— Да нет, причина была. Он увидел Ли.

— Это она его обидела?

— Да нет же, разве что нарушила строгий запрет входить в конюшню. Нет, Вельзевула в прошлом году объезжал Дэниел, и всё шло хорошо. Потом по какой-то необъяснимой причине конь стал приходить в ярость при виде юбок. На прошлое Рождество мы собрались кататься, и моя гостья, мисс Ингрэм, попыталась сесть на Вельзевула. Он сбросил наездницу и покалечил грума, который держал повод. Нет смысла оставлять его в живых. Дэниел говорит, он неисправим. Надо пристрелить.

— Поступайте как хотите, вам же хуже; но я бы с ним справился.

Мистер Эр взглянул на меня с интересом.

— Как вы намерены сделать то, что не удалось никому?

Я пожал плечами.

— Вам достаточно знать, что я справлюсь. Я смогу убедить этого красавца.

— Вот именно, убедить! Да, он послушает брата-близнеца, поскольку теперь я убеждён: вы оба — дьявольское отродье. Что ж, дерзайте. Я отменяю казнь. Но вы подвергаетесь опасности.

— Это моё дело.

— Отлично. Только будьте осторожны: мне почти так же жаль будет хоронить вас, как и Вельзевула.

Я насмешливо поклонился. Наконец-то мне сказали комплимент, которому я поверил.

Мы услышали торопливые шаги: Ли позвала из дома помощь. Увидев, что с конём мы справились сами, слуги унесли посуду; мебель мистер Эр велел убрать в кладовку под лестницей.

— До завтрашнего утра, — крикнул он мне из дверей. — Вернее, уже до сегодняшнего, поскольку мы засиделись заполночь. Не забудьте про урок.

Когда он ушёл, я успокоил лошадей и проверил задвижки. Покончив с этим, я задул фонари и поднялся к себе в спальню.

Однако не успел я открыть дверь, как получил мощный тычок и полетел носом в пол. Кто-то упёрся мне коленом в спину и заломил руки. Злобный голос прошипел мне в ухо:

— Я знаю, кто ты, грязный попрошайка-цыган, даже если мистер Эр не знает. — Это был голос Джона. Уж его-то я без труда мог скинуть в любую минуту, но решил отложить удовольствие и подождать, что он скажет. — Лежи смирно и слушай, — прошипел он. — Ты думаешь, что обдурил мистера Эдварда. Может, оно и так. Но меня не проведёшь. Мистер Эдвард временами слишком хорош для этого мира, и раз он сам о себе не заботится, приходится это делать другим. Так что помни: я с тебя глаз не спущу. Только попытайся сделать какую-нибудь пакость, придушу. Всем от этого только лучше будет.

Он выпустил мою руку, намереваясь ухватить за волосы и ещё помучить, но я его опередил: сбросил с себя и навалился сверху. Я несколько раз ударил его головой об пол, потом поднял за волосы и швырнул, как полагал, в стену, но он угодил башкой в оконное стекло. Посыпались осколки. Один угодил мне в бровь, кровь мгновенно залила глаза, я ослеп; тем временем мой противник выбежал из конюшни и был таков.

Прижимая к лицу носовой платок, я побежал за ним, но на улице увидел лишь полную луну над яблонями и едва различимые в её белёсом свете звёзды.


Я всегда улыбалась, только ты повернёшься к дверям, и хмурилась, едва ты оглянешься на меня.

После грозы я заболела. Я слышала, как они говорят: я умру, я уже умерла. И я решила не просыпаться.

Наша мама подошла к нашей кровати, но она была в саване, и я убежала.

Ты убежал от меня, Хитклиф. Ты хотел отделаться от меня.

Ты обернулся соколом и улетел далеко-далеко в синеву над пустошью. Я осталась стоять внизу. Ты стал чёрной точкой на фоне солнца…

Но я обернулась раскидистым дубом, и, когда крылья твои утомились, ты опустился на мои ветви. Я закрыла тебя кроной, спрятала от переменчивой луны.

Но ты увидел её сквозь мои листья. Ты обернулся мерзкой извивающейся змеёй, шипящим ползучим гадом…

Но я не испугалась. Я стала птицей и запела так нежно, что ты поднял голову и стал извиваться в танце.

Но, танцуя, ты выполз из своей кожи и бросил её, блестящую. Я взглянула наверх. Ты стал каменным замком на горной круче, замком с тысячей бойниц, и за каждой бойницей стоял лучник, и на каждой тетиве лежала стрела, чтобы поразить меня, если я приближусь…

Но я обернулась ярким фонарём на высочайшей башне твоего замка и осветила тебе безопасный путь среди мрачных гор.

И я увидела: ты идёшь, и солнце светит тебе в спину, как будто ты входишь в освещённую дверь кухни, а я сижу в тени.

Ослеплённая.

Тогда я проснулась, и Нелли сказала тсс.

Это просто облако на солнце

ветвь на ветру

птица на окне

тсс, моя радость.

6

Так я был причислен к домочадцам мистера Эра и в тот же полуночный час подрядился усмирить Вельзевула и укротить самого себя. По правде говоря, я находил в себе гораздо больше общего с яростным вороным скакуном, нежели с кем-нибудь из двуногих обитателей Торнфилда.

Я понимал Вельзевула. В наших жилах бился один неукротимый порыв, наши души блуждали в одном кроваво-багровом эфире. Когда он встряхивал гривой, косил глазом, когда, стреноженный, нетерпеливо бил копытом, трепеща от желания вырваться на волю, — я был с ним заодно. Но я должен был сломить его — своего единомышленника.

Я должен стать врагом своему брату-близнецу, обратить против него то, что знаю о нашей общей природе, нашей общей горячей крови. Для этого надо заморозить кипение этой крови в себе самом — обратиться в лёд и камень. Пойми он, что мы схожи и равны, — он увлечёт меня в свой мятеж.

Я продумал план действий. Мне не приходилось, как на Перевале, заниматься чёрной работой — навоз выгребали мальчишки, подручные Дэниела, я же помогал ему в том, что требует навыка: задавал корм, принимал жеребят, холостил, объезжал. Теперь к этому добавился и весь уход за Вельзевулом. (Какой конь, Кэти! Шестнадцать ладоней в холке, кость крепкая, мускулы переливаются под чёрной, как вороново крыло, шкурой.) Я чистил его, кормил, убирал в деннике — всё это спокойно, уверенно, всегда в определённом порядке, с тем чтобы он привык, знал, что я буду делать, и, не обманываясь в своих ожиданиях, научился мне доверять.

Всякий день, чистя его скребницей, я пел одну и ту же старую балладу (из тех, что певала ты), и печальный мотив, похоже, зачаровывал коня.

Качает дева колыбель,

Поёт: «Усни, дитя, усни.

Отец твой не назвался мне,

Откуда родом, не сказал».

Помнишь, в полночь загадочный возлюбленный приходит за ребёнком, сознаётся: «Я юношей всхожу на брег, но чудищем уйду на дно» — и предрекает деве, что она погубит и его, и сына. Странная и неправдоподобная история, но Вельзевул не имел ничего против, во всяком случае, его умиротворённый вид не намекал на оскорблённый литературный вкус.

Так что с лошадью я справлялся. Труднее было справиться с собой. Как часто мне хотелось взбрыкнуть и послать к чёрту мелочные правила поведения, которые навязывали мне приставленные мистером Эром учителя или сам хозяин, и таким образом погубить всю свою будущность! Я скрипел зубами, но держался, и благодарю своего ангела, или беса-хранителя, который чудом останавливал мою занесённую для удара руку, ибо то, что я претерпел за эти три года, сделало меня по крайней мере достойным твоего выбора.

За несколько месяцев упорных тренировок Вельзевул вполне привык бегать на корде[5], но верхом я ещё не ездил. Для этого мне нужно было уединённое место. Я присмотрел маленькое огороженное пастбище в холмах и попросил мистера Эра выделить мне его в единоличное пользование для занятий с лошадью. Мне надо было полностью оградить Вельзевула от женского общества: он по-прежнему впадал в ярость всякий раз, как служанка перебегала конюшенный двор. Я видел, что его предубеждение против женского пола всё так же сильно. Мистер Эр согласился и распорядился не ходить этим лугом в послеполуденные часы.

Было начало октября; на Вельзевула никто не садился с тех самых пор, как он сбросил наездницу и чуть не убил грума. Покорится ли он мне? Наконец я решил дать ему побегать по лугу, пока не устанет, а после неожиданно запрыгнуть ему на спину.

Позволив ему порезвиться с час, я положил руку ему на холку (он был уже приучен по этому сигналу соразмерять свой аллюр с моим) и побежал рядом. Какой свободный, дивный бег! Мне хотелось вечно мчаться бок о бок с ним, перескочить через горизонт и подняться в облака. Но вместо этого я ухватился за лукуи ловко вскочил в седло.

Я сжал коленями его бока, ожидая, что он встанет на дыбы, но предосторожность оказалась излишней. Вельзевул был послушен, словно корова, которую ведут на вечернюю дойку. Очень мило. Сказал я себе, но случись сейчас работнице с ближайшей фермы перебежать через луг кратчайшей дорогой к просёлку на Хэй, и у моей дойной коровы отрастут рога.

Посреди луга я натянул поводья и спрыгнул. Я стоял рядом с Вельзевулом и смотрел ему в глаз. Тёмный зрачок на млечном яблоке глядел на меня совершенно спокойно.

— С виду ты уравновешенный и респектабельный гуигнгнм, но я знаю, в тебе сидит целая шайка йэху[6], готовых взбунтоваться при первом появлении врага. И вот что я скажу: так не пойдёт. А ты что скажешь?

Вельзевул только сморгнул; стеклянное сверкание его глаза не сообщало ни о чём. Я попытался мысленно заглянуть в эту стеклянистую бездну — если бы мне удалось проникнуть в этот благородный череп, что бы я там нашёл? Отзвуки резких слов, трепетание юбок на ветру, быть может, обжигающее касание хлыста? Ощущение западни, закипающая в крови ярость, неукротимое желание взвиться, сбросить оскорбительный груз, яростные грёзы о сокрушительном мятеже? Я чувствовал конское возмущение, но не мог докопаться до его истоков.

Вглядываясь в огромный зрачок, я увидел собственное искажённое отражение: колоссальная голова на укороченном теле и ножках, микроскопическое тело, микроскопические небо и луг. Вот что Вельзевул видит, глядя на мир, и к этому виденью мира я его приучил; я, только я, его единственный друг, затмеваю и объемлю всё, я повелеваю всей дикой конской вселенной. Это достигнуто. Теперь моё дело расширить этот круг и в конечном счёте включить в него смертельного врага — женщину.

Я должен ввести женщину в этот конский мир — постепенно и настойчиво, как делал всё остальное. Попросить Ли? Нет, приручение займёт много часов, много недель, а она и остальные служанки дни напролёт заняты в доме.

Итак, дело осложнялось. Внезапно меня осенило — а что, если вместо живой женщины использовать куклу? Со своего места на лугу я видел верхушку каменного обелиска на дороге в Хэй, у самой границы луга. Высотой и обхватом обелиск был примерно с человека, и, что ещё важнее, пригорок почти заслонял его от пастбища. Что, если надеть на обелиск женскую одежду, сделать пугало, призванное не внушать, но побеждать страх? Женская одежда на обелиске вполне заменит живую женщину, по крайней мере для Вельзевула; если я заставлю его смириться с подобием, то примирю и со всей женской половиной человечества.

Сперва я собирался одолжить старую одежду у Ли или миссис Фэйрфакс, однако раздумал — мне не хотелось раскрывать свой замысел. Поскольку луг был местом уединённым, к тому же и ходить через него запрещалось, я надеялся без труда сохранить свою затею в тайне.

Поразмыслив, я отправился к портнихе, которая покупала у знатных богачек обноски и перепродавала щеголихам из фермерских дочек или местным горожанкам, любительницам покрасоваться за воскресной обедней. Я выбрал канареечного цвета кофту, синюю юбку в цветочек, алую пелерину и круглую шляпу с перьями (она приглянулась мне тем, что напоминала твою). С сомнением глядя на мой выбор, портниха поинтересовалась именем моей подружки — захотела узнать, какой дуре нравятся цыгане вроде меня и кричащие тряпки, которые я намеревался купить. Я ничего не сказал, только расплатился и забрал свёрток. Пусть себе судачат на здоровье.

Подойдя к обелиску, я обнаружил, что он испещрён странными знаками. Впоследствии я узнал, что старожилы называют его Рунным Камнем[7] и что высечена на нём обычная похвальба древних разбойников-варягов, которые в незапамятные времена грабили английское побережье, порой забираясь далеко вглубь острова. Местные побаивались Рунного Камня; говорили даже, что тронуть его — значит навлечь на округу смерть и разрушение. Но я ничего этого не знал и преспокойно развешивал на обелиске разномастное тряпьё, подтягивал его, расправлял и подкалывал, добиваясь сходства с человеческой фигурой.

Моё творение было закончено; я отошёл оценить результат. Что за водевильная толстуха стояла передо мной! И всё-таки это была женщина, а не столб — Вельзевулу довольно и этого.