Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 2

— Первый класс, сэр? Сюда, пожалуйста. Место около окна… Разрешите мне взять ваше пальто?

Я сел и ждал, и через некоторое время кто-то снова начал со мной говорить.

— Не хотите ли выпить, сэр, пока мы не взлетели? — спросила хорошенькая стюардесса, стоявшая около меня.

Я посмотрел на нее и страстно захотел умереть. Боль, которую причинила мне жизнь, была сильнее, чем я мог вынести.

— Да, — сказал я. — Я хочу выпить. Принесите мне двойной мартини со льдом.

— Доброе утро, — произнес отчужденный голос. — Офис мистера Ван Зейла. Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Это миссис Фоксуорс, — ответила я, — соедините меня с ним.

Последовала обескураживающая тишина; Даже особа легкого поведения должна знать, как следует обращаться к столь ответственному секретарю.

— Извините миссис Фоксуорс, но мистер Ван Зейл на совещании.

— Вызовите его, пожалуйста.

— Но…

— Вызовите!

Она онемела. Затем все замерло. Закурив другую сигарету, я нашла еще один десятицентовик на случай, если понадобится вторая монета, но тут раздался взволнованный голос моего отца.

— Вики? Дорогая, что случилось? Откуда ты звонишь? Ты до сих пор в Бостоне в «Ритц Карлтон»?

— Я в аэропорту Кеннеди.

— Но что случилось? Самолет Скотта разбился? Он…

— Скотт на пути в Лондон, — сказала я, — и полагаю, настало время разобраться в той путанице, в которую ты превратил мою и его жизнь. Пожалуйста, приезжай сейчас же. Я буду ждать тебя в зале прилетов.

— Но дорогая, милая моя, разумеется, я понимаю, ты, должно быть, очень огорчена. Конечно же, я приеду, как только смогу, но у меня идет важное совещание.

— Перенеси совещание. Мы говорим о моей жизни. Ты приедешь сейчас же — или я улечу в Лондон ближайшим рейсом.

Три четверти часа спустя «кадиллак» моего отца остановился у тротуара, и он появился в сопровождении двух помощников, телохранителя и шофера, помогавшего ему выйти из машины. Я ждала, небрежно держа в руках норковое манто. После разговора с ним я выпила чашечку кофе, и привела себя в порядок, чтобы скрыть следы слез. Один из помощников подошел ко мне.

— Может быть, пройдем в зал для особо важных персон, миссис Фоксуорс?

— Совершенно ни к чему, мы посидим в баре.

— Его астма…

— О, оставьте разговоры о его астме. Пошли, отец, я куплю тебе бренди, и тебе станет лучше.

Отец посмотрел на меня с бешенством и что-то засвистел астматическим шепотом, но я прервала его.

— Пожалуйста, подождите оба в машине, — сказала я помощникам, а телохранителю добавила: — Ты можешь пойти с нами, но будешь сидеть в другом конце.

Трое мужчин смотрели на меня так, словно у меня выросли рога и хвост. Они взглянули на отца. Он с болезненной гримасой кивнул головой. Он начал седеть, а дыхание его было неприятно громким.

— Пойдем, отец, — сказала я, взяв его под руку, — сюда.

Мы прошли в бар, и перед тем, как взять мартини и двойной бренди, я посадила его в угол. Телохранитель со стаканом пива удалился за дальний столик. Мы остались одни.

— Я не буду пить, — прошептал отец, — но все-таки отпил немного, потом отхлебнул еще и, сдерживая глухой кашель, прочистил горло и, постукивая пальцами по столу, наконец-то подобрал нужные слова и, взглянув мне в глаза, мягко сказал:

— Мне жаль, что ты так огорчилась из-за Скотта. Конечно же я не одобряю эти истерические звонки, срыв совещания и гонку в аэропорт, но я понимаю, что женщины часто нервно реагируют на сложности в любви. Я готов оказать тебе денежную поддержку. Сейчас для тебя важно успокоиться, хорошенько все взвесить и вести себя разумно. Наверное, ты думаешь, что я послал Скотта в Лондон, чтобы прервать ваши с ним отношения, но это не так. Я исходил только из деловых соображений. С некоторых пор я не вмешиваюсь в твою личную жизнь. Я прекрасно понимаю, что ты взрослая женщина и имеешь право жить так, как тебе хочется.

Он остановился и посмотрел прямо на меня. Его глаза были чисты, взгляд искренен. Мне стало тошно. Я спросила:

— Ты хочешь сказать что-нибудь еще?

— Дорогая…

— Я тебе не дорогая, — закричала я. — Ты хочешь сказать, что разрушив жизнь Скотта, доведя его до состояния, когда действовать рационально он не мог, ты хочешь подобно Понтию Пилату умыть руки и благочестиво сказать «Я ни в чем не виновен, все это не имеет ко мне ровно никакого отношения».

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ах, ты не понимаешь, что мы все страдаем из-за того, что ты сделал.

— Но я ничего плохого не делал. Я всегда желал вам со Скоттом добра.

— Тогда зачем ты убедил Скотта возненавидеть своего любящего отца?

— Но…

— Ты собираешься это отрицать?

— Ты не понимаешь, все было совсем не так.

— Но в действительности все было так, папа. Этого не должно было произойти, но это произошло.

— Я поступил правильно. Стив не стоил Скотта, его лишили родительских прав.

— Я не верю этому. Этому хотел верить ты, но…

— Стива это не беспокоило. Да и почему же это должно было его беспокоить? Он плодил детей повсюду, для него одним сыном больше, одним меньше! В любом случае о Скотте следовало позаботиться. Я верю, что это правда. Я думаю, Бог хотел этого…

— Ты и твой Бог, — закричала она. — Не говори мне о своих взглядах на Бога и на мораль. Ты совершил отвратительный эгоистичный поступок, и пришло время, когда кто-то должен сказать тебе об этом. Неужели ты не понимаешь, что ты наделал? Ты изуродовал душу Скотта так, что он стал не способен жить нормально! Ты искалечил его!

— Чисто женская чепуха. Пожалуйста, возьми себя в руки и прекрати эту истерику. Скотт чрезвычайно удачлив.

— Удача! Ты называешь это удачей?

— Конечно.

— Да, но какой ценой.

— Послушай, Вики…

— Ты разрушил его, отец. Это правда. Это правда, которой ты не хочешь смотреть в глаза, но от этого она не перестает быть правдой. Ты испортил ему жизнь.

— Как я мог испортить ему жизнь? — закричал отец, — все, что я хотел…

— Не повторяй небылицу о том, что ты хотел ему добра, ты всегда хотел добра только себе. Но скажи мне, если ты хотел иметь сына, то почему же ты не завел своего собственного. Почему же ты из года в год продолжал жить с этой бессердечной сукой-женой, которая не сделала тебя счастливым?

Мой отец замер. Он ничего не пытался объяснить, но на лице было такое страдание и отчаяние, что я с ужасом отпрянула.

— Ах, Вики, — сказал он, — если бы ты знала, если бы ты только знала…

Но ведь я знала, я видела все, начиная со дня свадьбы, как будто это происходило со мной.

Весь мой гнев исчез и осталась только любовь.

— Тебе этого не понять, — сказал он, — я чувствовал себя таким виноватым, таким бесполезным, таким неудачником. Я был плохим супругом в хорошем браке. Я видел, как все рушится у меня на глазах, и знал, что в этом только моя вина. Ты не знаешь, что это такое, тебе этого не понять…

— Мне этого не понять? Папа, неужели ты даже не подозреваешь, что мне пришлось пережить за время двух моих замужеств?

Мы пристально посмотрела друг на друга. Мы смотрели так довольно долго. Потом он промолвил, заикаясь:

— Тогда ты понимаешь, что происходило в действительности.

— Ты хочешь сказать, чем больше неудач постигло тебя, тем важнее было иметь в своей жизни людей, лучше даже детей, которые любили бы тебя и продолжали думать о тебе, как о герое?

— Да.

— Поэтому ты остановился на полпути, когда хотел оторвать Скотта от Стива?

— Да.

— Ты знал, что это неправильно, но ничего не мог с собой поделать?

— Да.

— Ты думал, что раз ты был лучшим отцом для Скотта, все образуется и никто не будет обижен.

— Да, именно так. Я сделал все, чтобы это было так, и я не понимаю, что произошло… Я старался изо всех сил.

Я допила мартини и встала.

— Куда ты идешь? — испуганно спросил отец.

— Еще налить.

Когда я вернулась, он сидел тихо. Тонкая, немного сутулая фигура в черном пальто, совсем не монстр, которых сам всегда открыто презирал, скорее неудачник, ощущавший себя жалким, несчастным и сбитым с толку. Я не осуждала и не презирала его, я сама была неудачницей, даже со Скоттом у меня ничего не получилось. Я оказалась не в состоянии не только удержать, но и достаточно любить его. Мои глаза наполнились слезами, но я вспомнила слова Себастьяна: «Будь злой, рассердись», и я сказала себе «Нет, не я оставила Скотта, это сделал он».

Я посмотрела на отца и удивилась тому, как много он знает.

— Как же ты хорошо знаешь Скотта, папа, — воскликнула я внезапно.

— Слишком хорошо, — ответил он.

— Ты уверен? — спросила я, глотнув мартини. — Я не могу понять одного, почему ты позволил ему манипулировать собой так долго?

— Он мной не манипулировал.

— Но…

— Ты, также как и все, неправильно все поняла. Не Скотт манипулировал мной, а я им. На протяжении всего времени я обманывал всех, даже самого Скотта.

Я была поражена и уставилась на него.

— О чем ты говоришь?

— Ты до сих пор не можешь понять, что произошло?

— Мы либо говорим о разных вещах, либо не понимаем друг друга.

— Я в этом сомневаюсь, но давай посмотрим на ситуацию глазами Скотта, чтобы ничего не пропустить. Ведь Скотт думал, что, если он поступит работать в банк, станет работать как раб и сделается мне совершенно необходимым, что он и сделал, то он в конце концов будет держать банк в своих руках. У него была великолепная теория, которую он внушал мне во время наших бесчисленных ночных шахматных партий, так что при некоторых обстоятельствах я был вынужден передать банк ему в руки из чувства вины; мне полагалось сделать широкий жест, когда придет время уходить на отдых… Почему ты так смотришь на меня, ты не согласна?

Я только и могла сказать:

— Итак, ты знал, ты все знал.

— Конечно! Своими намеками Скотт дал мне это понять. Какие глупые мысли иногда приходят этим интеллектуалам, когда они начинают вовсю работать мозгами. У них слабость к высоким теориям, которые существуют только в их воображении. И конечно же Скотт любил такого рода вещи — мистику, аллегорию и прочий средневековый хлам, всякие там фокусы. Я никогда не считал себя слишком большим провидцем, но если он надвинул на глаза средневековый колпак, то как я мог остановить его?

Меня оставляли силы. Я просто сказала:

— Продолжай.

— Я не хочу сказать, что не чувствую своей вины за прошлое. Это было бы неправдой. У нас со Стивом случались очень грязные передряги, и я не вышел бы победителем, если бы был твердолобым рыцарем. Но есть два момента, о которых не стоит забывать, прежде чем называть меня злодеем, или прежде чем я воздвигну крест для своего распятия из-за угрызений совести. Во-первых, если бы я не перерезал Стиву глотку, он бы это сделал со мной. И во-вторых, поскольку Пол дал ясно понять, что я стану его преемником, у меня было больше прав на банк, нежели у Стива Салливена. Я не понимаю, почему, но эти два момента всегда забываются. Они очень важны. Они объясняют, почему, хотя прошлое и вызывает у меня ощущение вины, я не могу заставить себя сожалеть о том, что я сделал. Я не виноват в том, что случившийся со мной нервный срыв мог уничтожить дело всей моей жизни. Ты слушаешь? Теперь ты можешь посмотреть на эту ситуацию моими глазами, а не глазами Скотта?

Я ничего не могла сказать, но я кивнула головой.

— Хорошо, — сказал отец, — теперь мы подошли к сути проблемы, которая состоит в том, что я никогда не передал бы банк человеку, в котором не уверен абсолютно. Я никогда не был уверен в Скотте. Но мне не нужны никакие иррациональные мотивации, которые Скотт пытался внушить мне.

— Ты имеешь в виду, что хотел… ты всегда хотел…

— Да, — сказал отец, — всегда. Я всегда хотел передать банк Скотту.

Я уставилась на него. Во рту у меня пересохло.

— Папа, ты никогда, никогда не должен позволить ему узнать об этом. Ты никогда не должен говорить ему, что все эти годы он посвятил себя тому, что давал врагу своего отца то, что тот больше всего хотел. Если он узнает, что все его старания не более чем иллюзия, это разрушит его.

— Ты так думаешь? Я удивлен. Скотт очень крепкий, я всегда удивлялся, насколько он крепкий. Ты теперь, это понимаешь. Мною двигало не чувство вины, ничего похожего. Я хотел Скотту передать банк, потому что…