С утра, кажется, ничто не предвещало природных катаклизмов. Мы сходили на демонстрацию, последнюю в нашей школьной жизни. Никто не проявил инициативы в организации праздника у кого-нибудь на дому, и мы разбрелись кто куда, не зная, чем заняться. Ко мне прибилась Любка Соколова, и мы тоскливо слонялись по микрорайону. Зашли в магазин с "оригинальным" названием "Забайкалье", купили с горя шоколадных конфет целый кулек. Гуляли, жевали конфеты и заклинали:

— Мальчики, милые, ну, придумайте что-нибудь. Мы вам все простим!

Вдруг слышим, кто-то вслед нам свистит. Ну, мы девушки воспитанные, на свист не реагируем и не оборачиваемся. Нас догоняют. Марат сразу залез рукой в пакет, а Борис заскромничал. Я сама предложила ему конфеты. Он молчал и улыбался. Любка набросилась на друзей, кокетливо используя капризные интонации:

— Ходим, ходим, никого нет. Может, вы хоть что-нибудь придумаете? Неужели не соберемся? Такой повод пропадает!

Боря кивнул:

— Сейчас все организуем. Мы вам дадим знать, когда и где.

Наши "баптисты" все удачно провернули. Мы сидели на лавочке у Любкиного дома, когда прибежал Колобоша и сообщил:

— Сбор в четыре часа у Ирки Савиной. Давайте деньги, у кого что есть.

Мы вывернули карманы и наскребли два рубля. Теперь можно было беззаботно отправляться домой и готовиться к празднику. Любка все восторгалась мальчишками, забыв, что она давно разочаровалась в Борисе.

— У меня есть новое платье — сама шила, так хочется показаться в нем Боре! Говорят, мне идет.

Нарочно, что ли, она меня дразнит? Мне нечем было похвастать, более того, мне вообще не в чем было идти на праздник, и настроение пало ниже некуда. Я притащилась домой вся в растрепанных мыслях и решила, что никуда не пойду. Пусть Люба хвастает своим платьем, пусть они все радуются, но без меня. Мне будет очень плохо, я буду реветь, но я не пойду на вечер! Окончательно разжалобившись по поводу своей скорбной судьбы, я поплакала и заснула.

Проснулась как-то неожиданно, после хорошего сна. Глянула в окно и ахнула. Снег! Он падал, падал плотной стеной, потом вдруг стало тихо-тихо. Я взглянула на часы: полшестого вечера. Плевать, что мне нечего одеть. Пойду к ребятам, там весело, а на улице светло от снега, как в замке Снежной королевы, но совсем не холодно. Одевшись в первое, что подвернулось, я отправилась к Ирке Савиной.

Компания была уже в хорошем градусе, все танцевали или бродили с блаженными улыбочками. Пока я раздевалась в прихожей, успела разглядеть, что Борис танцует с нетрезвой Любой (что она пьяна, я определила сразу по ее томному лежанию у него на плече). Ну, что ж!

Танец закончился. Борис возник в проеме дверей, ведущих в комнату. Он мешал мне пройти. Я сделала несколько безуспешных попыток, не глядя на него. Конечно, юноша навеселе, то-то расхрабрился!

— Может, пропустишь? — сказала я, наконец.

— Пойдем, потанцуем? — кусая губу, и совершенно серьезно предложил он.

Я опять сделала прежде, чем подумала: отодвинув Бориса и входя в комнату, громко сообщила:

— Предупреждаю: с пьяными не танцую!

Потом Любка скажет мне, что Борис побледнел. Но она могла придумать, романтическая натура. Я на него больше не смотрела. В этот момент ко мне подскочил Витька Черепанов с просьбой о танце, но Колобоша решительно оттеснил его:

— Я не выпил ни капли. Можешь проверить!

Борис завалился на диван, где сидели Марат с Гришкой, и больше не вставал с него. Он наблюдал за нашим танцем, поэтому Сашка дурачился, кривлялся, чем раздосадовал меня окончательно. Веселье медленно шло на спад. Девчонки помогали Ирке Савиной убирать посуду, наводили порядок в комнатах. Мальчишки пили, хохотали, устроив возню на диване, а Витька Черепанов фотографировал этот декаданс. Сашка подал идею пойти в кино на девятичасовой сеанс и погулять по снежку.

Поставив пластинку с песенкой "Как прекрасен этот мир", он объявил последнее танго и пригласил меня. Еще только одна пара вышла на середину комнаты: Любка с Шуриком Ильченко. Танцуя со мной, Сашка почему-то без конца переглядывался с Борисом и многозначительно улыбался.

— Может, ты с ним пойдешь танцевать? — сердито одернула я его.

Но Колобошу этим не проймешь. Он только посмеялся на мои слова и продолжал посылать Борьке свои телепатемы.

Братья Карамазовы не пошли с нами в кино, они исчезли по дороге. Когда я это обнаружила, мне стало опять скучно и как-то пусто. Доколе я буду зависеть от него?!

Сашка всеми силами пытался компенсировать нам отсутствие ребят. От меня он не отставал ни на шаг. Пока ехали в автобусе до клуба, снял с моего ворота дешевенькую брошь, имитирующую гроздь ягод то ли калины, то ли смородины, и не отдал.

Посмотрели какой-то итальянский фильм пятидесятых годов. Я сидела рядом с Таней Вологдиной, а Сашка за ней. Мы мешали Тане весь фильм своей болтовней и комментариями. На обратном пути Колобоша носился по снегу, как щенок, впервые выпущенный на прогулку. Он кидался снежками, а меня это занятие наводило на грустные ассоциации. Сашка до того расшалился, что швырнул несколько снежков в окно нашей квартиры. Когда мама выглянула, он дал деру. Потом, когда Сашка зайдет к нам домой, мама назовет его Соловьем-Разбойником.

Снег быстро растаял, и опять наступила бурная весна, которая кружила наши бедные многострадальные головы. Однажды я принесла в класс фотоаппарат, а Сашка его тут же реквизировал. В тот день мы сдавали нормы ГТО по стрельбе. Я специально тренировалась долго, чтобы не подвести Юрия Евгеньевича. Отогнала от себя всех, кто мог мешать. Мы с Таней Вологдиной завалились перед мишенями и без конца целились. На сей раз я прихватила с собой очки и не стала стесняться, водрузила их на нос. Сдала, к великому удивлению, на золотой значок. Норма была тридцать семь очков, а я выбила сорок два. Юрий удовлетворенно кивнул:

— Молодец, Аня!

Впрочем, Таня тоже сдала на золотой. Борис и Марат оказались в другой группе, они стреляли на час позже.

Сашка весь день бегал с моим фотоаппаратом, а вечером радостно сообщил, что использовал всю пленку. При этом вид у него был такой загадочный, что я спросила:

— А что снимал? Что-нибудь интересненькое?

Сашка ухмыльнулся:

— Ты будешь в восторге.

— Приходи ко мне завтра, вместе попечатаем, — предложила я ему.

Мы договорились на поздний вечер, благо, что следующий день был воскресенье.

Печатание фотографий на дому, это замечательное действо, равносильное таинству, как нам тогда казалось, теперь ушло из жизни обычной семьи. А сколько было радости у нас, мальчишек и девчонок, осваивающих премудрости фотодела. Мы сами выбирали фотобумагу, проявитель и закрепитель. Были любители, которые предпочитали, скажем, особую тонкую и глянцевую фотобумагу, а была еще матовая потолще и зернистая. Тогда почти в каждом семейном доме в темной кладовой устраивалась фотолаборатория. Фотобачок для проявки пленки, ванночи, пинцеты, глянцеватель, рамочка, фонарь с красным стеклом и тяжелый, черный фотоувеличитель, центр всего этого великолепия, составляли атрибутику домашней лаборатории. Мы с детства учились управляться с ними.

Сам процесс печатания фотографии всегда вызывал у меня волнение. В одиночку это делать было неинтересно, всегда хотелось поделиться удовольствием. Что может сравниться с моментом появления изображения на снимке, когда лист бумаги уже просвечен и опущен в проявитель! Сначала черные пятна, затем серые, все четче, яснее. Теперь главное — не передержать. Скорее прополоскать в воде и в закрепитель на какое-то время. Постепенно снимки бросаются на промывку в большую емкость. Кто-то приспосабливает ванну, если печатает в ванной. И не дай Бог, если вдруг кто, по неосторожности, во время процесса войдет и включит свет! Если снимки не зафиксировались, а бумага не убрана в специальные черные пакеты, все пропадет! Таинство происходит при красном свете, участники его похожи на заговорщиков, почему-то шепчутся, а не говорят вслух. Может, потому что уже очень поздно и в доме все спят?

Мы с Сашкой устроились на кухне, когда все давно уже отужинали. Сашка проявил и высушил пленку еще днем. С трепетом первооткрывателей мы взялись за дело. Я просмотрела негативы и ничего не поняла: какие-то мальчишки, непонятные силуэты. Колобоша сохранял загадочность и многообещающе улыбался. Первый снимок стал обретать очертания, причем очень знакомые. Когда фотография легла, наконец, в фиксаж, я разглядела окончательно улыбающуюся физиономию Бориса. Далее: Марат и Боря в обнимку на пороге школы; Боря на детском велосипеде, как великан на самокате. Вот они оба пытаются взгромоздиться на бедный велик. Вот Боря смотрит куда-то вдаль, засунув руки в обвисшие карманы старенького, тесного пиджачка. Они все так выросли из своих одежек к концу года.

— Ну, как? — спрашивает Сашка, довольный произведенным эффектом.

Мне не удалось скрыть нежность, с которой я разглядывала снимки.

— А он об этом знает? — спросила я.

Сашка хихикнул:

— Ага, чуть не убил меня, когда я сказал, чей это фотоаппарат!

— Почему?

— А ты не догадываешься?

Впрочем, я не стала вдаваться в подробности, и так достаточно выдала себя. Сашка — существо тонкое, он сразу все ловит.

— Я звал его сегодня с собой, — продолжил Колобоша.

Я чуть не свалилась с табурета:

— Да ты что! И он?

— Ага! — заерничал мой помощник. — А говоришь, что он тебя не волнует!

Я рассердилась:

— Во-первых, ничего подобного я тебе никогда не говорила…

— Значит, волнует!

— …Во-вторых, если ты сейчас же не перестанешь…

Сашка поднял руки в знак примирения:

— Молчу.

Я еще больше рассердилась:

— Но ты не сказал, что он ответил на твое предложение! О, наказание мое!

— Ну, все, все, — посерьезнел Сашка. — Боря отказался, потому что стесняется. Вот если бы ты сама его позвала…

— Ты шутишь? — возмутилась я. — Это же равносильно свиданию!

Сашка аж подпрыгнул:

— Так у нас сейчас с тобой свидание? А почему мы не целуемся? Это не честно!

— Я тебя сейчас убью, — вполне серьезно пригрозила я.

Сашка с наигранным смирением притих. Потом предложил:

— Давай в следующую субботу соберемся у меня. Ты отпрашивайся на всю ночь, а я с Борей договорюсь. Мне еще Витька Черепанов обещал первомайские пленки. Все сразу и напечатаем. А?

Сдерживая волнение и стараясь говорить равнодушнее, я ответила:

— Посмотрим. Дожить надо до субботы.

На этом и порешили, свернув деятельность до следующего раза.


В Петровском Заводе главная достопримечательность — это барельефы с изображением восьми декабристов на вокзале. Существует традиция: обязательно дождаться барельефов и отдать дань памяти декабристам, одухотворившим этот край своим присутствием и своими трудами.

Читу проезжали ночью, и я проспала бы, если б не два пассажира, которые потревожили нашу идиллию. Проснувшись, я выглянула в окно и решила даже выйти. Дым отечества был уже явно ощутим на читинском вокзале. Вокзал гудел и жил бурной жизнью. Гремела попса с идиотским даже для попсы текстом: "Мы насосы, мы насосы, Мы не курим папиросы".

Звуки песни мешались с криками громкоговорителей, свистом маневровых поездов, говором толпы встречающих и провожающих. Для меня эта музыка железной дороги всегда была полна какой-то манящей тайны, предчувствия дальнего пути и встречи с чудом под названием "жизнь". Это, конечно, связано с тем, что я родилась и выросла в железнодорожном поселке. Долго не засыпая ночью в детском саду, куда меня отдавали на пятидневку, я слушала перебранку путейцев в громкоговорителях, и мне казалось, что слышу голос папы. А шум поездов и стук колес всегда были для меня лучшей колыбельной. В самую жару я спала на балконе под грохот железной дороги, совершенно не воспринимая его.

Я постояла на платформе, вдыхая весенний, терпкий воздух. Мысленно проследила путь от вокзала до центральной площади, пробежалась по памятным местам Читы. Господи, сколько лет я не была здесь! Не меньше двадцати.

А ведь здесь учились мои одноклассники, кто в политехническом, как Ольга Яковлева и Ольга Тушина, кто в медицинском, как Любка Соколова и Ирка Савина. Многие закончили только техникумы, железнодорожный, в первую очередь. Теперь им, на старости лет, приходится продолжать образование, наверстывать упущенное. Жизнь заставила. Учатся на заочных отделениях, приезжают сюда сдавать сессию. А наша любимая троица, талантливая и многообещающая, прихватив Витьку Черепанова и еще кого-то из ребят, поступили в техническом училище в крохотном городке под Читой, на помощников машиниста. Потом армия…

Они все служили, наши мальчишки. Никому не приходило в голову "косить" от армии или прятаться. И сейчас Забайкалье, да и другие провинции, служат за всех, за всех отбывают свое в Чечне, как тогда — в Афганистане. Я своих двух сыновей не отпустила в армию, хочу видеть их живыми и здоровыми. А тогда бы и вопроса не возникло, как с моим братом: пришло время, пошел служить, вот и весь сказ.