Сильвия Сарк - Гувернантка

Елена встревожено посмотрела на него.

— Вы больны, Петр?

Он выглядел мрачнее тучи.

— Нет. Я не болен. Не утруждайте себя, — добавил он, поскольку Елена поднялась, собираясь звонить слуге. — Я не останусь и ничего не хочу.

— Но, Петр… В чем дело? Вы что, поссорились с Софи? О нет, это невозможно!

— Мы не ссорились. Но наша помолвка расторгнута.

Елена уставилась на него в недоумении:

— Что случилось? Невероятно…

— Это вопрос принципа, — тяжело вздохнул князь. — Никто не пожелал уступить. Софи не выйдет за меня замуж. Все зависело от нее.

— Она, должно быть, сошла с ума! — воскликнула Елена.

— Она дала мне окончательный ответ: нет.

— Вопрос принципа! — Елена едва не задохнулась. — Какие принципы могут быть у молоденькой женщины, которая почти обручилась с вами?

— Наши мнения разошлись по вопросу, который касается лишь ее и меня. Говорить больше не о чем. К счастью, мы не успели публично объявить о нашей помолвке.

Елена хорошо знала Петра. Знала, что никогда не услышит, почему расторгнута помолвка, и какую роль в этом сыграла Анна Егоровна. Женщина чувствовала безумную досаду.

— Вы серьезно говорите?

— Софи и я слишком хорошо понимаем друг друга. Мы с ней очень похожи. К счастью, все останется между нами. Не сомневаюсь, она пожелает вернуться в Англию и оставит мой дом с честью и достоинством. В любом случае дети едут в Москву. И я прошу вас, Елена, отнестись к этому с должным спокойствием. Произошедшее, касается, я повторяю, лишь меня и Софи. — Властный тон князя не оставлял сомнений в серьезности его намерений. — Можете, быть покойны, Елена. Если я не женюсь на Софи Джонсон, я не женюсь больше ни на ком.

Казалось, слова давались ему с трудом.

— Сдается мне, моя дорогая Елена, вы были огорчены известием о моей женитьбе, а теперь огорчаетесь из-за того, что она не состоится? — с усмешкой добавил он.

Это была правда. Неожиданно для самой себя Елена выдохнула:

— Я буду скучать без Софи. Без нее в нашем доме будет чего-то недоставать!

Князь какое-то мгновение молча смотрел на нее, потом резко развернулся и вышел из комнаты.

Софи писала письмо. Спокойствие далось ей с огромным трудом. Две ночи подряд она проплакала до самого рассвета. Звон утренних колоколов, прервавших ее слезы, — последнее, что она будет вспоминать о городе, ставшем частичкой ее души.

Теперь, наконец, она обрела спокойствие. Девочки отправлены в Москву. Утром Софи получила объемное письмо от князя, переданное ей Еленой.

Письмо лежало перед ней…

«Моя дорогая и любимая. Мы жертвы своего характера. И даже сейчас я не могу изменить своего решения… Я прилагаю к письму это кольцо. Оно не имеет особой ценности, но кольцо принадлежало моей матери, и она, по известной лишь ей причине, очень дорожила им. Я не могу выразить, как глубоко люблю Вас, и прошу оказать мне честь принять это кольцо. Носите его всегда. Да хранит вас Господь… Так оно и вышло, Вы мой сороковой медведь».

Софи надела на палец кольцо — узкую полоску золота с изумрудом.

В дверь постучали, и в комнату вошла мадемуазель Альберт. Софи с удивлением повернулась к ней.

— Простите меня, мисс Джонсон. Я вас побеспокоила?

— Нет-нет, входите, мадемуазель Альберт. Присаживайтесь.

— Спасибо.

Что-то в ее манере держаться и говорить поразило Софи. Несомненно, мадемуазель знала о помолвке между нею и князем, но, несомненно, было и то, что этим ее осведомленность исчерпывалась.

Софи ждала. Наконец, сделав глубокий вздох, мадемуазель заговорила:

— Временами вы могли подумать, мисс Джонсон, что я настроена к вам враждебно. Но это не так. Вы не знаете, что такое быть одинокой и никем не любимой. Жизнь становится крутым обрывом, по которому приходится карабкаться вверх, цепляясь за кочки и траву лишь голыми руками.

— Вы не должны расстраиваться. Я понимаю больше, чем вы думаете. Я никогда не считала вас дурной.

— Но я должна выговориться! Я должна все объяснить. Когда в доме появились вы, я увидела, как любовь детей переключилась на вас. Дети легко забывают. Мне сорок пять. Подумайте, что такое доживать свой век в дальнем крыле дома, никогда не видя детей, которые значат для тебя все.

— Пожалуйста, не надо…

— Вы можете представить всю пустоту такой жизни? В таких больших домах люди могут жить годами, никем не замечаемые. Я так боялась этого, мисс Джонсон! Простите меня…

— Пожалуйста, мадемуазель, ничего больше не говорите. Вы найдете, что ваши опасения беспочвенны.

То, что мадемуазель прочла в открытом, ясном взгляде Софи, заставило ее почувствовать облегчение.

— Вы простите мне мое вторжение?

— Конечно!

Софи протянула мадемуазель руку. Та поспешно пожала ее. «Должно быть, она видит во мне свою будущую хозяйку, — подумала Софи. — Но даже если бы это было так, ей нечего опасаться».

Мадемуазель Альберт робко улыбнулась, и выражение ее темных глаз смягчилось. Софи слушала шелест ее юбок, пока она поднималась по ступеням. Эхо шагов постепенно растворялось в воздухе, как и страхи мадемуазель.

Софи подошла к окну. Она смотрела на сад и на видневшийся вдали лес. Девушка вернулась в Обухово с Еленой Петровной, чтобы собрать оставшиеся вещи. Детей отправили в Москву, и дом казался пустым.

Все ее мысли были о князе. «Хватит ли у меня сил не изменить своего решения? Я не должна проявлять слабость», — решила Софи, стараясь отогнать мысли о любимом.

Неожиданно позади нее послышались шаги. Софи быстро обернулась и увидела, как в комнату вошла Елена, запыхавшаяся от подъема по крутым ступеням.

— Елена! Зачем вы здесь? Что случилось? Вы заболели?

Елена опустилась в кресло, прижимая пухлую белую руку к груди.

— Что стряслось? Подождите, не говорите. Отдышитесь сперва.

Тысяча разных мыслей пролетела в одно мгновение в голове Софи.

— Петр! — выдохнула, наконец, Елена. — Он станет искать смерти, он застрелится, я знаю!

— Нет! Нет! Неправда. Петр никогда… никогда… — воскликнула Софи, на ее лице не осталось ни кровинки.

— Он это сделает, — уже спокойнее отозвалась Елена. В ее голосе звучала обреченность. — Вчера вечером он неожиданно вернулся из Петербурга. Я была у себя в комнате, когда услышала, как он приехал. Его лицо… О, он так страдает! А сегодня утром взял ружье и…

— Он просто решил пострелять, — перебила ее Софи. «Всю эту ночь, когда я не сомкнула глаз, Петр находился под одной крышей со мной», — подумала она.

— Нет. Тогда бы он прихватил с собой кого-нибудь из слуг. Петр взял ружье, сел на лошадь и уехал. Один. Павел сказал, что барин был мрачнее тучи и не обронил ни слова. Вы должны поехать за ним, Софи, я вас умоляю! Вы единственная, кто может удержать его от безумного поступка!

— Успокойтесь, Елена. Петр никогда не совершит подобной глупости. Я знаю, он силен духом. Он человек железной воли.

— Он всего лишь мужчина. И ему тоже свойственны слабости. Вы никогда себе не простите, если не поедете! И как можно скорей. Петр походил на человека, принявшего бесповоротное решение.

— Тогда я возьму Акулину, — кивнула Софи.

— Куда? Куда, как вы думаете, он мог поехать?

— В Кравское.

Если сказанное Еленой правда, князь, Софи чувствовала, должен быть именно там. В том месте, где между ними все открылось.

— Вы должны найти его, Софи! О, вам надо спешить!

Взяв перчатки, Софи вышла из комнаты.

— Туда есть короткий путь! — крикнула вдогонку Елена.

— Знаю, — спокойно откликнулась Софи.

«Пусть это окажется неправдой!» — молилась про себя Софи, подъезжая, наконец, к Кравскому. Ее спокойствие походило на тонкую корку льда, способную дать трещину в любой момент. Сердце бешено билось при мысли снова увидеть Петра, встретить его холодность, под которой он прятал боль, или, что хуже всего, увидеть его мертвым в доме, где он сумел остановить кровопролитие и бунт. При виде голубого тумана глициний у барской усадьбы она тяжко вздохнула.

С замирающим сердцем Софи подъехала к дому. Акулина, словно почуяв страх всадницы, затрясла головой. Софи напряглась, когда дверь дома внезапно распахнулась, и на пороге она увидела князя.

— Петр! — тихо воскликнула Софи. Их взгляды встретились.

— Вижу, мисс Джонсон, вы взяли привычку совершать конные прогулки. Спешивайтесь и дайте мне поводья.

Князь подошел к ней и протянул шляпу, которую нес в руке.

— Давайте бросайте их сюда.

Под его пристальным взглядом Софи соскочила с лошади. Князь поймал поводья в шляпу совсем как конюх. Надменность его слов и надменная уступчивость Софи походили на вызов. Словно мужчина и женщина собирались начать новую битву. Они не притронулись друг к другу, однако оба почувствовали, что поводья, словно веревкой связали их вновь. «Это наша последняя встреча, — подумала Софи. — Кто-то должен уступить». Будто бы подслушав ее мысли, князь произнес:

— Мы еще не забыли друг друга, мисс Джонсон.

— Нет, Петр.

— Вы приехали следом за мной. Но я не видел вас, когда покидал Обухово.

— Елена устроила переполох, потому что вы взяли ружье…

— Испугалась, что застрелюсь? У Елены слишком сильное воображение.

У Софи отлегло от сердца.

— Но я-то знаю вас лучше, чем она.

— Вы знаете меня лучше, чем кто-либо другой на свете.

Акулина стояла рядом с ними, ее шелковистая грива блестела на солнце.

Как он мог не думать о Ване!

Князь кликнул слугу, и тот, появившись неизвестно откуда, увел кобылу.

— Мне нет необходимости приглашать вас в дом, — заявил князь. — Он должен был стать вашим. Входите и отдохните.

Он провел девушку через веранду в комнаты. Софи, словно во сне, следовала за ним. Они вошли в ту самую длинную гостиную, залитую лучами яркого солнца. Огромное зеркало отразило бледное лицо Софи. Все как прежде. И, тем не менее, все было другим.

— Софи, Софи…

Низкий голос князя, полный любви и нежности, тронул девушку до глубины души. Она с трудом удержалась, чтобы не протянуть руки и не прикоснуться к нему.

— Нет, Петр, нет.

Ее ли это голос? Из каких глубин прозвучало это жалобное эхо?

Он обнял ее за плечи. Его прикосновение обожгло Софи.

— Вы моя смерть, — серьезно произнес князь. — Мне незачем наносить самому себе раны.

— Вы уже нанесли их, Петр. Этот шрам, — она перевернула его ладонь и прикоснулась губами к белой полоске на тыльной стороне, — видимый. Но есть и другие. Невидимые. Смотрите, вы не можете заставить меня замолчать. Я не перестану молить вас о Ване. Вы должны перешагнуть через вашу чрезмерную гордость и уступить мне. Только в этом.

— Уже перешагнул. Вы победили, моя дорогая. — Он улыбался ей странной, загадочной улыбкой.

Софи глубоко вздохнула. Она не могла говорить. Звук шуршащего шелка заставил ее вздрогнуть. Она обернулась.

— Анна! — выдохнула Софи.

Балерина улыбалась. Ее красоту, расцветшую, словно роскошный цветок, усиливал блеск глаз, которые светились счастьем и болью.

— Входите, Анна, — пригласил князь.

Анна вошла в комнату гордой походкой балерины, слегка покачивая бедрами под шуршащими юбками. Князь переводил взгляд с одной женщины на другую. Теперь в зеркале было три отражения.

— После вашего визита, Софи, Анна потеряла покой. Вы одержали победу. Ни я, ни Анна не смогли устоять перед вами.

Софи молча смотрела на бывшую любовницу князя, но его слова оставались по-прежнему загадочными, как и его улыбка. Она ничего не ответила.

— Это правда, — подтвердила Анна. — Покинув мою комнату, вы возмутили бурю в моем сердце. Вы унесли с собой мою гордость, мое показное равнодушие и независимость. Вы разбередили мои прежние раны. Вы пробудили во мне самые сокровенные инстинкты. И я вспомнила, обливаясь горькими слезами, что я мать.

— О, Анна!

— Вы показали мне, что мое истинное счастье в моем сыне. Я только что из избы Степана. — Боль отразилась на лице Анны. — Мой сын вскоре все забудет. С ним все в порядке. Я намерена посвятить ему свою жизнь.

— Анна собирается жить в Москве. Она забирает Ваню с собой, — добавил князь.

— Князь позаботится, чтобы мой сын ни в чем не нуждался, — кивнула женщина. — Он будет его опекуном. Я знаю, у вас доброе сердце, мисс Джонсон, и вы не откажете мне в этом. Я не стану посягать на князя. Ни теперь, ни впредь. Я так счастлива, что мой мальчик, мой Ваня, больше не будет страдать! И возможно, вы в своем счастье иногда будете вспоминать и о нем.