— Мы все хотим такие.

— Все?..

Женщины согласно загудели.

— Да что же это такое творится? — спросила Шарлотта.

Не далее как вчера ночью она волновалась за судьбу своего дела, боялась, что магазин прогорит, а сейчас вдруг нахлынули покупатели, и все хотят купить белье той самой марки, которую воруют. Если так пойдет, то она наберет столько заказов, что работы хватит до самого Рождества.

— Ты видела утренние газеты? — спросила Лайза Бартон, с которой Шарлотта когда-то училась в одном классе, а теперь Лайза была уважаемой школьной учительницей.

Шарлотта отрицательно покачала головой. Из-за почти бессонной ночи, полной беспокойных снов о Романе, она проспала.

— Какая там газета, я не успела даже кофе попить. А что?

У Лайзы загорелись глаза. Она протянула Шарлотте свежий номер «Газетт».

— Если бы ты хотела, чтобы один мужчина из нашего города забрался в твой дом и украл твои трусы, кто бы это был?

— Ну…

Договорить Шарлотта не успела: Лайза сама ответила на свой вопрос:

— Конечно, это должен быть один из Чандлеров.

Шарлотта заморгала.

— Конечно.

Из всех Чандлеров ее интересовал только Роман, но она не собиралась говорить об этом вслух.

И ей совсем не нужно было, чтобы он воровал ее трусы, она бы сама охотно отдала их ему в руки. Как и большинство женщин этого города, поняла она. Шарлотта вспомнила ночной разговор, когда братья обсуждали последние кражи и обвинение в адрес Романа. Чейз обещал написать об этом в газете.

— Что конкретно написано в газете? — спросила она подругу. — Расскажи подробно, ничего не упускай.

Полчаса спустя Шарлотта заперла за собой дверь, ей нужно было перевести дух. У нее на руках был новый список покупательниц, которые хотели заказать белье ручной работы. Многие из заказчиц рассчитывали таким образом заманить в свои дома Романа Чандлера.

Шарлотта устало опустилась на стул за письменным столом.

— Меня сейчас стошнит!

Она пришла в кабинет, чтобы составить для полиции копию списка клиентов. Тем временем Бет осталась в торговом зале, чтобы привести его в порядок после утреннего безумства.

Они не только набрали множество заказов на самую дорогую модель белья в магазине — пока женщины ждали своей очереди, Шарлотта продала немало белья других моделей, а еще специальные вешалки для белья и ароматные пакетики-саше для ящиков комода. Это был самый удачный день за все время существования магазина. Но вместо того чтобы радоваться, Шарлотта чувствовала себя не в своей тарелке.

Ей не нравилось, что они зарабатывают на холостяцкой репутации Романа. Сегодня все женщины в ее магазине склоняли его имя. Стоило Шарлотте об этом подумать, как ее начинала терзать ревность. Ее обижали и раздражали постоянные напоминания о том, кто он и что он — бродяга и любитель женщин. И она сама добровольно согласилась стать одной из его женщин — до тех пор, пока он не уедет из города.

Шарлотта поежилась, однако все, что происходило днем, не заставило ее передумать и отказаться от пути, который выбрали они с Романом.

Она посмотрела на газету, оставленную Лайзой, и покачала головой. Про Романа много чего можно сказать, он и бродяга, и холостяк, и любитель женщин, но он точно не вор. Шарлотта ни на минуту не поверила, что он замешан в этих кражах. Само предположение была нелепо, и она недоумевала, как столько женщин могли ему поверить. Они не только поверили в это предположение, но и понастроили вокруг него всяких фантазий. Вокруг Романа.

Шарлотта могла понять их желание фантазировать, но она лучше многих знала одну истину: фантазии не воплощаются в жизнь, реальность куда более суровый учитель.


Роман нарочно довел себя до изнеможения, отжимаясь от пола и бегая на беговой дорожке. Потом он принял душ, оделся и отправился в редакцию «Газетт». Он надеялся, что физическая нагрузка погасит жгучее желание как следует врезать старшему брату кулаком в челюсть. Как репортер Роман горой стоял за правду, но он считал, что, когда по городу ползут слухи, вовсе не стоит печатать их в газете — это не положит им конец, наоборот, только даст новую пищу для сплетен. И еще он с досадой подумал, что у здешних горожан память, как у слонов.

Он ехал по Первой авеню, опустив стекла в машине, свежий воздух помогал ему проснуться и одновременно успокоиться. Проезжая мимо «Мансарды Шарлотты», Роман сбавил скорость. На улице перед магазином собралась небольшая толпа, что его удивило: Шарлотта опасалась, что сообщения о кражах отпугнут покупателей.

Ему страшно хотелось увидеть Шарлотту, но из-за статьи в газете и его новоиспеченной известности ему приходилось держаться подальше от «Мансарды Шарлотты». Не хватало еще, чтобы Романа Чандлера видели в магазине, где продаются пресловутые «стянутые трусы».

На выезде из города Роман затормозил перед светофором. Рядом с ним остановился серый седан. Заметив краем глаза, что водитель опустил стекло. Роман покосился в ту сторону и увидел, что в машине сидит Элис Магрегор. Волосы ее больше не стояли торчком, как иглы дикобраза, а были взбиты так, что напоминали львиную гриву. Тем не менее Роман изобразил дружескую улыбку.

Элис протянула руку в сторону соседнего сиденья, потом подняла ее, помахала чем-то в воздухе, два раза просигналила и уехала.

Роман был в недоумении. Лишь с опозданием до него дошло, что Элис помахала ему трусами. Это был откровенный жест, выражающий женский призыв: «Эй, парень, приди и возьми меня!»

Ирония судьбы: стоило ему сделать вывод, что ему нужна только одна женщина, как все одинокие женщины города объявили сезон охоты на него. Роман тяжело вздохнул. Он мог только догадываться, что еще приготовила ему женская часть населения города. Будь он помоложе, возможно, всеобщее внимание ему бы понравилось, а сейчас он хотел только одного: чтобы его оставили в покое.

«Не лучший способ начать крестовый поход по завоеванию Шарлотты», — думал Роман, испытывая новый прилив желания поколотить старшего брата. Можно было не сомневаться, что Элис вдохновила на ее поступок статья в «Газетт». И хотя Уайтхолл — ненадежный источник информации, с его подачи теперь весь город за утренним кофе вспоминает давнюю выходку Романа.

Пять минут спустя Роман поставил машину перед зданием «Газетт» и пошел по длинной подъездной аллее. Возле почтовых ящиков он задержался. На каждом из ящиков было указано, к какому отделу редакции он относится. Они еще не были переполнены, но из ящика отдела местных новостей корреспонденция почти вываливалась — редактор нечасто бывал на работе, оставаясь дома с женой и новорожденным. Роман вынул корреспонденцию, рассудив, что может поработать пару часов за Тая, дав ему возможность провести больше времени с семьей.

Роман говорил себе, что занимается делами «Газетт» только ради старого друга. И уж во всяком случае, он делает это вовсе не для того, чтобы помочь старшему брату.

Он вошел в здание.

— Привет, Люси!

Он кивнул секретарше, которая так долго работала на этом месте, что было просто невозможно представить редакцию без нее. Когда-то она работала на его отца, а теперь на Чейза. Люси обладала организаторскими способностями и умением ладить с людьми, без которых не может обойтись ни один газетчик.

— Привет, Роман.

Люси поманила его пальцем. Он подошел к ее столу.

— В чем дело?

Она снова помахала пальцем, и он наклонился ближе.

— Скажи, — спросила она заговорщическим шепотом, — что ты делаешь с украденными трусами? Мне можешь рассказать, я тебя не выдам. Ты теперь переодеваешься в женское белье?

Она подмигнула и издала смешок.

Роман закатил глаза. Только сейчас он запоздало вспомнил, что Люси отличается весьма своеобразным чувством юмора.

— Это не смешно, — пробурчал он.

— Если тебе это послужит утешением, могу сказать, что Чейз не хотел печатать этот материал. Но у него не было выбора. Уайтхолл, по сути, поставил под сомнение его журналистскую порядочность, если он откажется публиковать статью про своего родственника.

Роман покачал головой.

— Кстати, где Чейз?

Люси показала большим пальцем наверх. Роман решительно поднялся по лестнице и, не постучав, вошел в кабинет брата.

— Может, скажешь мне, каким местом ты вообще думал? — Роман швырнул на стол Чейза утреннюю газету.

— О чем?

Роман угрожающе навис над столом, но на брата его поза не подействовала. Казалось, Чейз только еще больше расслабился. Он откинулся назад вместе с кожаным рабочим креслом, в котором когда-то сидел его отец, спинка кресла коснулась подоконника и загородила вид из окна, который Роман знал наизусть. Пруд и старые ивы на берегу стали такой же неотъемлемой частью его самого, как этот викторианский особняк, где испокон веку располагалась редакция «Газетт».

— Ты слишком умен, чтобы притворяться тупым, а я не в настроении играть в игры. Зачем вообще понадобилось упоминать мое имя? У тебя были какие-то особые причины?

— Я публиковал новость. Если бы я оставил за рамками слова Уайтхолла, упущение бы сразу бросилось в глаза.

— Кому?

— Каждому в городе, с кем общался старик Уайтхолл. Я не хочу, чтобы горожане считали, что мы не объективны или покрываем членов семьи.

— Давняя проделка школьника — это не новость.

Чейз покачал головой.

— Как репортер, ты сам знаешь, что это не так. — Он качнулся вместе с креслом вперед. — Я не понимаю, почему ты так раскипятился из-за этой статьи. Не может быть, чтобы тебе было не наплевать на то, что о тебе думают. Скажи, что тебя на самом деле так разозлило?

Чейз встал из-за стола и подошел к Роману, не сводя глаз с его лица.

— Поселись с мамой, и ты не будешь задавать таких вопросов.

— От этого тебе бы захотелось напиться, а не размазать меня по стене. Так что мама тут ни при чем. Между прочим, ты ужасно выглядишь. Чем ты занимался? Копал канавы вчера ночью, вместо того чтобы переспать?

— Это было бы не просто «переспать», — возразил Роман не подумав.

— Что ты сказал? — Чейз толкнул Романа в ближайшее кресло и захлопнул дверь кабинета, пояснив: — Мало ли, вдруг Люси станет скучно и она подойдет к двери.

Он подошел к стоящему в углу бару и открыл его. Их отец всегда держал в баре спиртное, и Чейз мало что изменил в офисе. Он плеснул виски в два стакана и протянул один Роману.

— А теперь рассказывай.

Несмотря на то что было еще утро, Роман, насильно усаженный в кресло, в один глоток осушил стакан с обжигающим напитком.

— Это мне и было нужно. Но что ты имеешь в виду, не представляю.

Чейз поднял глаза:

— Когда мы бросали жребий и ты проиграл, ты был зол как черт. Тебя бесило, что придется менять свою жизнь. Но ты не собирался в этом признаваться, потому что считал, что в долгу передо мной.

— Чертовски верно!

Роман подумал, что отрицать очевидное не имеет смысла. Даже перспектива завести жену и детей стала казаться ему более привлекательной благодаря Шарлотте. С тех пор как он вернулся домой, его жизненные планы изменились, и не по его воле.

— Если ты не в состоянии с этим жить, не делай этого. — Чейз оперся руками о стол. — Я еще тогда сказал: если ты откажешься, никто не будет тебя винить.

— Я сам буду себя винить. Я когда-нибудь тебе говорил, как сильно я тебя уважаю за решения, которые ты принял?

— Тебе не обязательно это говорить. Я знаю, что своими новостями, своим талантом ты достигаешь умов многих людей. Каждый раз, когда я читаю твои статьи, когда ты присылаешь домой вырезки, ты мне показываешь, что ты за человек. И как высоко ты ценишь все, что есть в твоей жизни.

Роман покосился на брата и покачал головой.

— Я говорю не о том, как сильно я ценю свою жизнь. Мы оба знаем, что я ее ценю. Я говорил о том, как сильно я тебя уважаю. — Роман встал и засунул руки в карманы. — Пока я не проиграл в нашем розыгрыше, я не понимал до конца, какую жертву ты принес. И ведь ты тогда был совсем молодым. За это я тебя уважаю.

— «Жертва» — это слишком сильно сказано, — заметил Чейз, наклоняя голову.

Роман понял, что смутил брата, а еще он знал, что в устах Чейза это высшее проявление признательности.

— А теперь рассказывай, какое отношение ко всему этому имеет Шарлотта Бронсон.

Роман налил себе еще виски. В свое время Чейзу пришлось сделать трудный выбор, поэтому он, как никто другой, понимал, что сейчас переживает младший брат.

— Мне нравится моя жизнь. Путешествия, репортажи о том, что происходит в мире, — мне нравится доносить до людей какие-то важные вещи.

Чейз криво улыбнулся.

— Даже в детстве ты мне был ближе всех. Я видел в тебе себя. — Чейз глубоко вздохнул. — Когда папа умер, я знал, что вместе с ним умерли мои мечты. Но если я сам не мог путешествовать, то я был полон решимости добиться, чтобы у тебя были возможности, которых лишен я.