Скотт».

Только когда я написал его имя, я понял, что я пытался писать с его голоса. Я перечитал письмо и был поражен — не столько его холодностью, самодовольством и стилизованным интеллектуальным безразличием, но фальшью, которая пронизывала все письмо с начала до конца. То, что я написал, не имело ничего общего с тем, что творилось в моей голове.

Я запечатал письмо, но понял, что не могу его отправить. Я порвал его. У меня оставались считанные минуты, но я понимал, что не могу покинуть корабль, не оставив ей записки. В конце концов, поскольку объяснить ничего было нельзя, а извиняться было бы трусостью, я просто написал:

«Вики, мне приходится прервать нашу встречу. Я не хочу этого, но должен. Если мы будем продолжать, то впереди нам ничего не светит, кроме неразрешимых проблем, так что единственное разумное решение — не запутывать ситуацию дальше. Но поверь мне, я всегда буду тебя вспоминать такой, какой ты была в прошлую ночь, когда ты, хоть ненадолго, но оживила романтическую сказку».

Я не захотел подписываться именем Скотта, поэтому я ничего больше не написал. Запечатав конверт, я оставил его в офисе казначея среди ожидающих доставки писем и постарался не думать о том, что она почувствует, когда вскроет письмо и обнаружит, что я захлопнул дверь, которую она таким чудесным образом приоткрыла.

Мне пришлось ждать полчаса в аэропорту, прежде чем я вылетел прямым рейсом в Нью-Йорк. Сдав багаж, я купил себе несколько журналов, но когда попытался их читать, понял, что мне трудно сосредоточиться. В конце концов я отложил их в сторону и стал думать о нашей встрече. Я говорил себе, что это случай — не больше чем химическая реакция между двумя людьми, которые при странных обстоятельствах оказались привлекательны друг для друга. Но это мало в чем убеждало. Я не мог понять, почему, когда я обнаружил, кто она, эмоциональная атмосфера вечера не была нарушена. Как я мог продолжать успешно заниматься с ней любовью после того, когда узнал, кто она? Я судорожно пытался найти объяснение своему поведению. Я даже начал опасаться за свое психическое здоровье.

Ее слова эхом раздавались в моем сознании.

— У тебя есть любовница в Нью-Йорке?

— Нет, я здесь совсем другой.

Она даже не спросила, что я имею в виду. Она знала, что я не Скотт. Она меня узнала, и что более важно, она приняла меня таким, какой я есть. И я тоже знал, кто она, и принял ее такой, какая она есть. Не дочь Корнелиуса Ван Зейла, или бывшая жена Себастьяна, или отягощенная всем этим кричащим и хулиганящим выводком мать. Но мой товарищ по несчастью, тоже оставшаяся в живых и забавляющаяся своей двойной жизнью. Мой компаньон по путешествию, так же как и я, терзаемая требованиями самодисциплины и движимая никому не понятными побуждениями. Это такой товарищ, о котором я всегда мечтал, который мог бы положить конец моему одиночеству. Это та женщина, которую я уже и не мечтал встретить.

Я даже не мог бы сожалеть, что она так хорошо знала мир, в котором жил Скотт. Это только увеличивало взаимопонимание между нами, потому что ей не требовалось ничего объяснять про Скотта. Она хорошо знала, кто такой Скотт, поэтому от нее не надо было ждать всех этих надоедливых вопросов, которые бы стали задавать другие женщины: где вы живете, что вы делаете, были ли вы когда-нибудь женаты… Я думал обо всех этих скучных вопросах и радовался их отсутствию. Затем я вспомнил, что в какой-то момент той ночью я сказал ей: «Но Тони был красивый — как ты можешь говорить, что я более привлекательный, чем был он?», и она лениво ответила: «Да, он был мил, но он был какой-то скучный, я всегда так думала, он был как Эндрю». И я вдруг подумал, как замечательно, что она знала Эндрю и Тони, и мне нет необходимости пускаться в утомительные объяснения.

У нас с Вики много общего в прошлом, и когда я думаю о нашем нынешнем окружении, я вижу еще одно преимущество Вики: ей все равно, сколько я зарабатываю и какой образ жизни я могу себе позволить: она сама богата. Одного этого факта достаточно, чтобы она отличалась от всех остальных женщин, которых я встречал во время моих странствий.

Я понял, что я очень хочу увидеть ее снова.

Я моментально вскочил на ноги. Да, конечно, я понимал, что нахожусь в плену своих фантазий, которые не имеют никакого отношения к моей реальной нью-йоркской жизни, но мне было неприятно это обнаружить теперь, когда моя жизнь в Нью-Йорке, наоборот, казалась фантазией, в то время как единственной реальностью была Вики. Я снова сел, заставил себя успокоиться. Без сомнения, я был крайне взволнован. Поэтому мне было так трудно отличить фантазию от реальности, поэтому мой инстинкт самосохранения гнал меня обратно в Нью-Йорк, где Скотт мог снова завладеть контролем над моей жизнью.

А может быть, Скотт был фантазией?

Нет. Возможно, Скотт и был мифом, но он по-прежнему оставался частью моей действительности, потому что в отличие от фантазий мифы являются всего лишь правдой в ином измерении. Поэтому мифы могут быть так же важны, как действительность, и поэтому во многих успешных судьбах они не вступают в конфликт с действительностью, но дополняют ее, так что и миф, и реальность совершают свой путь бок о бок во времени.

Я взглянул на журналы и увидел фотографию Джона Кеннеди. Он отправился во Флориду, чтобы доказать всем, что он не выступает «против бизнеса», и теперь он находится на пути в Техас, куда он направлялся с подобной же миссией. Это была реальность, но миф здесь тоже присутствовал, идя бок о бок с действительностью в его жизни, эта легенда «Джей-Эф-Кэй», человека, который воплощал честолюбивые замыслы своего отца. Однажды и мой миф навсегда сольется с моей действительностью, и я смогу начать жить так, как я хотел бы, но прежде всего мне надо завершить мою шахматную партию со смертью; я должен ее обойти с фланга и выжить.

Сегодня вечером я буду в Нью-Йорке. Завтра президент Кеннеди приедет в Даллас, в штате Техас. Это была действительность. Но в конце честолюбивого пути был свет и жизнь, и когда я снова посмотрел на улыбающееся лицо Джона Кеннеди, я подумал, что смерть никогда не была так далеко.

— Восточная Авиакомпания объявляет посадку на самолет, летящий в Нью-Йорк…

Я пошел на посадку.

— Могу ли я вам предложить выпить, сэр? — спросила хорошенькая стюардесса рядом со мной.

Я хотел ответить, но испугался, что закажу не то, что мне надо. Я почувствовал большое напряжение. Пассажир рядом со мной заказал виски.

— Может быть, кофе?

Кивая утвердительно, я понял, что мое состояние даже хуже, чем я представлял, и чем скорее я приеду в Нью-Йорк, тем лучше. Скотт скинет с себя смирительную рубашку, а я потихоньку надену ее на себя, и это будет конец всем моим опасным заблуждениям и возвращение к здоровому рассудку.

Самолет спокойно приближался к Нью-Йорку.

Как только я прилетел в Нью-Йорк, я стал искать Скотта. Я зашел в мужской туалет и посмотрел на себя в зеркало, когда мыл руки, но увидел только свое лицо, осунувшееся от усталости, и мои глаза, утвердившие меня в моем смущении. Позже, когда шофер такси ждал, когда я скажу ему, куда ехать, я ожидал услышать голос Скотта, дающий ему знакомый адрес, но услышал лишь свой собственный озабоченный голос, говорящий: «Манхэттен. Угол Восемьдесят пятой и Йорк-стрит», как будто я был иностранец и мой единственный друг из этого города не пришел меня встречать.

Я увидел силуэт Манхэттена, выглядящий разрозненным из-за нового здания компании «Панам», и нарушение привычного ландшафта сместило вертикальную структуру времени и в моем воображении согнуло ее. Передо мной предстали небоскребы в виде гигантских долменов, расположенных по схеме, столь же зловещей, как циклопические каменные круги на краю Европы, и я понял, что я углубляюсь в некую мрачную священную рощу, где ежедневно происходят человеческие жертвоприношения, чтобы задобрить ненасытных богов. На мгновение мне показалось, что долмены залиты кровью, но, конечно же, это была игра света: отражение садящегося солнца в стеклянных окнах.

— Дом, родной дом! — весело воскликнул шофер, когда автомобиль ехал по мосту на Пятьдесят пятую стрит.

Но здесь не было моего дома. Я больше не мог соглашаться с тем, что мой дом находится среди этих запятнанных кровью долменов, где моя жизнь медленно вытекала из меня и переливалась в темницу личности Скотта.

— Все в порядке, парень? — прокричал шофер, остановившись у дома Скотта.

Я был так взволнован, что не мог ему ответить. Сунув ему в руку двадцатидолларовую бумажку, я вбежал в здание, не ожидая сдачи, и отправился в лифте на двадцатый этаж. К этому времени меня охватила паника, и как только открылась дверь лифта, я бросился по коридору бегом до дверей моей квартиры. Я долго не мог вставить ключ в скважину, он падал на пол, я его поднимал и снова вставлял. Дверь открылась. Распахнув ее настежь, я бросился через порог.

В квартире стоял затхлый запах, как будто кто-то умер и был бальзамирован. Я закрыл дверь. Звук отозвался многократным эхом в моих пустых комнатах, но я не останавливался, чтобы прислушаться к нему. Я спешил в ванную, чтобы посмотреться в зеркало.

Его здесь не было. Ощупью войдя в кухню, я сделал ему его любимый коктейль, коку со льдом с капелькой концентрированного лимонного сока, но питье выпил я и я же оставил пустой стакан в кухне. В спальне я переоделся в его одежду, темный костюм, белую рубашку и темный галстук; я даже взял с книжной полки в гостиной одну из его любимых книг; я уселся в шезлонг и я же сидел и ждал, ждал человека, который не приходил.

И тогда я понял: Скотта здесь не было, и он не собирается возвращаться.

Скотт был мертв.

Я остался один.

Глава четвертая

Я снова был в ванной комнате, но на этот раз не увидел в зеркале даже своего отражения. Шок от этого был таким сильным, что мне внезапно не хватило воздуха, но когда я сообразил, что галлюцинация вызвана не умственным расстройством, но физическим истощением, этот, по своей сути разумный диагноз вызвал требуемую реакцию в моей голове, и я увидел свое отражение в зеркале, как только перестал тереть глаза. Я выглядел не только больным, но и до смерти испуганным, поэтому я улыбнулся для бодрости и громко сказал в ответ на свои мысли: «Тебе необходимо выпить».

Это вызвало у меня еще большее чувство страха, поэтому я заперся в спальне, где не было телефонной книги, в которой я бы смог найти номер телефона ближайшего винного магазина. Я взял ручку и блокнот, которые лежали на ночном столике. Я подумал, что если бы я вел себя как Скотт и составил себе список работ по дому, которые надо сделать, я смог бы достигнуть некоторого подобия нормальности.

Я написал: «1. Распаковаться. 2. Достать еды. 3. Разобрать стиранное белье. 4. Поесть». Затем я вырвал листок из блокнота, на следующем листке написал большими буквами СПАТЬ и ослабил узел своего галстука.

Я был настолько измотан, что заснул, как только коснулся щекой подушки. В какой-то момент я подумал: «Я выживу и без него», затем перед моими глазами вспыхнул свет, и я упал с небоскреба «Панам» в реку крови, текущую тысячью этажами ниже.

Проснувшись, я почувствовал себя лучше. Я проспал четырнадцать часов подряд, этот факт говорил о том, насколько я вымотался накануне; обычно я спал не более шести часов в сутки. В ванной комнате я внимательно посмотрел на себя в зеркало, но брился уверенной рукой. Затем я натянул на себя джинсы и майку и отправился на кухню в поисках запасов пищи. Их не оказалось. Я позвонил в ближайший магазин деликатесов и сделал заказ. Полчаса спустя, когда я приготовил яйца, бекон, тост и кофе, я чувствовал себя вполне бодро. Если Скотт и умер, такая ли уж это большая потеря? Я начал представлять себе, как я приспособлюсь к новой ситуации, не нанося ущерба своему честолюбию.

Скотт сказал мне, чтобы я забыл о Вики, но Скотт был заносчивым занудой — интеллектуалом, который ни разу не рискнул сделать свою жизнь стоящей. Черт с ним, со Скоттом! Естественно, я не могу отказаться от своих амбиций, об этом и речи не может быть, но я не хотел бы отказываться и от Вики тоже. Об этом не могло быть и речи.

Конечно, Корнелиус снова начнет удивляться на мой счет, но я ему объясню, что вовсе не собираюсь жениться на Вики и лишать его общества любимой дочери.

Я не верю в брак. Но я также не верю и в сожительство. Мне необходимо одиночество, чтобы восстанавливать свои силы после напряжения моей жизни на Уолл-стрит, и это неизбежно делает меня непригодным к какой бы то ни было семейной жизни — независимо, в браке или вне его. Я не могу себе позволить сделать свою жизнь еще более напряженной, попытавшись жить жизнью, чуждой для меня. Я и так жил в таком напряжении, которое порой мне трудно было вынести.