Сюзанна Энок - Грех и чувствительность

Валентин Корбетт, маркиз Деверилл, поднял стакан.

— Кажется, назревает неприятность, — пробормотал он, делая глоток виски.

— Только не с моим мужем, — с тревогой в голосе отозвалась Лидия, леди Фрэнк, взглянув на него.

— Нет, не с ним. Он все еще смотрит влюбленным взглядом на Женевьеву Дюмер. — Валентин со своего места отлично видел профиль лорда Фрэнка у входа в игорную комнату. Престарелый ловелас разговаривал с молоденькой мисс Дюмер, и его внимание было полностью поглощено созерцанием ее пышного бюста.

— Вот придурок, — заметила Лидия и вновь опустила голову.

Полу закрыв глаза, Валентин обхватил ладонями шею виконтессы, поощряя ее сладострастные движения. Однако его взгляд вернулся к более важной маленькой драме, действие которой разворачивалось по другую сторону шторы.

Лидия снова на мгновение остановилась.

— Да что такое ты там увидел? — поинтересовалась она.

— Джон Присли подарил леди Элинор Гриффин жемчужный браслет, и она позволила ему застегнуть его на своем запястье.

Леди Фрэнк произнесла в ответ нечто неразборчивое, но Валентин расценил это как просьбу сообщить дальнейшие подробности. Он осторожно отодвинул в сторону краешек шторы.

— Оба они стоят на виду у всех присутствующих, — продолжал маркиз, — включая всех троих ее братьев. — Он вздохнул и покрепче ухватился за голову Лидии, когда ее движения стали более энергичными. — Сильно сомневаюсь, что герцог Мельбурн с одобрением отнесется к тому, что его сестра принимает подарки от джентльмена, тем более у всех на глазах и тем более от идиота, не заслуживающего того, чтобы считаться ее поклонником.

Когда манипуляции губ Лидии с его пенисом начали давать результаты, его интерес к тому, что происходит с окружающими, сильно поубавился, и он запрокинул голову. Однако даже тогда, когда Валентин почти достиг высшей точки наслаждения, он не закрывал глаза и наблюдал из своего уютного укрытия за тем, что происходит в переполненном бальном зале. Он всегда был начеку. Учитывая игры, в которые он обожал играть, это было отнюдь нелишне.

Когда Лидия выпрямилась, он вручил ей стакан виски.

— Обожаю вальсировать с тобой, дорогая моя, — сказал он, вставая и помогая ей подняться с коленей.

— Да, Валентин, но ты любишь танцевать со всеми, — ответила она и допила виски, пока он застегивал брюки.

— И этот факт я никогда не скрывал.

— Это одно из твоих немногих положительных качеств.

Оторвавшись от созерцания зала, Валентин приподнял бровь.

— У меня, их, по крайней мере, два. Это, во-первых. А во-вторых, мисс Пышный Бюст нашла партнера на танец, а это, как я понимаю, означает, что Фрэнк примется разыскивать свою жену.

— Да, из-за плохого зрения он любит, чтобы то, на что можно пялиться, находилось рядом. — Лидия поправила едва прикрытые объекты обожания своего супруга. — В четверг я буду на суаре у Бекуитов, — продолжала Лидия, оглаживая рукой перед платья. — У них есть великолепный зимний сад с тропическими растениями.

— И, как я слышал, весьма скудно освещенный. Возможно, мне следует попробовать заняться стрельбой из лука.

— Хочешь, я нарисую мишень на себе?

— Думаю, я смог бы попасть в яблочко, — сказал Валентин и отступил в сторону, чтобы леди Фрэнк первой вернулась в бальный зал.

Он на мгновение прислонился к стене и посмотрел, как развиваются события, которые некоторое время назад привлекли его внимание. Леди Элинор Гриффин вела себя глупо. Она не только позволила Присли надеть браслет на свое запястье, но и станцевала с ним вальс, чтобы он мог похвастаться этим перед всеми присутствующими. Выйдя из своего укрытия в просторный бальный зал, Валентин бросил взгляд на старшего брата Элинор. Себастьян, герцог Мельбурн, продолжал разговаривать с лордом Томлином, но Валентин достаточно хорошо его знал, чтобы понять, что он недоволен. Ну что ж. Возможно, сегодняшний, скучный вечер еще сулит кое-что интересное.

— Он ненормальный.

Валентин бросил взгляд налево, хотя уже узнал этот голос.

— Полагаю, что ты говоришь о Присли?

— Его уже предупреждали, — сказал лорд Шарлемань Гриффин, следя светло-серыми глазами за своей младшей сестрой, танцующей с Джоном Присли.

— В таком случае ему следует дать пару очков за храбрость, — сказал Валентин, жестом приказав слуге подать еще стакан виски.

— За большую глупость.

— Полно тебе, Шей, это всего лишь браслет. Причем все происходит на суаре, едва ли заслуживающем упоминания в светской хронике.

— Но браслет на запястье моей сестры, — заявил Шарлемань. — И мне, черт возьми, абсолютно безразлично, где мы находимся. На прошлой неделе я спровадил Присли, когда он явился к нам с визитом. Мельбурн тоже косо смотрит на этого охотника за богатым приданым. И Элинор обо всем этом знает.

Валентин снова взглянул на танцующую пару. Леди Элинор Гриффин, изящная девушка, темные волосы которой были искусно собраны в пучок на макушке, а светло-зеленое платье обвивало в танце стройные ножки, держалась более уверенно, чем ее партнер по танцу. Оно и понятно: едва ли братья убьют ее, тогда как Присли может повезти гораздо меньше.

— Возможно, ваша сестра решила устроить маленький бунт?

— Если это так, то он долго не продлится. Валентин, хохотнув, допил виски.

— Семейная честь… Посягатели… Вот одна из причин, объясняющих, почему я доволен, что у меня нет ни сестер, ни братьев. Значит, увидимся завтра, да?

Шарлемань кивнул.

— Мельбурн тоже просил тебя прийти.

Взглянув последний раз на Элинор и Присли, Валентин направился к двери. Он, конечно, был другом мужской части семейства Гриффинов, но быть втянутым в их внутренние семейные проблемы ему не только не хотелось, но и вызывало острое желание оказаться где-нибудь в другом месте. Тем более что до него дошли слухи, будто в клубе «Сосайети» предстоит хорошая игра в «мушку».

Уходя, он заметил нескольких молодых леди, провожавших его взглядами. Он привык к этому и едва заметно улыбнулся девушкам, запоминая их лица на всякий случай. Кто знает, может, ему наскучит играть в карты?

За последнее время Элинор Гриффин стала замечать, что в ее жизни существует определенная закономерность. Стоило ей хоть в какой-то мере «повеселиться» или «позабавиться» вечером, как на следующее утро она получала нотацию от одного или двух, а иногда даже от всех трех братьев по поводу того, в чем она повела себя неправильно, и как ей следует постараться никогда не делать этого впредь. Как будто она еще не знала правил приличия и последствий их нарушения. А ведь самое большее, на что она отваживалась, — это чуть-чуть изменить их в нужном направлении.

— Я не собираюсь тратить время на советы, если ты не намерена обращать внимания на сказанное, — заявил брат номер один, барабаня пальцами по гладкой поверхности своего письменного стола.

Властный тон Себастьяна Гриффина казался ей естественным, ведь он стал герцогом Мельбурном и главой их семейства в возрасте семнадцати лет. И если последующие пятнадцать лет что-нибудь значили, то они сделали его еще более надменным и самонадеянным, чем прежде.

Она чувствовала себя обязанной несколько сбить с него этот гонор или, по крайней мере, напомнить ему, что она тоже человек.

— Хорошо, — сказала Элинор, — в таком случае я буду все время находиться в музыкальной комнате.

— Самое главное, отнесись к этому с пониманием. Если бы я захотел поговорить для того лишь, чтобы услышать, как звучит мой голос, то выступил бы с обращением к парламенту.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты невыносим, Себастьян?

Темно-серые глаза взглянули на нее с сознанием превосходства.

— Кто-то в этой семье должен продемонстрировать хоть немного достоинства и выдержки. Ты, кажется, не способна на это.

Она тяжело вздохнула.

— И как тебе не надоест без конца подчеркивать безупречность и могущество клана Гриффинов? Общество уже смотрит на нас с благоговейным страхом.

— Поверь, не так уж это плохо, — сказал герцог Мельбурн, вновь забарабанив пальцами по столу. — Мужчины не стали бы пытаться дарить тебе драгоценности, если бы ты была сестрой лавочника.

— Драгоценности, Себастьян, тут ни при чем. Похоже, что вы, все трое, получаете удовольствие, прогоняя от меня мужчин еще до того, как они успеют поздороваться.

— Мы прогоняем только неприемлемых мужчин. И о драгоценностях сегодня тоже придется поговорить.

— Нет, это уж слишком.

— Тогда, может быть, сосредоточим внимание на твоем поведении? Хотя если ты хочешь своими действиями причинить ущерб семье, то ты в этом преуспеваешь.

— Ради Бога, Себастьян, ты и понятия не имеешь…

— В таком случае ты, возможно, умышленно пытаешься причинить неприятности мне. Каковы бы ни были причины, Элинор, но сегодня мы сосредоточим внимание на том, в чем ты прокололась. И ты пообещаешь мне, что никогда больше не будешь принимать сверкающие побрякушки от джентльменов на глазах у почтенного общества. Тем более от джентльменов, которые охотятся за богатым приданым, хотя неумело делают вид, будто это не так.

Элинор иногда хотелось завизжать, даже если ее брат был прав. Такое случалось, но он обычно не снисходил до попытки понять причину ее поступков. Все же независимо от того, прав он или нет, ему не следовало разговаривать с ней как с придурковатым ребенком.

— Согласна. Я буду принимать сверкающие побрякушки от джентльменов, которые наслышаны о богатом приданом, исключительно с глазу на глаз.

Выражение загорелого лица под волнистыми темными волосами не изменилось. Только взгляд его глаз стал холоднее, но этого было достаточно.

Вывести из себя Себастьяна было не так-то просто, но ей это, кажется, снова удалось.

Он медленно поднялся на ноги, заставив ее глядеть на себя снизу вверх.

— Репутация Гриффинов была безупречной в течение восьми сотен лет. И пока я несу за это ответственность, так и будет.

— Я знаю это, Себ…

— Если ты не желаешь провести сезон в Лондоне, я позабочусь о том, чтобы Шарлемань сопроводил тебя назад в Мельбурн-Парк.

Услышав эту угрозу, она с бешено бьющимся сердцем вскочила на ноги. Боже милосердный, сезон только что начался, а Мельбурн-Парк находится в Девоне и до него надо проехать полстраны.

— Шей этого не сделает. Герцог приподнял бровь.

— Будь, уверена, сделает. На твоем месте, Элинор, я бы не стал играть в эту игру. Ты проиграешь.

— Я уйду в монастырь, — заявила она. — Туда, по крайней мере, джентльмены не приезжают с визитами.

— Не испытывай мое терпение, Нелл.

«Ха. Ты меня еще плохо знаешь, братец. Когда-нибудь я обязательно собью спесь с этого самонадеянного типа», — думала она. Себастьян имел наглость обращаться с ней как с ребенком, но еще хуже было то, что он при этом заставлял ее чувствовать себя ребенком. Разумеется, она знала, что принимать в подарок украшения на глазах у всех неприлично; если бы ее братья уже четыре раза не прогоняли лорда Присли, она не прониклась бы к нему жалостью настолько, что позволила виконту застегнуть браслет на запястье. Хотя вчера вечером такой поступок показался ей единственной возможностью показать этим тиранам, что они не могут полностью контролировать все аспекты ее жизни.

Но, как видно, они делали это с удовольствием. И то, что они прогоняли поклонников, которых считали неприемлемыми, было лишь самым невинным. Теперь, когда ей исполнился двадцать один год, она начала тревожиться по поводу того, что случится, когда они решат найти ей приемлемого жениха. Насколько она знала, у них уже было на примете несколько скучных, о совершенно неинтересных для нее кандидатур. Таких, разумеется, которые признают превосходство и авторитет мужчин клана Гриффинов. Таких, которые не будут оспаривать их лидерства, а следовательно, никогда не подойдут ей.

Закери и Шарлемань (для краткости — Шей) играли в бильярд наверху, и ее возмутило, что они там развлекаются, а она вынуждена выслушивать нотацию и тревожиться по поводу их планов относительно ее будущего. Помоги им Господь, если они решат, что она нуждается в дальнейших нравоучениях. После разговора с Себастьяном она жаждала битвы, в которой могла победить. У нее кипела кровь, она ощущала себя вулканом. Придерживая одной рукой подол голубой муслиновой юбки, она быстро взбежала по лестнице на второй этаж.

На пороге открытой двери в бильярдную она остановилась. В комнате разговаривали два ее брата, к которым присоединился третий голос — глубокий, несколько насмешливый, манерно-медлительный. Она на мгновение задержалась, наслаждаясь ласкающей слух речью хорошо воспитанного человека. Она знала правила не хуже любого из Гриффинов — никаких семейных дрязг на публике. Слава Богу, этот гость «публикой» не считался.