Через некоторое время он пришел ко мне. Он выглядел немного побледневшим, но глаза его сияли.

— Тебе удалось? — воскликнул я.

— Конечно. — Корнелиус постарался, чтобы его ответ звучал небрежно, но это ему не удалось. Мы рассмеялись, я пожал ему руку с энтузиазмом, и мы поспешили домой отпраздновать событие. Я вспомнил, что, когда в вестибюле в приступе неудержимого веселья мы кричали «Йо-йо», я подумал, что Корнелиус самый замечательный человек, которого я встречал, и как мне повезло, что он мой друг. Я знал, в моих интересах испытывать к нему симпатию, поскольку мои будущие успехи в качестве банкира целиком находятся в его руках: ведь я никогда бы не стал работать на того, кого презирал. Теперь, когда за Корнелиусом утвердилась репутация деспота, многие с трудом могли поверить, каким великодушным он был ко мне в дни нашей юности; он охотно делил со мной свой кров и свое богатство и никогда не пользовался преимуществами своего финансового и социального положения, поддерживая меня так же, как и я его, в дни наших битв за положение в банке. Он всегда оставался мне предан и откровенен со мной, безупречно честен, неустанно заботлив и добродушен. Он также был — и в наше время мало кто этому поверил бы — очень веселым. В те старые времена мы часто помногу хохотали, особенно в те золотые дни лета 1929 года после того, как ему удалось изгнать Стива Салливена из Нью-Йорка, и я никогда не забуду свой двадцать первый день рождения, когда мы закатили колоссальную вечеринку, пили контрабандное шампанское и танцевали с нашими девушками под музыку оркестра «Регтайм Александер».

Не мы одни наслаждались в то лето 1929. В Лондоне Стив Салливен сошелся с молодой женщиной, бывшей некогда любовницей Пола, Дайаной Слейд. Поскольку мы знали, что его возвращение в Нью-Йорк только вопрос времени, мы смотрели на этот новый союз с большим подозрением.

Дайна была больше, чем просто бывшая любовница Пола. Она была также самой замечательной его протеже, и в 1922 году он основал в Лондоне косметический бизнес для нее. Она была на семь лет старше нас, безусловно компетентной, несомненно честолюбивой, и, хотя мы никогда с ней не встречались, Корнелиус долго считал ее угрозой для своего спокойствия. Возможно, корни этого антагонизма надо искать в его ревности; она была очень близка к Полу, и он высоко ее ценил. Она даже родила Полу сына, Алана, который позже был убит на войне. Корнелиус, который настроился на то, что он будет наследником Пола, вполне естественно не мог примириться с существованием незаконного сына Пола, и для него стало большим облегчением, когда этот ребенок не был упомянут в завещании Пола.

— Если Стив спутался с Дайаной Слейд, нам от этого ничего хорошего ждать не приходится, — сказал он мне, когда слухи о подвигах Стива дошли до нас из Лондона.

— По крайней мере, она будет его крепко держать в Лондоне, — предположил я с надеждой, но я ошибался. Крах Уолл-стрит вернул Стива обратно в Нью-Йорк, и, как только он оказался дома, он снова проложил себе дорогу к неуязвимому положению в нашем банке, на Уолл-стрит. Потребовалось правительственное расследование 1933 года инвестиционного банковского дела, чтобы отправить его обратно в Европу, чтобы избавить его от дачи показаний перед комиссией Конгресса (банк Ван Зейла, как и многие инвестиционные банки, действовал несколько безрассудно перед крахом), но как только он оказался по ту сторону Атлантики, он стал угрожать нам серьезными неприятностями. Бросив свою жену, он возобновил свою связь с Дайаной Слейд. Позднее он на ней женился, подтвердив наши подозрения о том, что эта парочка представляет собой неразделимый союз, но, прежде чем они смогли попытаться вернуть Стиву контроль над нашим банком, Корнелиус сумел их опередить. Старшего партнера нью-йоркского банка «уговорили» уйти на пенсию (нами было замечено обычное уклонение от налогов) и, когда Корнелиус взял на себя управление нью-йоркским офисом, он тем самым получил власть над Стивом. Стив свободно царствовал в лондонском отделении банка, но в конечном счете оно подчинялось Нью-Йорку. Теперь нам оставалось только загнать Стива в угол. И тогда мы сможем с ним покончить, если он вздумает сопротивляться.

— На этот раз он у нас в руках, — заметил я с облегчением, но я был неправ, потому что настала очередь Стива обойти нас. Уйдя из банка Ван Зейла, он использовал деньги Дайны от косметического бизнеса, чтобы основать свой собственный банк в Лондоне, и вскоре увел от нас лучших европейских клиентов. Хотя Стив больше не был партнером в банке Ван Зейла, по-видимому, война еще не была закончена; напротив, как заметил Корнелиус в гневе, она входила в новую жестокую фазу.

— Что ты собираешься делать? — спросил я его в отчаянии.

— Ну, конечно, — сказал Корнелиус, — его надо остановить. Он уничтожил наш лондонский бизнес. Восстановление всего нашего европейского филиала поставлено на карту.

— Но как мы смогли бы его остановить?

— Когда нападаешь на врага, — сказал Корнелиус, — всегда целься в его ахиллесову пяту.

— Его пристрастие к спиртному?

— А что еще? Мы распустим слух, что он ушел из банка Ван Зейла не по собственной воле. Мы скажем, что все партнеры объединились, чтобы склонить его к уходу из-за его алкоголизма.

— Но это низко!

— Пусть он подает жалобу! Пусть он встанет на месте свидетеля в суде и попытается убедить суд, что он принял зарок воздержания от спиртных напитков!

Меня это привело в замешательство.

— Но имеем ли мы моральное право разбивать таким образом его репутацию в пух и прах?

— Какое отношение это имеет к морали? Это борьба за выживание! Мы должны защитить наши интересы в Европе!

Это было неоспоримо. Я наложил запрет на свои сомнения, и начались угрызения совести.

Несколько позже мы узнали, что Стив отправился в частную лечебницу, которая специализировалась на лечении алкоголиков, и мы поняли, что он делает серьезное усилие, чтобы преодолеть свое пристрастие к спиртному.

— Хорошо, — сказал Корнелиус, — теперь нам придется с ним покончить. Я распространю по всей Уоллстрит, что Стив госпитализирован в связи с белой горячкой, а ты отправляйся в Лондон и распусти эту новость по всему Сити. И, пока ты будешь там, убедись, что это его остановит. Я имею в виду, что он должен быть остановлен. Навсегда. Я хочу, чтобы не только в финансовом мире, но вообще в мире было известно, что он конченый пьяница.

— Но поскольку у меня нет сфабрикованной фотографии Стива, я не могу ее напечатать в национальной прессе, и я не знаю как…

— Вот именно. Сделай это.

— Но…

— Сэм, я хочу, чтобы этот человек увидел такую газету и понял, что с ним покончено. Понял? Послушай, этот парень преследует нас многие годы. Он нанес невыразимый вред банку Ван Зейла, и, если мы дадим ему уйти восвояси от этой неприятности сейчас, я уверен, что он попытается пырнуть нас ножом в спину, как только придет в себя. Нам придется покончить с ним сейчас, Сэм. Мы должны. Что еще мы можем сделать? Он сам виноват — он вынудил нас предпринять действия. Мы просто жертвы, которые действуют в интересах самообороны.

— Нейл, неужели ты сам в это веришь? Ты не можешь.

— О, нет, я могу! — воскликнул Корнелиус с жаром, а затем он произнес чрезвычайно вежливым голосом: — Я надеюсь, мы не станем с тобой ссориться по этому поводу, Сэм. Я надеюсь, что ты не пытаешься учить меня тому, что я должен делать для блага моей фирмы.

Я посмотрел на него, и он посмотрел на меня. Я сразу понял, что должен принимать в расчет эту реальность, которая состояла в том, что мой лучший друг прежде всего был моим боссом, который мог бы уволить меня, и сделал бы это, если бы это его устраивало. Это был горький момент истины.

Я подумал, хотя, конечно, не произнес вслух: «Ты изменился». Не так должны складываться между нами отношения. Мы все еще должны были оставаться друзьями, какими мы были много лет назад, в Бар-Харборе.

И когда я подумал о Бар-Харборе, я вспомнил, как Пол говорил нам: «Если вы, ребята, хотите преуспеть в жизни, не тратьте ваше время на то, чтобы тосковать по жизни, какой она должна быть. Просто сосредоточьте свои усилия на том, как примириться с вещами, какие они есть».

— Ты что-то сказал? — спросил Корнелиус.

Я встал и повернулся к нему спиной.

— Я велю своей секретарше заказать мне билет в Англию прямо сейчас.

Я приехал в Лондон.

Я выполнил, что мне было приказано.

Стив умер.

Перед этим он некоторое время уже не пил, но, когда он увидел в газете сфабрикованный снимок, он выпил разом бутылку виски и попытался доехать из Норфолка в Лондон, чтобы встретиться со мной. Его автомобиль врезался в дерево на шоссе неподалеку от Ньюмаркета. Ни одна другая машина не была причастна к несчастному случаю. Через некоторое время он скончался в госпитале.

«Скажи Корнелиусу, что я никогда ему этого не прощу, — писала Дайана в ответ на мое официальное соболезнование, — и никогда не забуду».

— Это явное объявление войны, — тут же сделал вывод Корнелиус, когда я ему это передал. — Ну ладно, пришла пора раз и навсегда позаботиться об этой леди.

Я встретил Дайану в Лондоне, и она мне понравилась. Мне было крайне неприятно, что я сыграл такую роль в смерти Стива, и при всем сознании вины, я чувствовал отвращение.

— Я думаю, что мы достаточно поработали, Нейл. Пусть все останется как есть.

— Я от тебя не требую, чтобы ты что-нибудь делал, просто сиди тихонько! Я собираюсь свести эти счеты лично!

— Нейл, Дайана любила Стива. Она достаточно пострадала…

— Заткнись. Не пытайся давать мне советы.

— У меня нет намерения советовать тебе! Я пытаюсь только выяснить…

— Забудь об этом! Уже многие годы эта женщина доставляет нам одни неприятности. Она пыталась помешать Полу сделать меня его наследником — конечно, она всегда хотела, чтобы ее сын получил состояние Ван Зейлов. Она разрушила брак моей сестры со Стивом — и, так же как я, ты прекрасно знаешь, что Эмили так и не оправилась с тех пор, как этот негодяй бросил ее. Она дала Стиву свои деньги, чтобы он основал свой собственный банк и тем самым нанес удар в зубы Ван Зейлу. Естественно, он никогда бы не смог это сделать сам, без ее поддержки. А теперь — теперь у нее хватает наглости объявить нам новый этап военных действий! Прости, Сэм, но мое терпение иссякло. Я преподам этой женщине урок, которого она никогда не забудет.

Но в конце концов мы получили урок от Дайаны, в конце концов Корнелиус получил урок, которого он никогда не смог забыть.

С помощью хитрого стечения обстоятельств он получил законную возможность лишить ее дома, Мэллингхем-холла, и теперь он решил из мести лишить ее владения по суду. В 1940 году он сам отправился в Англию, чтобы нанести ей coup de grâce[7], и хотя я не видел для Дайаны возможности превратить его неизбежный триумф в поражение, но впоследствии я понял, что я ее недооценил. Она провела его, она сожгла свой дом; она предпочла спалить старинный дом своей семьи, чтобы только он не попал в руки Корнелиуса, и этим разрушительным актом она доказала ему, что существуют вещи, которых нельзя купить за деньги, которые никакой силой нельзя отнять и которые никто, даже Корнелиус, не может испортить. Она даже не дала ему шанса сравняться с ней. В тот же день, когда дом был разрушен, она села на пароход, отправляющийся во Францию, чтобы принять участие в историческом спасении британской армии в Дюнкерке, и, когда она не вернулась, это было, как будто бы она снова его обошла. Она умерла героической смертью, раз и навсегда поставив себя вне его досягаемости. Он продолжал жить с памятью о ее неоспоримой победе.

— Итак, она победила, — сказал я, когда он вернулся в Нью-Йорк. Я должен был это сказать. Это было ошибкой, но я не мог удержаться. Я думаю, что тогда я понял, что давно хотел отплатить Корнелиусу его же монетой, но подозревал, что у меня на это не хватило бы мужества.

Он просто посмотрел на меня. Затем он сказал:

— Я отказываюсь обсуждать с тобой эту женщину, сейчас или когда-либо еще. Я никогда больше не хочу слышать ее имени. — И он повернулся ко мне спиной, прежде чем я смог ответить.

После этого я держал свой рот на замке. День за днем, месяц за месяцем, год за годом я никогда не поднимал этой темы в разговоре с ним, но, в конце концов, тем апрельским днем 1949 года, когда мое чувство вины и отвращение к себе, а также мое невыносимое одиночество толкнули меня за пределы барьеров, возведенных моим здравым смыслом, я услышал свой голос, задающий ему эти два вопроса, которые мне не следовало никогда задавать:

— Ты никогда не думаешь о Стиве Салливене? Ты когда-нибудь вспоминаешь Дайану Слейд?

В глазах Корнелиуса появилось отрешенное выражение. Он потягивал бренди и смотрел в окно.