Джессика Трапп - Грешные удовольствия

Джеймс хлопнул себя по бедру и рассмеялся:

— Какая у вас отличная память, миледи. А каково ваше решение?

— Я хочу писать. Я хочу, чтобы вы открыли этот чертов сундук и позволили мне заниматься своим любимым делом. Я не смогу вынести этот брак и вообще свою судьбу без своего искусства.

— Еще одна сделка, миледи?

— Мы их заключили уже достаточно, — резко бросила она. — Меня на целый месяц заковали в цепи, словно зверя, и если вы намерены и дальше держать меня таким же образом, я хочу, чтобы этот проклятый сундук был открыт.

Интересно, будет ли она более убедительна, если приставит кинжал к своему горлу, но почему-то была уверена, что он поймет, что это блеф.

Джеймс встал, достал из кошелька ключ и отпер сундук.

Первым желанием Бренны было броситься к сундуку и начать перебирать краски и кисти. И в то же время ей было досадно, что он с одинаковой легкостью может доставить и удовольствие, и боль. Но она была одержима живописью, и невозможность заниматься любимым делом раздражала ее больше, чем цепи и невозможность помыться.

Он стоял, широко расставив ноги. Если он и был в какой-то степени обеспокоен тем, что стоит перед ней совершенно голый, по нему это не было видно.

— А поцелуй взамен красок, миледи?

— Поцелуй? — фыркнула ока презрительно. — Вы и так обязаны мне за краски.

— Верно. Но побег твоего отца немного изменил нашу сделку, поэтому я настаиваю на поцелуе.

Поцелуй — это так легко, подумала она. Особенно в свете того, что совсем скоро произойдет. Расправив плечи, Бренна подошла к нему, сжимая в одной руке кинжал, а другой придерживая простыню.

Он не пошевелился, чтобы схватить ее, но было заметно, как напряглись его плечи. В остальном он мог показаться расслабленным, но она не сомневалась, что он был готов наброситься на нее при любом неловком движении.

Бренна встала на цыпочки, обняла его рукой за шею и приблизила к нему лицо. Она колебалась всего мгновение, а потом прикоснулась губами к его рту.

Муж обнял ее — не пугая, не лишая свободы, а просто… обнял. И это было… приятно.

Когда она оторвала губы и отступила назад, он не пытался ее удержать, а просто улыбнулся своей мальчишеской улыбкой. Стали видны его заходившие друг на друга передние зубы и ямочка на подбородке, и на миг могло показаться, что перед ней греческий бог, а не завоеватель.

Она глубоко вдохнула, отказываясь признавать охвативший ее трепет. Его плоть оказалась прижатой к ее животу, и было ясно, что он совсем не так безразличен к ее поцелую, как казалось сначала.

Ей стало неловко от внезапно наступившей тишины, и она подняла l'occhio del diavolo.

Джеймс схватил ее руку таким молниеносным движением, что она вздрогнула. Было ясно, что недоверие друг к другу слишком велико.

— Я… я хотела спросить лишь о бритье, — запинаясь, сказала она, устыдившись, что не подумала о кинжале.

Джеймс посмотрел на нее таким испытующим взглядом, что ей показалось, что этот взгляд проник прямо под тонкую ткань простыни, в которую она была завернута.

Он кивнул и провел пальцем по ее подбородку.

— Сначала сними простыню.

Это было наказание за поднятый кинжал? Она развязала узел и позволила простыне упасть на пол.

— Я не собиралась причинять вам вред, — пробормотала она. — Если бы хотела, я бы сделала так.

Быстро повернувшись, она взяла пальцами за конец l'occhio del diavolo, отвела назад руку и метнула кинжал. С глухим стуком он вонзился в столбик кровати.

Он был поражен.

Эта маленькая победа принесла ей огромное удовлетворение.

— Если бы я хотела убить вас, я могла бы это сделать, когда вы стояли ко мне спиной.

Джеймс поднял бровь:

— Ты не перестаешь удивлять меня, пленница-жена.

Бренна нагрела воду в котелке, висевшем над огнем в камине, положила на край стола l'occhio del diavolo, мыло и махровую рукавицу — все, что было нужно для бритья. В ее душе бушевали противоречивые эмоции. С одной стороны, она привыкла ходить по своей комнате голой, но с другой — ее смущало то, что Монтгомери провожал взглядом каждое ее движение.

Когда все было готово, Бренна встала перед ним и, намочив в горячей воде рукавицу, намылила его бороду. Ощущения были необычными. Его кожа была совсем не похожа на ее собственную. Мужская. И такая интересная.

Она осторожно провела лезвием кинжала по его щеке, а потом опустила его в воду.

— Как вы поняли, что я не ударю вас кинжалом?

Он улыбнулся одними глазами:

— Я не знал. Но, по-моему, ты достаточно умна, чтобы понять, что снова пытаться меня убить не самое разумное.

Она провела лезвием вниз по его шее.

— Может быть, я просто хотела подойти поближе.

— Бренна, дорогая, ты не убийца, а я мог бы убить тебя одним ударом, даже если бы у меня в горле торчал кинжал.

Его слова потрясли ее. Она поняла, что это была правда. Так оно и было бы. Сила, исходившая от него, и завораживала ее, и пугала. Бренна чувствовала себя мотыльком, крылышки которого были обожжены свечой.

Закончив брить его, она провела пальцами по его щеке, чтобы проверить, хорошо ли он был выбрит. Баки были так же коротко подбриты, как в день их свадьбы, и когда он одобрительно кивнул, чувство гордости переполнило ее.

Муж протянул к ней руки и усадил к себе на колени. Бренна не воспротивилась, а он провел пальцем сначала по ее шее и между грудями, а потом стал описывать круги вокруг пупка.

Ее обдало жаром. Как бы она ни хотела притвориться, что он на нее не действует, у нее ничего не получалось.

Она непроизвольно закрыла глаза и позволила его рукам свободно блуждать по ее телу.

Но ведь он ее муж. Это наверняка умаляет ее вину, и то, что она наслаждается его прикосновениями, не является предательством. Все же надо сердиться на него.

Его руки продолжали двигаться по ее телу. У нее было такое чувство, будто они парят в воздухе.

— Моя прелестная леди, — прошептал он ей в ухо.

Прелестная? Она задержала дыхание. Может, он всех своих возлюбленных так называет?

— Позволь мне посмотреть на тебя.

Он опустил ее спиной себе на руку и медленно провел пальцем от горла до пупка, а потом ниже.

Как бы она этого ни хотела, сил сопротивляться у нее не было.

Ее бедра как-то сами по себе приподнялись навстречу его прикосновению. Она хотела… просто умирала от желания, чтобы он дотронулся до спрятавшихся в завитках волос влажных лепестков у нее между ног.

А он вдруг встал и усадил Бренну на стол лицом к себе. Потом раздвинул ей колени и наклонился, так что его лицо оказалось напротив ее естества.

Она знала, что ее лицо стало такого же цвета, как ее волосы. Она много раз смотрела на себя в зеркало, когда писала на продажу свои портреты в обнаженном виде. И теперь знала, что он видит: завитки рыжих волос, розовые лепестки со слетка волнистыми, как у розы, краями, а между ними чувствительный бугорок— жемчужина женского естества.

Но картины — это картины, и когда она их создавала, у нее межу ног никогда не было так жарко и мокро. А сейчас на все это смотрит мужчина, этот великолепный завоеватель.

— Раздвинь ноги, дорогая.

Он запустил пальцы в рыжие завитки, и она вздрогнула, едва не поддавшись желанию лечь спиной на стол.

Ей было так жарко, будто внутри у нее горела печка.

Раздвинув розовые лепестки, он лизнул сначала один, потом другой. Она застонала. Неудивительно, что служанки говорили о совокуплении как о наслаждении. Отдавшись ощущениям, она закрыла глаза, откинулась назад и раздвинула бедра.

Но Джеймс вдруг дотронулся до ее локтя, и она приоткрыла глаза.

Он держал в руке l'occhio del diavolo!

— Тихо, Бренна. Я не сделаю тебе больно. Я хочу, чтобы ты увидела, как ты прекрасна.

Он говорил тихо и улыбался, а его глаза горели. Он намылил рыжие завитки.

Она нахмурилась, пытаясь догадаться, что он собирается делать. Следует ли ей сопротивляться или смириться?

А он взял кинжал и, немного оттянув кожу, сбрил клочок волос на лобке.

Бренна вскрикнула и моментально сдвинула ноги, сжав бедрами его руку.

— Какого черта вы делаете?

Он усмехнулся:

— Я же сказал, что нам нужны новые воспоминания, связанные с этим кинжалом.

Бренна нахмурилась. Может, ей вскочить и бежать вон из комнаты?

— Но вы не можете меня брить!

— Почему? Ты же меня побрила.

— Это совсем другое.

Не сводя с нее глаз, он дотронулся пальцем до чувствительного бугорка.

Она вздрогнула и задрожала.

Искуситель широко улыбнулся, показав во всей красе свои два передних зуба.

— Откройтесь мне, миледи. Клянусь всем, что есть на свете святого, тебе не будет больно. Тебе нечего бояться.

Ничего, кроме собственной реакции.

— Как такой негодяй, как вы, может клясться всем святым на свете? Что вы об этом знаете? — возразила она.

Нагнувшись, он поцеловал ее в то место, где сходились ее бедра, и просунул туда язык.

— Мне кое-что известно о том, чему поклоняются у этого алтаря, — заверил он.

Бренну внезапно пронзило такое желание, что из ее груди вырвался громкий стон.

Она опять раздвинула ноги.

Лезвие царапало кожу, которая горела. Побритые места стали такими чувствительными, что казалось, можно разлететься на куски от одного его прикосновения.

Он продолжал брить ее, а она боялась пошевелиться. Где-то глубоко еще гнездился страх, но адский огонь желания сжигал его напрочь. Лезвие было острым и холодным, но движения были уверенными и умелыми. Ни одного пореза.

Джеймс посмотрел на свою работу взглядом художника, завершившего свое творение. Стоя на коленях между ее ног, он удерживал бедра Бренны своими широкими плечами.

Ее жемчужина трепетала, но он к ней не прикасался, поэтому она приподняла бедра, будто приглашая его. Но он даже не обратил на это внимания, а лишь продолжил свою работу, освобождая ее естество от всего того, что мешало его взгляду.

А она еще никогда в жизни не чувствовала себя такой уязвимой — словно выставленной напоказ — и в то же время такой защищенной.

Он, очевидно, точно знал, что делает. Острое чувство ревности вдруг пронзило ее — неужели какая-то другая женщина наслаждалась таким пристальным вниманием?

Закончив работу, Джеймс посмотрел на нее так, будто она была не Бренна, дочь мятежника со шрамом на лице, а Венера, богиня любви.

Потом он смыл мыло и вытер выбритое место.

Он встал и понес ее на кровать. Она уже больше не боялась того, что произойдет между ними, она обняла его за шею и отдалась на волю его прикосновений. Мужчина, который с такой уверенностью держит лезвие, наверняка может контролировать свою плоть и не причинит ей вреда.

— В первый раз тебе может быть немного больно, дорогая, — прошептал он ей на ухо, опустив на кровать. — Не сильно, и я не пошевелюсь до тех пор, пока ты не будешь готова.

Бренна уже чувствовала себя готовой, но ничего не сказала.

Его рука скользнула по ее телу от шеи до живота. Сердце затрепетало, но ей хотелось еще большего. Хотелось, чтобы он дотронулся до кожи на лобке, почувствовать, как его мозолистые пальцы раздвигают нежные лепестки ее естества и касаются той жемчужины желания, которая уже дрожала и горела.

Она немного поменяла положение бедер, пытаясь направить его руку. Он сдвинул руку ниже, но недостаточно.

Она повторила движение, и его рука опустилась еще на один дюйм.

Она не понимала, что происходит.

— Милорд, прошу вас…

Он нагнулся и поцеловал ее в губы. Потом его язык проник внутрь рта. То, что она ощутила, полностью лишило ее разума. Она выгнула спину, он просунул пальцы между складками кожи. Она выдохнула и опустилась на матрас.

— Ты такая влажная и скользкая, — прошептал Джеймс, устраиваясь сверху.

Бренна почувствовала, что его плоть готова войти в нее, и, раздвинув ноги, приподняла бедра навстречу ему.

Он вошел в нее медленно и осторожно, потом остановился и, поцеловав ее в лоб, спросил:

— Все в порядке?

Ей хотелось растаять и вобрать его в себя целиком. Она приготовилась к боли, а ее не было, Она просто немного напряглась.

— Все чудесно, — выдохнула она. В се картинах, поняла она, отсутствовал элемент страсти. В своих будущих работах она исправит этот существенный недостаток.

Между тем он начал двигать бедрами, чтобы войти глубже. Она вскрикнула, но звук ее голоса потонул в его поцелуе.