Алёна Тим - Грусть любви

Впрочем, молодые девушки, нацепившие мини-юбки, напоминающие больше широкие пояса, чем что-то сшитое специально, чтобы прикрыть верхнюю часть ног, уже явно чувствовали себя созревшими для новых приключений.

Три таких подруги, бурно обсуждавшие новых поклонников, обошли Алю с двух сторон, обдав запахом разрекламированных духов. Аля чувствовала себя белой вороной или серой курицей среди милых пушистых зайчиков, пока молодой человек, которому явно не перевалило за 18, не крикнул ей вдогонку: «Девушка, Вы красивая. Вы даже красивее, чем об этом думаете», – что придало ей решительности и оптимизма в задуманном деле. Изучая граффити на стенах пятиэтажек, она искала тот дом. Ее сердце было готово к самому худшему и самому лучшему одновременно.

По мнению Али, Волшебник так и не сказал ей тех слов, которые должен был сказать мужчина ее мечты, которым он являлся в течение четырех лет, не отвечая на звонки и в воображении Али рыдая над ее стихами, никому не показывая своих слез.

Она так замечталась, что была почти в шоке, когда увидела нужный номер дома на обшарпанной табличке. Она прошлась вокруг пятиэтажки, может быть, оттягивая момент, может быть, ища глазами знакомые номера белого «Пежо», надеясь вспомнить их зрительно.

Аля подпрыгнула от нетерпения и немного потопталась на месте, когда увидела знакомую белую машину… Она подошла к авто и подергала заручку. Судя по всему, хозяин авто сильно постарался, чтобы машину не увели, поэтому «Пежо» отчаянно засигналило и взвыло, как будто ему было больно.

Или, если бы это было не «Пежо», а милицейский патруль состоящий из целого наряда милиции.

В то время, пока она стояла у взвывшего автомобиля, заглядывая в окна, Волшебник уже давно разглядел ее.

Он подошел к ней, как подкрадывался к ней при встрече всегда – незаметно.

– Малыш, ну что же ты наделала…

– Я хотела…

– Нужно выключить сигнализацию, – он нажал на кнопочку электронных ключей и стал ковыряться в машине, не обращая на нее внимания.

– Ты издеваешься? Я же искала тебя весь… И… И четыре года.

Не вызвав никакой реакции у своего первого мужчины, она, отчаявшись, била кроссовкой по бамперу. Он не смотрел на нее.

Когда она перевела взгляд, чтобы вновь увидеть его глаза, полные невинного секса, прежде всего в ее глаза бросилась седина. В шевелюре черных как смоль волос притаились белые волоски. И вмиг ей стало жаль его. Как он жил все это время, пока она не хотела отпустить его. Ей захотелось прижать его к себе, как котенка и утешить, не важно, нуждался он в этом или нет.

– Что ты хотела, малыш? – он посмотрел на нее, в момент оценив, не изменилась ли ее лицо и фигура, – пойдем, поднимемся ко мне.

Целую вечность они поднимались в этом лифте, в котором она молила Бога, чтобы они застряли между этажами… застряли вдвоем. Но лифт, неподвластный ее мольбам, остановился на четвертом этаже. Двери открылись.

Волшебник повернул ключ.

Она смотрела на него, ожидая каких-то слов.

– Я тебя слушаю. Ты искала меня. Ждала… Нашла… Говори, – тихо отчеканивая каждый глагол, он наблюдал за тем, как ее скованность не давала произнести ни слова, сделать шаг или просто обнять его.

Но Аля не придумала речь. Она даже не представляла, что она может ему сказать. Конечно, она думала об этом ночи напролет, но она думала о тех словах, которые говорят в любовных романах или в голливудском кино, но не здесь, не в новом логове своего бывшего любовника, который был слишком молод для седины, на пальце которого было обручальное кольцо.

А его карие глаза по-прежнему горели теми странными искорками, от чего она готова была упасть в обморок, если бы не осознание того, что это только ее час, ее шанс, ее минута.

Она огляделась. Ей взгляд падал то на отражение двоих бывших любовников в зеркале в полный рост, то на прозрачный кухонный стол, то на занавески, которые удивили ее больше всего. Ведь Волшебник был ярым противником всяческих занавесок. И они всегда занимались любовью в тусклом свете звезд. Она заметила тонкую полоску между двумя дверьми в гостиную, которая, вопреки всем поэтам на свете, сейчас и не думала кричать.

– Я не знаю… – сказала она.

Волшебник, стоя в такой позе, как будто готов был обороняться и даже оборонять ее от кого-то. И в этой позе бойца с чем-то невидимым, чего уже давно не существовало, он казался ей каким-то немного жалким. Она не знала, куда деть себя и свою решительность. Она заметила, что он похудел, но накачал бицепсы, а в его невинном сексуальном взгляде появилась плохо скрываемая недоверчивость. Впрочем, Але хватило ума понять, что эта недоверчивость имеет прямое к ней отношение.

– Может быть…?.. – робко спросила она, стараясь не привести его оборонительную позицию в действие.

Пока он по-джентельменски помогал снять ей куртку, она заметила, что у его компьютера стало еще больше примочек. И в голове вполне предсказуемо возникла мысль: «А может он совсем и не Волшебник, а обычный программист?»

Аля каким-то шестым чувством понимала, что сейчас она сильнее его, а когда он ее оставил, она была слишком слаба даже для того, чтобы нормально пострадать о случившемся, настолько нормально, чтобы забыть о нем. Волшебник влюбился в нее сильную, а разлюбил слишком слабую, и, наверное, в этом была его ошибка.

– Ну, так зачем ты пришла? – задал Волшебник резонный вопрос, не отрывая взгляда от ее не повзрослевшего, а как-то помудревшего лица.

– Четыре года прошло. Я пришла, чтобы ты сказал мне те слова, которые должен был сказать.

– Я не понимаю, – говоря это, он собирался развести руками, как делают это окончательно запутавшиеся в скриптах программисты. Видимо, такой скрипт был ему не под силу.

– Я пришла, потому что хотела…

– Проходи, – перебил ее он.

– Ну, ты же помнишь тот спектакль, про который я тебе рассказывала…

– Довольно смутно, – его интонации всегда были спокойными, что бы ни урчало в его животе и ни бурлило в его душе.

– Помнишь? Там была девушка, которая была готова на все, лишь бы еще раз отдаться тому, кого любит, – воскликнула она голосом, которым обычно читала стихи.

– Ах, это! – Волшебник включил процессор, и звук компьютерного вентилятора наполнил комнату.

Он зашторил занавески, как будто боясь, что их кто-то увидит.

«Зачем он это сделал? – пронеслось у Али в голове, – он что, правда сейчас все это сделает со мной?»

Как обычно бывает в жизни, вся эта сцена происходила абсолютно не так, как она могла себе только представить. Но он не собирался ничего делать, а только зажал двумя пальцами правой руки обручальное кольцо на левой. И стал застилать разобранный диван. Аля представила, что, наверное, на этом злополучном диване еще остался запах его невесты или жены, от которой у него будет не меньше троих детей. А она, вероятно, так и будет всю жизнь отправлять ему стихи на рабочий электронный ящик, каждый раз выясняя новый адрес через друзей, с регулярностью, завидной даже для поэтов из «У музы за пазухой».

– Я догадываюсь, почему ты пришла, догадываюсь, что, возможно, я что-то сделал не так…

Она перебила его речь.

– Я помню, как ты поцеловал мою грудь, а я заплакала… и ты…

Правый уголок его красивых губ пополз вверх. Потом он улыбнулся.

Его глаза вдруг стали добрые.

– Малыш… – сказал он. Она увидела копию его портрета, который сделал скульптор, портрет, спрятавшийся за балконной дверью, наблюдал за ними своими застывшими глазами.

– Понимаешь, это как книга. Перелистываешь страницу, а там – другая.

Он даже сделал характерные жесты, Аля даже могла себе вообразить, как он листает страницы – не быстро и не медленно, просто сдержанно.

– Ты прав. Но в моей книге есть сюжет, – говорила Аля, косясь на портрет, оставленный на балконе, где курил Волшебник, подавая плохой пример детям, играющим на детской площадке во дворе.

Теперь левой уголок его губы пополз вверх, он отвел взгляд своих жгучих глаз от Али и стал перебирать, как четки, электронные ключи от машины.

Затем бросил их на кровать.

– Что за книга у тебя? – не унималась Аля.

«Как же она не уймется, вот уже четыре года…» – размышлял про себя Волшебник. Программист, который мог договориться с компьютером на всех языках, пытался найти решение этой задачи, словно он впервые изобретал некий новый язык к неизвестной ему системе, но шансы были, с рациональной точки зрения, невелики.

– Я не понимаю. Это сборник рассказов или анекдотов, что ты так легко перелистываешь страницы? В моей книге точно есть сюжет… – говорила Аля.

И она продолжала все говорить и говорить, вспоминая то резкий поворот у моста, который прижал ее к нему, то брызги воды под колесами, то поцелуй на светофоре, то мастурбацию на заднем сиденье машины, то пятичасовой марафон поцелуев в комнате без занавесок, то прогулку по Манежке, где завистливые взгляды однокурсниц… И тут она снова взглянула на скульптурный портрет, где косточка на скуле была в натуральную величину. Она прикоснулась к лицу Волшебника.

– Я поняла, ты должен сделать мне оргазм… – неожиданно для себя заявила она.

– Дело в оргазме? – И он прижал сильнее своей рукой ее руку к косточке на скуле, – я не уверен, что дело в этом.

– Я помню тот спектакль, – продолжал программист свою сдержанную речь, и Але казалось, что какой-то антивирус словно уничтожает в ней троян за трояном, и осознание того, что Волшебник – это обычный программист, которому никакие средства не могут помочь избавиться от подростковых прыщей, заполняло дыры в ее атипичной, плохо поддающейся программированию системе.

– Вечность и еще один день, – задумчиво, что-то вспоминая и одновременно выдумывая будущие события, говорил Волшебник, – я дам тебе этот день, нам нужно съездить для этого в одно местечко.

Он накинул помятую кожаную куртку и быстро повернул ключ в двери.

– Полетели, – бодро сказал Волшебник и жестом позвал Алю за собой.

Авто вздрогнуло, задребезжало. И Волшебник, которого вообще-то звали Максим, дал подребезжать белому средству передвижения еще секунд пятнадцать, задумавшись о чем-то. Где-то в глубине сознания она решила, что теперь будет называть его по имени, потому что, с рациональной точки зрения, которая иногда у нее появлялась вдруг, он не мог сделать для нее ничего волшебного ни сейчас, ни тогда.

Выезжая из небольшого дворика дома, в котором он поселился два года назад, он и не подумал объехать огромную лужу, и ручьи воды окатили машину со всех сторон, оставив грязные пятна на лобовом стекле. Он не хотел закрываться от Али. И взял ее руку, которую положил поверх своей, затем потянул переключатель.

Они ехали по полупустой дороге в отсутствии пробок, солнце вдруг передумало прятаться за скучившимися облаками, нашло лазейку, осветив их лица.

Аля сидела справа, с солнечной стороны. Она смотрела то на солнце, стараясь впитать в себя свет и тепло и отогреться от промерзлости и жестокости уходящей зимы, то в свете его лучей она смотрела на лицо Макса, жмурясь и улыбаясь, как кошка. Волшебник взглянул на нее и опустил защиту от солнца, может быть, потому, что ему не нравилось, как она жмурилась, а может быть, просто потому, что солнце справа мешало видеть ему дорогу.

Он опустил ее кресло и расслабленно вел автомобиль в направлении, которое он знал точно, а она не хотела спрашивать.

Она в задумчивости переключала радиостанции, подолгу не останавливаясь ни на одной… Потом, когда они притормозили на одном из светофоров, она приблизилось к нему, чтобы поцеловать.

– Нет, малыш, – сказал он. А она ничуть не расстроилась…

Аля расслабилась в кресле, и какое-то тепло, чувство давно забытого комфорта, вдруг появилось в ее теле. И она отдалась этим солнечным волнам, этой солнечной ванне, в которую то ли намеренно, то ли просто так, погрузил ее Максим.

Они ехали довольно долго. И деревья по разным сторонам дороги были будто готовы протянуть ей свои еще не покрытые зеленью лапы. Эти деревья, готовые вырастить на себе зеленую поросль, которая будет колыхаться на свежем ветру, словно приветствовали своими лысыми лапами тех, кто так же любил и хотел свет и тепло. Ей вспомнился Волконский и его дуб, а еще рябина под окном скульптора, которая была обглодана птицами, и почему-то обволакивающая бирючина Ирвинга, и те засохшие темные ели, похожие на призраки… И в полудреме она сама чувствовала себя высоким деревом, которое когда подрастет, увидит сверху все, что скрывается от других маленьких деревьев.

Несмотря на то, что Волшебник пытался заслониться от солнца, чтобы им обоим пришлось меньше щуриться на яркий свет, оно все равно играло в его карих глазах. И он, может быть, впервые за долгое время понял, что едет по этой жизни в нужном направлении. При трудном, но правильном освещении.

Солнце играло в кудрявых волосах Али, делая их золотистыми и пушистыми, потому что при его свете было видно каждую волосинку. А в ее зеленых глазах оно отражалось чем-то русалочьим и коварным, словно изумрудным.