— Открой рот.

Она выполнила его требование, оставаясь при этом все той же каменной статуей.

Франсуа долго целовал ее. Она вздыхала каждый раз, когда они соприкасались языками, но он не давал ей уклоняться от поцелуев и продолжал ласкать ее, надеясь разбудить ответное желание. Он просунул ногу меж ее ног, а руку положил ей на грудь. Через тонкую материю ночного халата он то поглаживал ее, то играл соском, слегка оттягивая его, пытаясь добиться ответа на свои ласки. Наконец ему показалось, что сосок как будто слегка напрягся. Но Элеанор по-прежнему лежала в его руках словно мертвая кукла, поэтому он все еще не был уверен, что задел ее за живое. Настойчиво поглаживая грудь жены, Франсуа поднял голову. Его дыхание стало прерывистым и, прижатая к его телу, Элеанор не могла не ощущать его волнения. Но ее глаза, не отрываясь, смотрели на крест на стене, словно ее жизнь теперь зависела только от него. Лицо было бело, как мрамор.

— Иисус и преисподняя, Элеанор, ты бы лучше смотрела на меня. Уж если не можешь быть настоящей женщиной, то хотя бы притворилась.

— Господин?..

Раздражение вспыхнуло в груди несчастного мужа. Он резко отпрянул от Элеанор и, встав с постели, задул свечу.

— Пусть гром разразит мою душу, а меня самого живьем отправят в ад, но я не хочу и не буду смотреть, как ты, Элеанор, лежишь подо мной, словно какая-то святая мученица, — донеслось из темноты. — И ты не скинешь меня, нет. Мне, конечно, немного жаль, что тебе это не по душе, но сегодня ночью я возьму тебя. Ты будешь моей. Снимай свои тряпки!

— Как скажете, господин…

— Я Франсуа, меня зовут Франсуа!

— Как скажете, Франсуа.

Он стаскивал с себя то, что мешало их телам касаться друг друга, и слышал легкий шорох, доносящийся с постели. Элеанор повиновалась его приказанию.

Он навалился на нее. Ее кожа была холодная, как у лягушки, словно бы на дворе был не июнь, а Рождество. Ему не пришлось просить, чтобы она раздвинула ноги.

В полном молчании Франсуа навис над аристократкой всем своим мощным телом. Он не распечатал ее немедленно, а сдержал себя, и, крепко прижав свое мужское достоинство к ее холодной коже, неподвижно лежал минуту или две. Если бы он своим теплом хоть чуть-чуть согрел ее, это могло бы ему помочь в предстоящем деле. Он все еще немного надеялся, что она обовьет его шею руками, не дожидаясь, когда он попросит об этом. Но она его не обняла.

Он провел ладонью по ее грудям. Тугие кончики. Может, ей мешает то, что она замерзла? Он вздохнул и рукой проверил, как у нее между ног. Она лежала, как сухое бревно, совершенно безучастная. Он начал дотрагиваться до ее потаенных мест тем заветным способом, который приводил покойницу Джоан просто в исступление. Но на Элеанор ничто не действовало.

— Теперь держись за меня, Элеанор.

Ледяные пальцы вцепились ему в плечи.

— Крепче. Держись изо всей силы.

Две холодные руки обняли его шею.

Франсуа вошел в нее. Она испустила приглушенный испуганный крик, словно его движение причинило ей сильную боль, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Ее влагалище было совсем сухое. Он тыкался и в стенки и в дно, вынимал и снова входил. Но потом ему это надоело.

— Если бы ты расслабилась, Элеанор, тебе бы не было больно.

Ответом было молчание.

Тогда он вошел в нее еще глубже. Вперед-назад, вперед-назад. Она больше не стонала. Франсуа уже перестал ждать от нее хоть какой-то реакции, как вдруг ему показалось, что тело Элеанор внезапно начало наполняться какой-то теплотой. Он удвоил усилия. Туго, плотно, с нажимом… Но нет, все напрасно. Разве это его вина, что она фригидна? Он старался, как только мог.

Чувствуя приближение кульминации, Франсуа расстался с мыслью доставить жене удовольствие. Закончив, он скатился с нее и тут же забылся крепким сном.

Глава третья

Прошло две недели. Как-то ясным утром Арлетта в сопровождении верного Габриэля пробралась в замковую соколятню. Она все еще ничего не знала о планах отца относительно Агаты.

У коршунов графа Роберта была летняя линька, и Арлетта понимала, что сейчас не самое удачное время для того, чтобы обращаться с просьбами к Моргану ле Бихану, замковому сокольничему.

— Морган! — позвала девочка, вступая на травянистую лужайку. — Где ты?

Соколятня размещалась на северном конце внешнего двора, на поросшем травой лугу, рядом с тем местом, где лучники развешивали свои мишени. Чтобы не тревожить птиц, соколятня была огорожена шестифутовым плетнем. Вольеры размещались в два ряда. Коршуны графа Роберта сидели на кольцах или жердочках, а соколы на чурбачках. Нахохлившиеся птицы сердито косились на любого, кто проходил мимо. Во время линьки они всегда были очень раздражительны. Арлетта прошмыгнула между вольерами.

Морган ле Бихан помахал ей из-за вольера рукой, в которой держал что-то красное, сочившееся багровой жидкостью.

— Сюда, дочка! — он говорил тихо и спокойно, чтобы не испугать сероспинного сокола, который брал пищу из правой руки сокольничего, обтянутой толстой перчаткой.

Подойдя поближе, Арлетта увидела, что Морган сидит на траве перед вольерами, по-турецки скрестив ноги. Черный хохол на голове птицы вздымался и опадал, когда она отрывала куски печени только что зарезанного ягненка. Сокол придерживал добычу своими не знающими пощады когтями. На белом брюхе хищника перемешивались черные и кровавые пятна. Это был крупный сапсан, самочка, прикованная цепочкой к чурбачку. Арлетта вспомнила, что этот сокол принадлежит ее отцу. Кожаная торбочка, в которой Морган держал мясо для кормления птиц, валялась неподалеку — хищник вполне мог дотянуться до нее своим острым загнутым клювом.

Морган для своих семнадцати лет был маловат ростом. Он родился и вырос в Хуэльгастеле, и был недомерком с раннего детства, отчего и получил нелестное для замкового сокольничего прозвище Бихан, что по-бретонски означает «коротышка». Мать Моргана умерла родами. Его отец, наемник, находился на службе у графа Роберта и погиб в одной из стычек. Граф призрел пятилетнего сироту, поручив заботы о нем семье Градлона, замкового кузнеца, который вырастил Моргана наравне со своими сыновьями. Морган всегда вспоминал о своем отце с любовью.

Плечи Моргана уже начали раздаваться в ширину. У него были густые блестящие волосы, торчащие во все стороны. Ему приходилось часто их поправлять. При виде графской дочери сокольничий откинул со лба чересчур длинную прядь и оскалился в улыбке. Морган прекрасно знал все повадки птиц и очень умело с ними обращался, но он был робок и застенчив в общении с людьми, особенно с девушками. Однако он обожал маленькую Арлетту. Общение с детьми всегда давалось ему легче, чем со взрослыми, потому что они не подсмеивались над его нескладной речью. Но с Арлеттой у него была настоящая дружба. Внучка графа Роберта была Моргану особенно по душе Моргану, так как в ее присутствии он почему-то не только совсем не нервничал, но и чувствовал себя полноценным человеком.

— Что сегодня угодно маленькой госпоже? — спросил он. Глаза Моргана, обрамленные длинными темными ресницами, были цвета болотной тины. Как и у Арлетты, его нос был испещрен крупными веснушками. На правой щеке был шрам — два года тому назад один из коршунов клювом выхватил оттуда кусок мяса. На левой руке, не прикрытой перчаткой, были такие же шрамы.

— Я хочу, чтобы сегодня ты научил меня изготавливать колпачок и путы для сокола, — сказала Арлетта.

— Зачем это тебе?

Арлетта помотала головой.

— Когда-нибудь я буду сама обучать своего собственного сокола. Почему бы мне уже сейчас не научиться изготавливать все, что для этого понадобится?

Сокол доклевал печенку. Темные глазки моргали. Морган сунул руку в торбу и выловил оттуда еще один сочащийся кровью кусок.

— Вот, возьми последний и хватит, а то отяжелеешь и крылья тебя не смогут поднимать, — бормотал он. Морган всегда разговаривал со своими птицами.

Заметив, что Габриэль обнюхивает мешок с кормом, Морган потуже перетянул ремешком свои запасы.

— Значит, тебе понадобится коршун, маленькая госпожа. — Он улыбнулся. — Едва ли ты справишься с таким, как этот.

Арлетта зачарованно наблюдала, как сапсан раздирает клювом доставшийся ему лакомый кусочек.

— Я это понимаю. Но дедушка сказал, что когда я буду постарше, мне позволят иметь кречета. Как ты думаешь, Морган, справлюсь я с кречетом, когда немного подрасту? Например, на следующий год?

Морган усадил графского сокола на чурбачок и немного подумал. Он любил, когда Арлетта задавала ему вопросы. Ему нравилось и то, как внимательно она выслушивала его ответы и объяснения. Сапсан заклекотал и сердито рванул за перчатку.

— Нет, на этот раз ты от меня больше ничего не получишь, — покачал головой Морган. Затем повернулся к девочке: — Твой отец прикажет с меня с живого кожу содрать, если его любимый сокол окажется не в форме к началу охотничьего сезона. Но какое ей, — он кивнул на самку, — до этого дело? Нет, она готова слопать целую голубиную стаю зараз. Им очень муторно, когда они линяют. Приходится присматривать за ними больше, чем обычно.

— Морган, я говорила о колпачке…

— Ах, да. Переходя к следующей птице, Морган потащил за собой и сумку. — Ну-ка, покажи свои ручки, маленькая госпожа.

Арлетта вытянула вперед ладони.

Сокольничий с суровым видом пристально исследовал их, а потом покачал головой.

— Ты еще слишком мала, дочка. Сравни-ка свои пальчики и мои.

— Твои больше.

— И сильнее. Я сомневаюсь, что в этих ручках достаточно силы, чтобы проткнуть шилом толстую кожу.

Лицо Арлетты омрачилось.

— О Морган! Я так хочу попробовать. Позволь мне, пожалуйста.

— Я сам сделаю для тебя колпачок, если уж он так тебе нужен.

— Но я хочу сама. Я хочу научиться.

Морган любовно ущипнул Арлетту за подбородок.

— Почему ты не хочешь подождать, покуда подрастешь? Упрямица. Ну ладно, если мы проверим и ты убедишься, что твои ручки еще недостаточно сильны, ты согласишься подождать год или два?

— Ладно, придется подождать.

— Тогда так и сделаем. Сейчас я принесу из своей мастерской кусок кожи. А ты не давай своему псу совать морду куда не следует. Здесь у меня однодневные цыплята — они пойдут на корм ястребам.

Арлетта восприняла это как взрослая. Когда она впервые увидела, как Морган скармливает хищникам трогательные пушистые желтые комочки, она возмутилась и потребовала, чтобы Морган кормил своих птиц печенкой или мясом, как кормили в замке других животных. Но Бихан объяснил ей, что Бог создал ястребов, чтобы они кормились живой плотью и кровью. Им нужны также и кости, и перья, иначе они будут болеть.

— Это в природе ястребов — убивать мелких пичужек и пожирать их, — сказал он тогда.

— Но эти несчастные цыплятки… им еще и суток нет!

Но Морган отмел все ее протесты.

— Это петушки. Они не несутся и пользы от них не будет. А моим ястребам надо чем-то кормиться. Ведь тебе нравятся мои красавцы, не так ли?

— Да. Но все же это очень жестоко.

— Таковы законы природы.

И Арлетта смирилась. Теперь мысль о том, что ястребы кормятся мясом цыплят-однодневок больше не тревожила ее.

Когда Морган скрылся в мастерской, которая располагалась у входа на соколиный двор, Арлетта перевела взгляд на сокола, сидевшего рядом с отцовским. Это был тоже сапсан, великолепный самец, размерами немного поменьше птицы Франсуа. Принадлежал он графу Роберту. Сокол, стоя на своем чурбачке, не отводил глаз-бусинок от мешочка с обрезками мяса.

— Ты тоже голоден? — пробормотала Арлетта. — Погоди минутку.

Девочка внимательно смотрела на сокола, а тот уставился на мешок с кормом. Наконец он неуклюже спрыгнул со своего насеста, угодив лапами в мелкую и грязную поилку. Птицы не только пили из нее, но и купались. Арлетту всегда забавляло, что птица, способная летать по воздуху с легкостью ангела, выглядела очень глупо и смешно, будучи посажена на цепочку в вольере.

Торбочка с живым мясом, то есть, с цыплятами, валялась около поилки. Натянув привязь, сокол пытался дотянуться до корма.

— Не смей! Повредишь себе путами лапу! Прекрати!

Арлетта наклонилась, чтобы убрать сумочку подальше от острого клюва, но Габриэль успел раньше нее и вонзил свои сильные белые клыки в мягкую кожу. Арлетта тоже ухватилась за сумку, но пес угрожающе зарычал, одурманенный запахами свежей крови и мяса.

— Габриэль, пусти! Габриэль! Вот безобразник!

Графская дочка изо всех сил тянула за свой конец сумки, пока пес, поняв, что с ним не играют, не выпустил добычу. Арлетта шагнула назад, попала ногой в поилку, поскользнулась и села задом на утоптанную землю. Сокол графа Роберта кричал и хлопал крыльями, напрасно пытаясь взмыть вверх. Он бил во все стороны клювом, кривым и острым, как сабля. Один из ударов пришелся по голове Арлетты.