– Когда я вернулся, ты исчезла. – Он хотел, чтобы я посмотрела на все его глазами.

– Мне пришлось бежать.

– К нему?

– Прекрати, Арт. Дело ведь не в Кэррике. Я бежала от твоего отца. Он преследовал меня.

– Никто бы тебя не преследовал, если бы ты не бежала. Ты все время делаешь только хуже. А эта речь сегодня! Почему ты не можешь наконец остановиться? Просто вести себя так, как велят. Всякий раз ты делаешь так, что становится еще сложнее …

– Что сложнее?

– Ничего.

– Договаривай.

– Все сложнее нам снова быть вместе.

Я была поражена. Не сразу нашлась что ответить. Я видела, в каком он смущении, того гляди, заплачет.

– Ты все еще хочешь, чтобы мы были вместе?

Он не ответил.

– Ты страж. Я Заклейменная. И ты хочешь?

Он молчал.

– Арт, а ты понимаешь, что и Заклейменная – я все тот же человек? Что бы я ни делала, что бы ни говорила – это я.

– Нет, это не ты, – покачал он головой.

– То есть, надев эту форму, ты полностью изменился?

Он резко вскинул голову:

– Я не изменился!

Я выдержала паузу. Я тоже.

– Мне бы на воздух, – сказала я, уронив голову на руку. Слабость одолела меня, не совладать со всем этим безумием. Арт все еще хочет, чтобы мы были вместе?

– Правильно, – подхватил он. – Нам удобнее будет поговорить где-нибудь во дворе.

Он открыл камеру своей карточкой стража и вывел меня в коридор. Тот самый коридор, по которому в прошлый раз один из стражей, Фунар, повел Кэррика и меня якобы на прогулку, а на самом деле привел к камере Клеймения и вынудил слушать крики человека, над которым совершался приговор.

Потом уже меня вели по этому коридору в камеру Клеймения. А Кэррик присутствовал при этом, чтобы меня поддержать. «Я тебя отыщу». Его слова стали для меня единственной поддержкой, когда меня отпустили и я вернулась домой.

А сейчас на этой скамье, где он тогда сидел, никого нет. Голова идет кругом от всего, что случилось с нами, и от тех слов, которые я только что услышала от Арта.

И вдруг я рванула прочь – Арт не успел меня остановить. Я вбежала в камеру Клеймения и заперлась. Он остановился на пороге того помещения, что отводилось присутствующим при Клеймении. Злой как черт. Там, в помещении для зрителей, слышен каждый звук из камеры Клеймения, а в камеру оттуда не доносится ни звука. Теперь ему придется выслушать меня, никуда не денется.

– Ты знаешь, что твой отец сделал со мной в этой камере?

Он закрыл лицо руками.

– Меня усадили на этот стул. Привязали. Пять Клейм, Арт. Меня прижгли пять раз за то, что я попыталась помочь старику. А в конечном счете и не за это – за то, что попыталась солгать суду, за то, что не смогла, подвела твоего отца, выставила его дураком. Хоть ты и надел эту форму, Арт, вряд ли ты сам считаешь, что это справедливо.

Я выдвинула ящики, наполненные инструментами для Клеймения. Множество «П» разного размера, для разных частей тела, еще и с учетом роста и веса приговоренного. Надо же, а я думала, один размер на всех.

– И все это время у меня на щиколотке был твой браслет. Ты только что его мне подарил, и я хотела верить, что ты со мной, что я для тебя по-прежнему идеал. Барк разрешил мне оставить браслет. Ведь он и сделал этот браслет по твоему заказу.

Арт говорил, что заказал браслет в замке, и я заметила в глазах Барка узнавание и растерянность, когда он обнаружил этот символ идеала на ноге у приговоренной, которую ему предстояло заклеймить. Когда он постиг горькую иронию – ложь – хрупкость человеческой жизни.

– Тогда я была рада, что тебя не было среди зрителей. Но теперь думаю – лучше бы ты был.

Я провела пальцем по ряду металлических форм. Раскалив докрасна, ими клеймили приговоренных.

Оглянулась на Арта.

– Стражи волновались за меня. Пять Клейм – слишком много за один раз. Они хотели остановиться на четвертом, но для этого требовалось разрешение. Вызвали твоего отца. Он пришел сюда. И не остановил расправу, а схватил прут и поставил мне шестое Клеймо. На спине. Без обезболивающего.

Арт замотал головой. Нет, нет, нет. Не хотел поверить.

– Он скажет тебе, что я все выдумала. Что я клевещу на него. Но это не клевета, Арт. Он пришел сюда и требовал от меня покаяния – я отказалась – и вот.

Я повернулась спиной и задрала футболку, выставляя напоказ поясницу.

– Врачу он сказал, что я сделала это сама. Как бы я ухитрилась?

Голос доктора Грин: «Как девочка могла сделать это сама?»

Арт все еще мотал головой, по щекам его бежали слезы.

Я снова провела рукой по ряду прутьев в поисках того самого. Смогу ли я дотянуться им до поясницы? Возможно ли нанести себе такую рану? Неужели они попытаются доказать эту версию? Заставят меня встать в суде и продемонстрировать, как бы я это сделала?

И тут моя рука замерла. Я наткнулась на Клеймо, которое отличалось от прочих, с тремя пересекающимися кругами, как тот символ идеала, который сделал для меня Барк. Почему-то и оно оказалось в ряду с «П», предназначенными для Клеймения пороков. Я достала эту металлическую пластинку и закрепила на пруте.

– Кто же способен сам причинить себе такую боль? – повторила я вопрос доктора.

Включила горелку.

Арт заколотил кулаками в дверь.

Положила Клеймо на огонь.

– Если все считают тебя кем-то, почему бы и в самом деле им не стать? Не так ли и ты поступил, Арт? Надел форму стража, потому что все считали тебя похожим на твоего отца. Ты перестал сопротивляться, решил посмотреть, как это будет. Терять-то уже было нечего.

Рыдая, он бился о перегородку, пытаясь меня остановить.

– Судья Санчес предложила мне сделку – ты знаешь об этом?

Он озадаченно потряс головой.

– Твой отец уйдет, Санчес займет его место. Трибунал присмотрелся и обнаружил, что допустил ошибку. Пообещали освободить меня – и даже Клейма убрать.

Очевидно, Арт ничего об этом не знал.

– Но я не хочу, чтобы мне делали пластическую операцию. Эти Клейма придают мне такую силу, какой у меня никогда не было. Да и невозможно сделать вид, будто ничего не произошло. Однако Клейма нужно уравновесить. Я все еще ношу твой браслет для равновесия, – сказала я, и сама только в этот момент до конца поняла. – Это был лучший твой подарок, Арт. Ты сказал мне, что я идеальна, и я носила браслет с того дня, словно талисман, способный перевесить все Клейма. Но не в браслете было дело, а в твоих словах – в твоей вере в меня.

Арт грустно улыбнулся мне.

– Твой подарок никто никогда у меня не отнимет – ты понимаешь?

Он кивнул.

Я закатала спереди футболку, обнажив живот.

– Transversus abdominis[4], – сказала я. – Помнишь, мы учили в школе?

Он прижался руками и лбом к перегородке, сдаваясь: меня не остановить.

– Расположена под косыми мышцами, самая глубокая из мышц живота, охватывает позвоночник для защиты и равновесия. Здесь у нас центр тяжести.

Я вынула кочергу из огня. Сердце стучало. Я больше не ищу идеала – не ищу справедливости – мне нужно равновесие.

Воткнула раскаленное железо себе в живот. Заклеймена Идеалом – навеки.

В одном теле заклеймены Пороки и Идеал.

Равновесие достигнуто.

69

Боль невыносимая. Я уронила прут, схватилась за спинку стула, голова кружилась, перед глазами поплыли черные пятна. Постаралась дышать глубже, побороть тошноту. В дверь снова застучали, и я ее открыла. Арт – я упала ему на руки, и мы оба, не устояв на ногах, оказались на полу.

– Что ты наделала? – в ужасе всхлипывал он. – Что за ужас ты с собой сделала? Надо скорее в больницу.

– Не надо, – запротестовала я, цепляясь за него.

– Селестина! – крикнул он, но уже не гневно, со слезами и зарылся лицом в мои волосы, я чувствовала его теплое дыхание.

– Теперь со мной всегда будет частица тебя, что бы ты обо мне ни думал.

Он приподнял пальцем мой подбородок, и мы поглядели друг другу в глаза, очень близко, в упор.

– Я думаю, ты самая сильная, храбрая, отважная, глупая, кого я только знаю.

Я улыбнулась:

– Ты так думаешь?

– Я ревновал, – признался он, и его объятия ослабли, словно он вспомнил, что мы уже больше не вместе. – Ревновал тебя к нему. Конечно, это я должен был поступить, как он. Не бежать в одиночку – забрать тебя, бежать с тобой.

Он смотрел на меня. Такой знакомый взгляд, раньше у меня от него подгибались коленки. А теперь – ничего не шевельнулось в душе. Осталась, пожалуй, дружба, привязанность, но больше – ничего. Я думала только о Кэррике. О том, как он обнимал меня, как смотрел на меня. О его запахе и вкусе его губ. О том, что он остался лежать на полу камеры.

– Так что, хотя я с ума сходил оттого, что вы сбежали вместе, – тебе не понять, как я вас за это ненавидел, – все же я рад, что он был с тобой. Раз этого не сделал я.

– Спасибо, – шепнула я. – И я понимаю. Я то же самое почувствовала, когда увидела тебя с Джунипер.

– Мы хотели защитить тебя.

– Теперь я это знаю.

Арт отвел глаза. Он знал, что потерял меня.

– Я думал, это поможет мне сблизиться с отцом. – Взглядом он указал на свою форму. – Не сработало. Раньше я не видел в нем того, кого видят все остальные, – судью. Мы с тобой смеялись над этим, нам казалось, это маска, можно отделить ее от человека. Но теперь… он изменился.

Я закусила губу.

– Он правда сделал с тобой то, что ты говорила? – прошептал он.

Я кивнула.

Арт снова прижал меня к себе.

– Кто же такой этот человек? Мой отец!

– Тебя он любит. – Другого утешения мне не удалось подыскать.

Арт осторожно подвинул меня, чтобы встать. Я поморщилась от боли. Пошарив в одном из стенных шкафов, Арт нашел бинт.

Он приподнял мою футболку – такое знакомое движение – и вздрогнул при виде свежего ожога. Все линии четкие, не то что месиво у меня на спине. Этот шрам будет символом не кары, а несломленной гордости. Но мне пришлось крепче сжать зубы, чтобы сдержать стон, когда Арт принялся промывать рану, а затем прижал к ней прокладку и замотал бинт.

– Что ж, если он меня любит, значит, простит, – сказал он. – Я выведу тебя отсюда.

– Нет. Ты не должен.

– Должен.

– И потом… – Невольно я глянула в ту сторону, где находились камеры с задержанными. – Дедушка. Рафаэль. – Сглотнула и закончила: – Кэррик.

Арт оправил на мне футболку.

– Я вас всех выведу отсюда, – тихо пообещал он. – Дай только сообразить как.

– Спасибо.

Я ухватилась за его руку, и он помог мне встать.

– Самое малое, что я могу сделать, – продолжал он. – Я не хочу, чтобы люди думали, будто я такой же, как он. Самый ужасный для меня страх, вообразить только … стать похожим на моего отца.

– Никто не подумает, что ты такой же, когда узнают, что ты хотел нам помочь.

– Я боюсь не того, что подумают. Я боюсь на самом деле стать таким, как он.

– Ты совсем другой, – сказала я. И я действительно в это верила. – Арт, я хотела тебе сказать… – Я собиралась предупредить его о том, что вот-вот должно было произойти, но в этот миг, подняв глаза, я увидела Кревана.

Он сидел в соседнем помещении. Я не знала, давно ли он пришел и много ли слышал. Хорошо бы он слышал, что сказал о нем Арт.

Мы встретились взглядами сквозь стекло, и по его отчаявшемуся лицу я поняла – он слышал каждое слово. Красный плащ казался ему велик, обвис на поникших плечах. Судья встал и вышел.

Арт двинулся было за ним, но я его удержала.

Вбежали стражи – увидели нас – подскочили.

Мы не сопротивлялись.

70

– Полегче! – сказал Арт.

Меня схватили так резко, что я дернулась от боли.

– Что происходит? – спросил страж.

– Потом поговорим. В другом месте, – напустил на себя важность Арт.

– Бери девчонку, я возьму его, – сориентировался второй страж.

– Я выполнял указания моего отца, – сказал Арт, и страж, бросив на него презрительный взгляд, пробормотал: «Папенькин сыночек» – и поволок меня прочь.

Не в камеру – меня повели по винтовой лестнице прочь от камер первого этажа, наверх, в помещения, занимаемые членами Трибунала.

В этой части замка я не бывала никогда, туда так просто не попадешь – закрытая территория, только для служащих.

Каждый шаг причинял боль, но выбора не было, пришлось подчиниться. Мы добрались до самого верха, меня завели в комнату в башне. Посреди стоял круглый стол, вдоль стен книжные стеллажи, прерываемые лишь окнами – по одну сторону с видом на внутренний двор замка, а по другим сторонам – на разные городские районы. Санчес, как я поняла, любила созерцать мир с высоты. В этой комнате принимались решения. Сейчас тут сидели бок о бок Санчес и Джексон, вид у обоих довольно мрачный. Позиции Кревана пошатнулись, Санчес изобличила его, но теперь судьям придется иметь дело с последствиями объявленной Креваном программы Окончательного решения. Ситуация критическая, и, казалось бы, меньше всего им следовало бы волноваться из-за меня, но я стала для них последней каплей.