Он устраивал эту суету и путаницу не только для пользы дела (своего дела, конечно), но и просто для собственного бескорыстного удовольствия: приятно было играть людьми, как пешками, переставлять их с места на место.

Братеев удостоверился, что за ним никто не следит, и принялся открывать дверь. Он довольно быстро справился с этим при помощи штык-ножа. Впрочем, Голощекин и не собирался затруднять ему задачу. Замок еле держался в трухлявом косяке.

Сержант приоткрыл скрипучую дверь и проскользнул в избушку. Огляделся. Все оставалось точно так же, как было после драки с китайцами-контрабандистами: поваленные лавки, перевернутый стол… Казалось, никто не бывал здесь с того дня. Братеев пригнулся к самому полу, вгляделся. Вот здесь пыль лежит более толстым слоем… Интересно. Казалось бы, если кто ходил, то как раз наоборот — недавние следы должен покрывать более тонкий слой пыли, чем всю остальную поверхность. Как будто кто-то специально присыпал землей, перетертой в пыль…

Братеев, словно опытный охотничий пес, пошел по этим слишком хорошо уничтоженным следам. Они привели его в угол фанзы, заваленный всяким мусором. И что дальше? Ничего…

Ну, это для обычного человека — ничего. А для охотника-сибиряка было кое-что подозрительное в этом мусоре. Как будто специально натаскали из лесу веточек, мха и травы и небрежно бросили на пол. Понятно, что в фанзе испокон веку никто не только пол не мыл, но даже и не подметал, так что самих досок уж и не видно было под натоптанной грязью. Но такие ветки или шишки — Братеев осторожно взвесил на ладони крупный сосновый сук — на подошвах не принесешь.

— Сержант принялся разгребать мусор и довольно быстро очистил этот участок пола. А вот и кольцо. Маленькое, ржавое. Сразу и не заметишь. Втоптанное в грязь. Никому не нужное. Словно обронили да и забыли. Братеев поддел кольцо ножом, очистил от грязи и потянул. Кольцо будто приросло к полу. Сержант потянул сильнее, напрягся… Часть пола отделилась и пошла вверх. Крышка была массивная, тяжелая, очень тугая, но Братеев все-таки поднял ее и заглянул внутрь. Там, под полом, обнаружился небольшой тайник. А в тайнике — металлический ящичек.

Сержант был ошеломлен. Он искал наркотики. Но это было что-то другое… Братеев приподнял ящичек. Не удержал — уронил обратно в тайник. Ящик оказался прямо-таки неподъемным. Братеев ухватил его обеими руками, потащил вверх и еле-еле выволок из тайника. Но там было еще что-то… Он заглянул внутрь, для чего ему пришлось лечь на пол и сунуть голову в отверстие. Еще один ящик — побольше. Деревянный, узкий и высокий, с круглой ручкой, вроде того, в каких плотники носят инструменты. С ним пришлось повозиться подольше. Он оказался еще тяжелее и никак не желал пролезать в люк.

Братеев напряг все силы, что-то хрустнуло в спине, вздулись жилы на висках, неприятно заныло в животе. Но он вытащил ящик, установил на полу. Перевел дыхание. Поднял крышку.

И не поверил своим глазам.

Это было золото. Плотно уложенные слитки. Они светились в полутьме грязной заброшенной фанзы мрачным красноватым блеском. Братеев почувствовал, как кровь прилила к голове, стало трудно дышать, туго и тяжело застучало сердце, словно бы увеличившись и не помещаясь в груди. Он сорвал нехитрый замок с металлического ящика. То же самое. Слитки. Золото!

Почему этот тяжелый мягкий металл имеет такую необоримую власть над человеческими душами? Что в нем такого? Он не утоляет жажды и голода, не лечит страшных болезней, не указывает верного направления, наоборот, заводит человека в лабиринт страстей, алчности, жестокости… Но с тех самых пор, как существует человечество, все пересчитывается на золото и все ему подчиняется.

Сержант Братеев не был исключением. Он вытащил из ящика один слиток, взвесил на ладони. Что можно сказать об этом холодном и как бы маслянистом прикосновении, об этой увлекательной, многообещающей тяжести? Все тайные мечты, все сновидения, все подавленные желания сосредоточились и воплотились в этом мертвом равнодушном брусочке.

Братеев знал, что такое золото. Когда-то его предки жили не только охотой и земледелием. Хаживали тайком по сибирским речкам, намывали золотой песок, сдавали тайным торговцам. Удача случалась редко, даже не в каждом поколении, но слухи и легенды о неисчерпаемых жилах, о самородках с кулак, о неведомых таежных речках, дно которых сияет нестерпимым блеском, жили, передавались из уст в уста, волновали мальчишек…

И он не избежал золотой лихорадки. Было ему лет тринадцать — самый отчаянный, кладо-искательский возраст.

Нашел на чердаке дедов еще старательский ковшик да каелку и отправился тайком за золотишком. Три дня по тайге бродил. И дудку бил, и на ручьях смывал. Как раз на третий день блеснули в ковшике тяжелые золотые крупинки. Наковырял он их десятка два, спрятал в тряпицу и припустил домой.

Дома малолетнего старателя ждал отец с вожжами и, не обращая внимания на объяснения и вопли, маленько поучил блудного сына. Пока вожжи посвистывали над юным Братеевым, он даже решил было утаить богатство от неблагодарного и не шибко умного родителя, но, как только наказание свершилось, боль утихла, сердце его оттаяло, и он торжественно развернул перед отцом тряпочку.

Тот поглядел, послюнил палец, подцепил одну золотину, поднес к глазам, осмотрел внимательно, вздохнул, взял с его ладони тряпку, основательно вытряхнул, аккуратно сложил и сунул в карман. А золотые крупинки растер подошвой.

— Наше-ел! Дурья башка! Колчедан это. Рядом с золотом лежал…

У неудачливого золотопромышленника расквасились губы и слезы навернулись на глаза.

— Да ты откуль знашь-то?! Ты бы поглядел… ты, поди, золота-то и в глаза не видал…

Отец покрутил головой, подумал и вдруг сказал глухим шепотом:

— Видал. Поди-ка сюды…

И повел сына в конюшню. Собственно, это была бывшая конюшня, поскольку лошадей еще дед свел в колхоз — от греха подальше. Все равно бы отобрали. Теперь в конюшне хранились инструменты да всякое старье, например бесполезная сбруя. Дед был прижимист — лошадей-то отдал, а хомуты оставил. Стены были сложены из толстых бревен. А из одного бревна торчал большущий сук, на котором висели эти самые хомуты, вожжи и уздечки. Малец не раз дивился такому счастливому случаю — как это во время постройки конюшни догадались оставить сучковатое бревно и как ладно этот сук пришелся.

Отец снял все с сука, ухватил его у самого основания и потянул на себя. Сук отошел вместе с частью бревна. Образовалось небольшое дупло. Отец сунул в него руку и вытащил моховой ком. Развернул мох, в нем оказался узелок, а в узелке… Продолговатый самородок величиной с мизинец.

Отец положил его на ладонь сыну, и тот ощутил и на всю жизнь запомнил эту тяжесть, это маслянисто-холодное прикосновение таинственного всевластного металла.

— Где нашел? — шепотом спросил сын.

Отец улыбнулся печально и понимающе. Когда-то и он спрашивал отца таким же хриплым горячечным шепотом… Где? В каком месте? Бежать туда сейчас же… Копать, намывать… Эх, дурачок!

— Дак это еще дедушко твой… скыркался помаленьку на одной горушке да и натакался.

Сын разглядывал самородок, любовался, дышал на него, чуть не лизнул. Поднял на отца изумленные глаза:

— Чего ж ты… Это ведь каких деньжищ, поди, стоит!

Отец отнял у него золотой катышек, завернул в узелок, закатал в мох и сунул в дупло. Приладил на место сучок и принялся вешать обратно хомуты и вожжи.

— Деньжищ, — пробормотал он. — И куда ты с им пойдешь? В како место? Это ведь раньше тайны скупщики были. Свесит на весках, сколь надо — отдаст. И поди, не греши, дело чисто. А таперя? В контору сунешься? Али на ярманке зачнешь блажить: «А вот золото! Кто купит?» Живо скрутят. Это нынче дело подсудное. Так что и думать забудь. А то всей семьей пойдем… куда Макар телят не гонял…

Сын посмотрел на него испуганно:

— Но ты ведь не выбросил, хранишь.

— Ну дак… Эко добро выбрасывать… Пущай лежит, пить-есть не просит. А времена меняются. Не ты, так, может, твои детки попользуются… Да. Девкам-то — ни-ни! У их ведь ума-то нету. Живо разнесут по всей деревне. Даже мать не знает.

И юный Братеев преисполнился гордости и мгновенно простил отцу и злоупотребление вожжами, и растоптанные безжалостно блескучие крупинки. Матери не сказал! А сыну открыл…

И сын запомнил, запомнил этот краткий миг обладания тяжеловесным мизинчиком. Запомнил и цвет его, и блеск, и мрачный красноватый ореол в темной конюшне… Даже запах и вкус, хотя вроде бы не положено ему иметь ни того, ни другого.

Поэтому и узнал его Братеев сразу же. Оно. Золото. Без обмана. И дрогнуло хозяйственное крестьянское сердце.

Конечно, сержант Братеев был примерным солдатом, и комсомольцем, и советским по самой своей сути человеком. Он хотел защитить рубежи нашей Родины от контрабандистов и вывести на чистую воду коварного капитана Голощекина. Найди он в тайнике окаянные наркотики, ни минуты бы не сомневался. К полковнику — и всю правду!

Но золото… Вон его сколько. Небось на миллионы. И какой от золота вред? Оно в земле родится, кто нашел — тому и принадлежит. Наркотиками, ясное дело, проклятые капиталисты хотят народ наш потравить. А золото… Небось наше, советское. Все смешалось в его голове. «И куда ты с им пойдешь? — спросил суровый отцовский голос. — В како место?» Братеев досадливо отмахнулся. Он был уже не тот наивный деревенский парнишка, он уже кое-что знал о жизни. В городе, говорят, зубные техники золото по дорогой цене скупают — только дай. И не спрашивают, где взял. Или еще ювелиры.

А уж он бы знал, что с деньгами делать. Избу поправить. Или новую построить. Мотоцикл бы купил. С коляской. Или машину, а? Не дадут, поди, машину. Это ему-то, герою, защитнику советской границы? Голощекин обещал к награде представить… Орденоносцу — без очереди. «Жигули», например. Сестрам — подарки. Польты городские, шали пуховые. Стариков на курорт отправить. Они и слыхом не слыхивали, что это за курорты такие бывают. Братеев не удержался и хихикнул, представив отца на сочинском пляже… давеча в кино видел… девки полуголые бегают, музыка играет, пальмы растут…

Но не машина, не пальмы манили его более всего. Одно ослепительное видение. Вернуться в родную деревню из армии. Дембель при всем параде! Сесть с отцом за стол, выпить по стакашку, поговорить за жизнь… да и хлопнуть перед стариком слиточек! Накося! Что, тятька, не видал такого? Или, скажешь, колчедан? Рядом с золотом лежал? Вот обомлеет, вот ахнет!

— Это что… откуда… — слышал сержант отцовский дрожащий шепот. — Где взял?

— Где взял, где взял… — неторопливо промолвит сержант, закуривая дорогую импортную сигаретку с фильтром. — Нашел.

— Нашел? — ласково спросил его тихий голос от порога. — Все нашел?

Ни одна ветка не хрустнула. Не скрипнула проклятая тяжелая дверь. Голощекин стоял на пороге и остро глядел на Братеева. Слиток выскользнул из рук сержанта и улегся на свое место, в металлический ящик. Голощекин неодобрительно покачал головой, погрозил пальцем:

— Эх, сержант… Я ж тебя предупреждал — не зли волка, если попал с ним в одну яму.

Капитан снял фуражку и аккуратно повесил ее на гвоздь, торчащий из стены. Повесил, не глядя, значит, знал, что он там есть. Может, сам и вбивал.

Как завороженный, следил Братеев за медленными деловитыми движениями Голощекина. А тот посмотрел на фуражку, оправил ремень, улыбнулся… Одним длинным скользящим шагом перемахнул всю фанзу по диагонали и оказался вдруг совсем рядом с Братеевым. Ударил сержанта в солнечное сплетение — коротко, резко. Братеев согнулся пополам, задохнулся… Голощекин добавил ребром ладони в основание черепа. Сержант рухнул на пол, опрокинув лавку. Тяжело загрохотали по полу золотые слитки.

Но Братеев был парень крепкий. Он перекатился в другой угол, поднялся, шатаясь, но не спуская глаз с капитана, который словно бы двоился у него в глазах — вот он здесь, а вот уже заходит сбоку… Падая, Братеев нащупал свой штык-нож, которым открыл металлический ящик, сжал его в кулаке. Теперь он по пологой дуге обходил Голощекина, готовясь ударить. Нож до поры до времени прятал за спиной…

Но Голощекин все видел, видел так ясно, как если бы сержант был прозрачен. Он усмехался, дышал легко, свободно. Драка не пугала, а возбуждала его, наполняла радостью настоящей жизни, возможностью проявить свою истинную сущность.

Ну, парень, давай… Голощекин был готов к атаке. Когда Братеев бросился на него с ножом, он ударом ноги вышиб нож и отшвырнул сержанта. Тот успел схватить Голощекина за рукав, потянул к себе, и они огромным клубком выкатились из фанзы. Братеев ударил капитана в грудь, в живот. Голощекин увернулся, легко вскочил на ноги и бросил Братеева наземь через бедро — точно, ловко, как на занятиях по самбо.