вновь занял свой пост, этот усердный трудяга, граф Рона, спокойный, уверенный в себе, чисто выбритый, с шелковым, хоть и скромным, платочком, выглядывающим из нагрудного кармана. По мнению Роны, только во второсортных гостиницах уборка помещений производится на глазах у постояльцев, это просто никуда не годится, но, к сожалению, надзор за уборщицами не входит в обязанности Роны, а возложен на старшую инспекторшу. Впрочем, обитатели отеля ничего не замечают. Те, кого можно встретить в Гранд-отеле утром, это солидные, занятые, деловые люди. Они сидят в холле и продают ценные бумаги всех стран мира, хлопок, смазочные масла оптом, патенты, кинофильмы, земельные участки, продают планы, идеи, свою энергию, ум, свою жизнь. Они завтракают плотно и вкусно, в ресторане плавает сигарный дым, несмотря на то что робкое объявление на шелковых тисненых обоях умоляет курильщиков дымить в расположенном по соседству Сером салоне. На всех столах лежат газеты, все телефонные кабины заняты и осажены, так что у портье Зенфа нет никакой надежды до часа дня дозвониться в клинику и что-нибудь узнать. В коридоре шестого этажа, рядом с прачечной, выстроились на своеобразный парад курьеры, сейчас они разбегутся по своим рабочим местам, — вообще же, Гранд-отель в это время больше всего похож на биржу.

Возьмем, к примеру, господина Прайсинга, генерального директора Акционерного общества «Саксония» — хлопчатобумажные текстильные изделия; возьмем этого молодцеватого, хоть и вполне заурядного коммерсанта, возьмем его для примера, и вскоре мы увидим, чем занимаются в Гранд-отеле люди его касты с восьми до десяти часов утра.

Генеральный директор Прайсинг, высокий, несколько полноватый и даже грузный человек средних лет, прибыл в отель немыслимо рано — в шесть двадцать утра. Так получилось по той причине, что в злосчастном Федерсдорфе останавливаются только пассажирские поезда. Несмотря на величайшие усилия, Прайсингу до сих пор так и не удалось добиться, чтобы скорый поезд делал остановку в Федерсдорфе, и приходилось довольствоваться тем, что фирма «Саксония» получила в свое распоряжение дополнительную железнодорожную ветку, по которой доставлялось производственное сырье и другие материалы и товары. Но это просто к слову. Итак, после тряски в поезде Прайсинг прибыл в отель изрядно уставший; он с крайним раздражением узнал, что заказанный для него люкс относится к числу самых дорогих номеров Гранд-отеля. Семьдесят первый номер на втором этаже, с приемной и ванной, семьдесят пять марок за сутки. Прайсинг был бережлив: например, он принципиально распорядился не доставлять в Берлин свой автомобиль, чтобы не пришлось платить шоферу из своего кармана. Однако, после того как дорогой люкс был оплачен, Прайсинг первым делом залез в ванну и долго нежился в горячей воде — в точности так же, как недавно наслаждался комфортом другой обитатель Гранд-отеля, приехавший из Федерсдорфа, — бухгалтер Крингеляйн. После ванны Прайсинг ненадолго прилег, но, несмотря на это, так и не избавился от озноба после бессонной ночи. Он встал, оделся, распаковал чемоданы, обстоятельно разобрал вещи, повесил костюмы на привезенные из дому плечики. Каждый ботинок, каждый сверток с бельем — все было уложено в чистенькие полотняные мешочки, и на каждом мешочке была аккуратно вышита красной гладью монограмма «К» и «П».

Завязывая галстук, Прайсинг рассеянно поглядел в окно: улица тонула в утреннем тумане. Было еще рано, едва рассвело, мусороуборочные машины чистили щетками асфальт, желтые автобусы проплывали в сумраке, словно корабли. Прайсинг посмотрел вниз, но ничего не увидел. Ему предстоял нелегкий день. Нужно было сосредоточиться и все как следует продумать. Он вызвал звонком лакея и отдал, велев почистить, свои ботинки, даже обувной крем он привез с собой — желтый и бесцветный. Номер Прайсинга к тому времени уже наполнился неопределенным запахом торопливой служебной поездки: пахло кожей чемоданов, одеколоном, скипидаром, сигарным дымом. Педантично, неторопливо и аккуратно, как все, что бы он ни делал, Прайсинг достал бумажник и заплатил лакею. Во внутреннем отделении бумажника лежала толстая пачка купюр по тысяче марок — если едешь на переговоры, никогда не знаешь, сколько может понадобиться наличных. Пересчитывая деньги, Прайсинг поплевал на пальцы — жест мелкого служащего, который сделал карьеру. Потом сунул бумажник в карман и изнутри приколол его английской булавкой к подкладке своего серого суконного пиджака. Затем он несколько минут расхаживал взад и вперед по комнате, шаркая красными дорожными туфлями и мысленно выстраивая будущие переговоры с представителями хемницких трикотажников. Он поискал пепельницу, но нигде ее не обнаружил и с раздражением стряхнул пепел сигары в чернильницу. На письменном столе в его номере стоял такой же бронзовый чернильный прибор, какой вызвал восхищение бухгалтера Крингеляйна в семидесятом. Директор Прайсинг задумчиво погладил крылья орла. Но вот лакей принес начищенные ботинки, и без десяти минут восемь Прайсинг закрыл за собой дверь номера. Спустившись вниз, он вторым занял очередь к парикмахеру. Несмотря на озабоченность, выглядел Прайсинг солидно и важно, когда с гладко выбритыми щеками, с довольной физиономией человека, у которого хорошее настроение, сел завтракать, и позднее, когда ровно в половине девятого к нему явился пунктуальный господин Ротенбургер. Это был совершенно лысый человек, даже бровей и ресниц у него вроде и не было, отчего лицо его всегда казалось удивленным, что плохо вязалось со скептицизмом, свойственным людям его профессии: Ротенбургер по роду деятельности представлял собой нечто среднее между биржевым маклером и банкиром, иногда выступал он и в роли коммерческого агента, а кроме того, являлся членом опекунских советов различных мелких предприятий, знал все и всех, передавал информацию, держал в руках нити разнообразнейших сделок. Именно он пускал по свету новые анекдоты про биржевиков, и он же распространял опасные слухи, от которых прыгали или колебались биржевые курсы. В общем, он был занятный, небезопасный и нужный человек, этот Ротенбургер.

— Доброе утро, Ротенбургер, — поздоровался Прайсинг, протянув пришедшему два пальца, между которыми была зажата сигара.

— Здравствуйте, Прайсинг. — Ротенбургер сдвинул шляпу на затылок, сел и положил на стол свой портфель. — Ну что, в столицу пожаловали?

— Да вот, пожаловал. Рад вас видеть. Что заказать? Чай, коньяк, а может, глазунью с ветчиной?

— Пожалуй, коньяку выпью. Как семейство? Супруга? Дочурки? Все благополучны?

— Спасибо, все в порядке. Было очень приятно получить от вас поздравление с серебряной свадьбой.

— Пустяки, что тут особенного. А как вас чествовала фирма?

— Господи, да какое там чествование! Сплавил фирме свой старый автомобиль, получил взамен новый — вот и все.

— Ага! Государство — это я. «Фирма — это я», — может сказать о себе такой человек, как вы, Прайсинг. А как поживает ваш тесть?

— Благодарю, превосходно. На здоровье не жалуется.

— Ох, и давненько мы с ним знакомы. Подумать только, ведь с чего он в свое время начинал, с шести ткацких станков для жаккардовых покрывал, да еще в такой крохотной комнатенке… А сегодня! Умопомрачительно.

— Да, дело поставлено и идет неплохо, — Прайсинг особенно подчеркнул последние слова.

— Наслышан, наслышан. Поговаривают, что вы построили великолепную виллу, настоящий дворец с большим садом?

— Ну да. Сейчас там действительно есть на что посмотреть. Это все затеи моей жены, она, знаете ли, так увлеклась, просто ни о чем другом и слышать не хочет. Да, у нас в Федерсдорфе сейчас есть на что посмотреть. Приехали бы как-нибудь.

— Спасибо. Премного благодарен. Очень любезно с вашей стороны. Может быть, со временем соберусь в недолгую служебную поездку. Если, конечно, мне будут возмещены дорожные расходы…

После формального обмена любезностями оба собеседника внутренне собрались и перешли к сути дела.

— Немного беспокойно было вчера на бирже, вам не кажется? — спросил Прайсинг.

— Беспокойно? Помилуйте! Буйное отделение Дальдорфа — просто санаторий по сравнению с вчерашним днем. Но с тех пор как Хауссе закупил акции «Бега», мир обезумел. Все вообразили, будто они могут идти ва-банк. Вчера, доложу я вам, это был просто обвал. Тридцать процентов, потом сорок! Многим крышка, только они еще об этом не знают. Все, у кого есть акции «Бега»… У вас есть?

— Были. Я вовремя сбыл их с рук, — солгал Прайсинг. Вообще-то он лгал лишь по мелочам и в той традиционно скучной манере, что принята между деловыми людьми. Ротенбургер об этом прекрасно знал.

— Ничего, оставьте их пока у себя. Они еще поднимутся, — сочувственно сказал он, как будто получил от Прайсинга не отрицательный, а положительный ответ. — На что вообще можно положиться, если даже такой банк, как Дюссельдорфский банк Кюзеля, и тот — лопнул! Такой банк!.. Ваша «Саксония», кажется, тоже немало потеряла на этом банкротстве?

— Мы? Нет, вовсе нет. С какой стати вам такое пришло в голову?

— В самом деле? Да нет, я только предположил. Люди, знаете ли, болтают всякую всячину. Но если вы не пострадали из-за банкротства Кюзеля, то я отказываюсь понимать, почему акции «Саксонии» вдруг так сильно упали.

— Вот и я в толк не возьму. Просто не понимаю. На двадцать восемь процентов — это не шутка. А ведь многие акции удержались, причем те, что гораздо хуже наших.

— Правильно. Акции «Хемницкого трикотажа» не упали, — напрямик ответил Ротенбургер. Прайсинг поглядел ему в глаза. Между двумя бизнесменами повисли в воздухе голубые клубы дыма.

— Говорите-ка начистоту, — спустя миг потребовал Прайсинг.

— Это вам, Прайсинг, следует говорить начистоту, а у меня нет никаких секретов. Вы дали мне поручение, чтобы я скупил акции «Саксонии» по высшей ставке. Я и скупил акции «Саксонии» для самой «Саксонии». Хорошо. Мы превосходно взвинтили курс. В самом деле, сто восемьдесят четыре марки — вполне приличная цена. Пошли слухи, что вы собираетесь заключить колоссальный контракт с англичанами. Курс поднялся еще выше. Потом пошли слухи, что вы объединяетесь с «Хемницким трикотажем». Курс еще подскочил. И вдруг эти, из Хемница, выбрасывают на рынок акции «Саксонии»! Разумеется, курс упал. И упал ниже, чем можно было ожидать по логике вещей. Биржа с логикой не знакома. Биржа — истеричная баба, уж в этих делах я кое-что понимаю, Прайсинг, можете мне верить. Мы с этой бабенкой сорок лет как в законном браке. Вы потеряли деньги на банкротстве Кюзеля. Чудненько. Контракт с англичанами сорвался. Ну что ж, Бог с ним. И все-таки двадцать восемь процентов за один день — это многовато. Какая-то тут закавыка.

— Все правильно. Ну и какая же закавыка? — сказал Прайсинг, и длинный пепел упал с его сигары в чашку остывшего кофе. Прайсинг был никудышный дипломат. Вопрос он задал глупый и неуклюжий.

— А такая, что «Хемницкий трикотаж» вышел из игры. Вам это известно не хуже, чем мне. Иначе с чего бы вы пулей прилетели сюда, в Берлин? Надеетесь спасти то, что еще можно спасти. Ну и какой же я могу дать вам совет? Насильно мил не будешь: с «Хемницким трикотажем» у вас ничего не получится. Если уж их люди выбросили на рынок все акции вашей фирмы, какие у них были, это означает одно — благодарствуйте, «Саксонией» мы больше не интересуемся. Не ясно только, что вы можете извлечь из этой неприятной ситуации. Вы хотите опять скупать акции вашей собственной фирмы? Сейчас их можно взять по дешевке.

Прайсинг ответил не сразу, он с трудом соображал, что следует сказать. Он держался молодцом, этот Прайсинг, генеральный директор, корректный, прямолинейный, чистоплотный в прямом и переносном смысле слова. Гением бизнеса он не был, для этого ему не хватало воображения, умения убеждать в своей правоте, вдохновения. Всякий раз, когда нужно было принять серьезное решение, он начинал скользить, точно по льду. Если он лгал, ему недоставало убедительности. Когда речь шла о делах, ложь у него всегда получалась какая-то недоношенная, худосочная. Он начинал заикаться, на верхней губе под усами выступали мелкие капельки пота.