— Алисия, как жаль, что мы никогда так не говорили прежде.

— Тогда не о чем было говорить. Наши жизни были как две параллельные, нигде не пересекающиеся линии. Но я рада, что поговорила с тобой о Джейке. Годами мне хотелось выговориться, но некому было. — Она посмотрела через плечо на молчащий телефон. — Не знаю, позвонить, что ли, твоему отцу. Нет, пусть он узнает об этом от кого-нибудь еще. Это будет лучше.

После паузы я сказала:

— Я позвоню ему, — набрала номер телефона банка на Уиллоу — и Уолл-стрит.

Двадцать второго ноября, ровно через месяц после пятидесятитысячной антивоенной демонстрации в Вашингтоне, американская армия захватила высоту 875 около Дак То после одного из наиболее кровопролитных сражений за всю войну во Вьетнаме, и когда я смотрела телевизионные новости, кровь, казалось, заливала мою комнату. Тем вечером я написала Себастьяну: «Должен быть положен конец этим бессмысленным потерям человеческих жизней. Кто-то должен положить предел этому». Но никто и не думал об этом. Война продолжалась, ежедневно пополняя списки мертвых и пропавших без вести, под ежедневные обещания президента защитить Великое Общество, под ежедневные напоминания о распаде и смерти. И в то время как барабанный бой войны раздавался все громче, я отчетливо видела, как зловеще менялся характер аккомпанемента времени. Так композиторы-песенники ушли от невинных лирических песен к воспеванию наркотических оргий.

— Я не признаю песен такого сорта, — сказала я, когда меня заставили прослушать записи какого-то хита от начала до конца.

— О, МАМ!

— Вы можете вопить все, что угодно, но я не собираюсь врать и делать вид, будто это замечательно. Вы же не хотите, чтобы я лицемерила, верно?

— Но мама, ты просто не знаешь, что там…

— Я знаю точно, что там имеется в виду. Это о том, что я изживаю в себе, так как считаю, что бессмысленный уход в пассивный самоанализ под властью наркотиков так же разрушителен, как бессмысленная эскалация насилия у себя дома и за морями. Бог мой, я иногда думаю, что мы не переживем это страшное десятилетие! — воскликнула я в сердцах и вдруг поняла, что повторяю слова Джейка, сказанные им в осуждение «новой» тогда культуры, которая теперь рассыпалась на куски.

— Прошу прощения, — сказала я детям, — мне не хотелось бы выглядеть такой безнадежно прямолинейной, но попытайтесь хотя бы на момент взглянуть на вещи моими глазами. Тяжело для людей моего склада ума и опыта, людей, которые помнят лучшие времена, сохранять спокойствие и улыбаться, в то время как страну лихорадит. Нелегко переживать национальную трагедию и не чувствовать себя оглушенной, так как все привычные ориентиры валятся на обочину. Но возможно, эти ориентиры, несмотря ни на что, все еще существуют, возможно, все эти изменения лишь поверхностны, возможно, сегодняшняя молодежь та же, что была раньше…

— О чем она говорит?

— Она хочет доказать нам, что в нашем поколении нет ничего необычного. Какое оскорбление! Каждый знает, что мы уникальный продукт водородной бомбы и постиндустриального общества, каждый знает, что во всей истории человечества еще не было такого поколения, как наше!

— Мама знает все это, она просто старается быть доброй к нам! Кончай насмехаться!

— Я не насмехаюсь! Все, что я хочу сказать, так это то, что пожилому человеку, как она, невозможно понять, насколько мы уникальны…

— Прекратите болтать обо мне, как о древней старухе! — закричала я. — И бросьте свое проклятое высокомерие! Вы правы — ваше поколение уникально! Это первое поколение, выбросившее на помойку хорошие манеры!

— Успокойся, мам. Мы не хотели сказать, что ты старая. Мы тебя все равно любим…

— Эти дети меня выводят из себя, — сказала я отцу вечером, когда мы сели играть в шахматы. — Все поколение меня выводит из себя. Когда я вижу кого-нибудь моложе двадцати пяти лет, мне хочется вопить.

— Я понимаю тебя. — Отец выглядел мрачным. — Я выгнал двух клерков сегодня за торговлю марихуаной в машбюро. Но когда я рассказал об этом Гарри Мортону во время ленча в «Трасте», он ответил, что потребление наркотиков очень распространено среди низших чиновников Уолл-стрит. Представляешь! Я был в шоке, но Гарри пожал плечами и просто заметил, что это знамение времени…

Гарри Мортон — президент «Ван Зейл Манхэттен траст», коммерческого банка Ван Зейла, был пятнадцатью годами моложе отца. Отец как-то пытался поощрить роман между нами, но люди типа Гарри Мортона, дважды разведенного, целиком поглощенного банковским бизнесом и не интересующиеся ничем, кроме реактивного двигателя своего нового частного самолета, меня не привлекали.

— Не могла бы ты как-нибудь взбодрить отца? — сказал мне Гарри в конце ноября на одной из очередных вечеринок, устраиваемых отцом. — Он рассуждает и действует так, как будто наступает конец света!

— Может быть, так оно и есть, — сухо ответила я, а два дня спустя пришел и первый сигнал о конце мира, которым отец управлял более тридцати лет. Большая статья на первой странице «Уолл-стрит джорнэл» оповестила, что «Шайн энд дженерал», известная корпорация Доналда Шайна, планирует взять под свое крыло не что иное, как «Ван Зейл Манхэттен траст», жизненно важное отделение отцовского инвестиционного банка на Уиллоу — и Уолл-стрит.

— Я не понимаю, — сказал Эрик.

Он и Пол возвратились в Чоат после шумного уик-энда дома, когда я так бурно выразила свою антипатию к молодому поколению. Но как только появилась статья в «Уолл-стрит джорнэл», Эрик позвонил мне из школы:

— Чем это может грозить деду? Разве «Ван Зейл Манхэттен траст» не отдельное от «Ван Зейл» учреждение?

— Официально — да, но практически — нет. На самом деле они вместе составляют единый банк. «Траст» предлагает те банковские услуги, которые предлагал «Ван Зейл» раньше, до «Гласс-стигал бэнкинг акт», разделившего коммерческий и инвестиционный банковские бизнесы в тридцать третьем году. Два банка Ван Зейла — это две половины единого целого, и если одна половина выпадет, второй половине будет трудно выжить.

— Но Шайн никогда не сможет подмять «Ван Зейл»! — запротестовал Эрик. — «Ван Зейл» — это все еще партнерство, а не корпорация, как «Траст»! Ведь у деда хватит власти, чтобы исключить Шайна из «Уиллоу энд Уолл»?

— Если «Траст» будет подмят Доналдом Шайном, дни «Ван Зейл» сочтены. Дед сможет держать дела в руках, пока он жив и не ушел в отставку, но если что-то подобное произойдет, Шайн окажется на коне. Он будет добиваться объединения, партнеры будут продавать все акции, чтобы стать членами нового правления, а затем Шайн посадит своего человека в президентское кресло. Это даст ему инвестиционный банк, так же как коммерческий банк и страховую компанию, и «Шайн энд дженерал» станет объединением с широкой специализацией в финансовой области, о чем Шайн всегда мечтал.

— Но неужели Шайн сможет добиться своего?

— Посмотрим! Дед, похоже, уверен в победе, и я не знаю, собирается ли он бороться вообще. Другие же, кажется, думают, что все это не очень опасно…

— Звонил Эрик, — сказала я отцу, — желает тебе успеха в предстоящем сражении. Как идут дела? Каков твой следующий шаг?

— Мы разрабатываем способ подрыва основных фондов «Шайн энд дженерал» и, тем самым, ослабления «артиллерии» Шайна.

— А разве это разрешено теперь?

Отец усмехнулся:

— Нет, конечно.

К этому времени я уже стала понимать, что происходит на самом деле. Под видом прокручивания фондов через банк «Нью-Джерси», Доналд Шайн начал в октябре финансовые махинации, в результате которых ликвидировалась страховая корпорация «Стэмфорд-Хартфорд Релайэнс». «Шайн энд дженерал» начал скупать в больших количествах акции компании «Ван Зейл Манхэттен траст». Однако Доналд Шайн не знал, что моему отцу стало известно о его планах и что за его тайными действиями по скупке акций наблюдали и даже управляли ими. Ничего не подозревающие Шайн и его помощники продолжали прежнюю политику, скупая акции, и в этот момент отец, действуя через Гарри Мортона, организовал утечку информации в «Уолл-стрит джорнэл».

Захваченный с поличным, Шайн сделал двусмысленное заявление, которое только усугубило ситуацию, и через день после циничного признания отца о незаконности своих действий курс акций компании «Шайн энд дженерал» начал падать.

— Но как тебе удалось это? — озадаченно спросила я отца. — Слухи о приобретении компании обычно поднимают, а не снижают курс ее акций, верно?

— «Шайн энд дженерал» не так надежна, как многие думают. Мы тайно изучали ее, начиная с сентября, и довольно быстро установили, что компания организационно утяжелена и перегружена. Доналд Шайн, возможно, и неглупый парень, но все говорит за то, что он откусил больше, чем можно проглотить. Молодость так импульсивна, — сказал отец с притворным вздохом.

— Но я все-таки не понимаю, как ты организовал падение курса!

Отец рассмеялся.

— Эта техника давно известна, и власти практически не в состоянии раскрыть ее механизм.

Двумя днями позже, обеспокоенный публикацией и падением курса своих акций, Шайн позвонил Гарри Мортону и попросил о встрече. Пользуясь тем, что «Ван Зейл» и «Траст» официально были раздельными организациями, отец отошел в сторону и ограничился прослушиванием короткой перепалки: Мортон сказал Шайну, что тот — наивный младенец, если полагает, что ему может сойти с рук перекупка важного коммерческого банка, Шайн же настаивал на том, что имел лишь благое намерение усовершенствовать национальную банковскую систему, сделать ее более демократичной.

Стратегическая встреча состоялась в офисе компании «Ван Зейл Манхэттен траст». На ней присутствовали не только мой отец и правление «Траста», но и старшие чиновники других крупных банков, составлявшие оппозицию Шайну.

Поясняя причины столь широкого представительства, отец сказал:

— Если Шайн одолеет нас, то кто знает, кто будет следующим?

Обсуждались различные стратегии, даже предложение о слиянии «Траста» с некоей фирмой, занимающейся лизингом компьютеров; это создало бы ситуацию, в которой Шайн не смог бы приобрести банк, не нарушая закона. Однако наибольшее одобрение получила стратегия по такому изменению законодательства, федерального и штата, которое сделало бы подобные сделки незаконными. Тем временем курс акций «Шайн энд дженерал» стабилизировался, и Шайн стягивал резервы для следующего наступления.

В этот момент отец пригласил Шайна на ленч. Шайн принял предложение. Ленч был простым (бифштекс, жареная картошка, салат, без вина) и проходил в столовой на Уиллоу- и Уолл-стрит.

Отец говорил об ущербе для банка при его насильственной передаче в другие руки, указывал, что высшее руководство определенно выйдет в отставку, предсказал, что многие крупные клиенты переметнутся в другие банки. Шайн протестовал против того, что он якобы хотел насильственно перехватить управление банком, говорил, что его намерением было улучшить банковскую систему, повысить ответственность банка перед акционерами и расширить ассортимент услуг, предлагаемых клиентам. Отец намекнул Шайну, что он слишком молод, чтобы справиться с управлением банком. Шайн ответил, что пришло время старой гвардии уйти со сцены, чтобы освободить место молодым. Мой отец, в свою очередь, сказал Шайну, что дает ему последний шанс достойно отступить, пока кровью молодых не залило всю Уолл-стрит.

Шайн рассмеялся и воскликнул:

— Это будет денек!

В тот же день Шайну стали поступать телефонограммы от крупнейших инвестиционных банков, извещавшие, что эти банки ни при каких условиях не будут сотрудничать с «Шайн энд дженерал», а двумя днями позже Шайн был информирован, что «Траст» поддержал две ведущие адвокатские конторы, отказавшиеся обслуживать корпорацию Шайна.

Курс «Шайн энд дженерал» снова начал падать. Теперь он снизился до 120 пунктов, падение продолжалось, а в начале декабря юристы компании «Ван Зейл» начали разрабатывать законы для представления на Ассамблею в Олбани, которые могли бы предотвратить захват банков типа «Траст» такими корпорациями как «Шайн энд дженерал». Тем временем Судебный департамент в Вашингтоне направил Шайну письмо, в котором сообщал, что, хотя его планы объединения с банками прямо не нарушают закон, но, тем не менее, поднимают ряд вопросов, которые необходимо обсудить.

Курс акций «Шайн энд дженерал» опустился до 115.

Когда Шайн прибыл в Вашингтон, то обнаружил, что не только члены банковского совета и денежного комитета были против его планов включения банков в его корпорацию, но и большинство правления федеральных резервов также решительно воспротивилось этому; он узнал также, что его действия расцениваются не иначе, как пиратские, и, осознав, наконец, что большой бизнес и правительство твердо стоят против него, решил, что ему не остается ничего другого, как сдаться.