Шерри Томас - Идеальная пара

Лондон, 8 мая 1893 года

Только на одну разновидность брака высшее общество всегда смотрело с одобрением.

Счастливые браки пошлы, поскольку супружеские восторги остывают быстрее, чем свежеприготовленный пудинг. Несчастливые браки и того пошлее; они – все равно что хитроумное изобретение фрау фон Тиз, способное за раз отшлепать сорок мягких мест. Страшно сказать, но очень многие знают о них не понаслышке.

Нет, единственный союз, которому нипочем житейские бури, – это благопристойный брак. И самый благопристойный брак, по общему мнению, был у лорда и леди Тремейн.

За десять лет супружества ни один из них не помянул другого недобрым словом ни при родителях, ни при родственниках, ни в беседах с закадычными друзьями, ни с незнакомцами. Более того, по свидетельству слуг, они никогда не ссорились – ни по пустякам, ни по делу не ставили друг друга в неловкое положение и, в сущности, жили в мире и согласии.

Тем не менее каждый год какая-нибудь выскочка-дебютантка, только что выпорхнувшая из классной комнаты объявляла (тоже мне тайна!), что лорд и леди Тремейн живут на разных континентах и со дня свадьбы никто не видел их вместе.

Родственники же дебютантки – те, что постарше, – только покачивали головами. Несмышленая девчонка! Погодите, когда она узнает, что ее кавалер завел интрижку на стороне. Или разлюбит того, за кого вышла замуж. Вот тогда она поймет, до чего славно устроились Тремейны: эти в высшей степени благоразумные люди, с самого начала живущие порознь, были свободны от всяких обязательств и не обременены тягостным грузом чувств. Поистине образцовый союз!

Но вот когда леди Тремейн вдруг подала на развод – якобы на том основании, что лорд Тремейн изменил ей и сбежал, – в гостиных многих лондонских домов все изумились до того, что у некоторых даже челюсти отвисли. А десять дней спустя, когда по городу разнеслась весть, что лорд Тремейн впервые за десять лет ступит на землю Англии, челюсти отвисли снова, на сей раз – почти у всех членов высшего общества.

Слухи о том, что случилось дальше, взбудоражили уже всех без исключения. А случилась, если верить слухам, следующая история: в дверь дома Тремейнов на Парк-лейн позвонили, и дворецкий Гудман, верой и правдой служивший леди Тремейн, пошел открывать. За дверью же стоял незнакомец – господин самой примечательной наружности: высокий, красивый, статный и весьма представительный.

– Добрый день, сэр, – с невозмутимым видом проговорил Гудман (дворецкий леди Тремейн был весьма удивлен, но, конечно же, не стал таращить глаза и болтать глупости).

Гудман ожидал, что ему подадут визитную карточку и заодно сообщат о цели визита, но вместо этого ему протянули головной убор. Еще больше удивившись, дворецкий молча принял у визитера цилиндр с атласными полями. И в ту же секунду незнакомец прошествовал мимо него в холл. Не удостоив дворецкого ни взглядом, ни объяснением столь возмутительного вторжения, незваный гость принялся стаскивать перчатки.

– Но сэр, – возмутился Гудман, – хозяйка дома еще не позволила вам входить.

Незнакомец повернулся и смерил Гудмана взглядом, от которого тому сделалось ужасно не по себе – захотелось даже забиться в самый дальний угол и заскулить.

– Разве это не особняк Тремейнов? – осведомился гость.

– Он самый, сэр, – в замешательстве подтвердил Гудман.

– Тогда будь любезен, просвети меня: с каких это пор хозяину дома требуется разрешение, чтобы войти в собственные владения? – Зажав перчатки в правой руке, странный визитер легонько похлопывал ими по ладони левой – словно поигрывал хлыстом для верховой езды.

Теперь уже дворецкий не смог сдержаться; он в изумлении таращился на гостя. Действительно, о чем говорил этот человек? Ведь его, Гудмана, хозяйка подобно королеве Елизавете прекрасно обходилась и без хозяина дома…

И тут Гудмана осенило – и он в ужасе похолодел. Дворецкий наконец-то понял: перед ним стоял маркиз Тремейн, супруг маркизы и наследник герцога Фэрфорда! Маркиз долго жил в чужих краях, но вот наконец вернулся!..

– Прошу меня простить, сэр. – Отвесив поклон, Гудман обрел прежнее хладнокровие и взял перчатки лорда Тремейна. – Видите ли, сэр, нас, к сожалению, не известили о, вашем приезде. Но я сию минуту распоряжусь, чтобы ваши покои привели в надлежащий вид. Изволите пока выпить чего-нибудь освежающего?

– Не откажусь. И проследите, чтобы выгрузили мой багаж, – распорядился лорд Тремейн. – Леди Тремейн дома?

Гудман не уловил в голосе маркиза никаких необычных интонаций, словно тот соснул часок после обеда в клубе, а потом вернулся домой. И это после десяти лет отсутствия!

Дворецкий снова поклонился.

– Леди Тремейн совершает моцион в парке, сэр.

– Отлично, – кивнул маркиз.

Гудман машинально последовал за лордом Тремейном, и только минуту спустя, когда маркиз обернулся и взглянул на него, чуть выгнув бровь, до дворецкого дошло, что он свободен.

Оглядывая жилище жены, лорд, Тремейн невольно хмурился – его одолевало какое-то странное беспокойство.

Обстановка в доме оказалась на удивление изысканной, а он-то ожидал увидеть подобие интерьеров, как в соседских домах в конце Пятой авеню, – помпезных, раззолоченных, только на то и годных, что навевать воспоминания о последних днях Версаля. Он и сам обзавелся парой стульев той эпохи, но стулья эти выдержали тяжесть не одной сотни затянутых в бархат седалищ и поэтому выглядели скорее удобными, нежели роскошными.

То и дело осматриваясь, Тремейн нигде не замечал ни массивных буфетов, ни плодящихся, как кролики, старинных безделушек, которые в его понимании были неотделимы от жилища англичан. Если уж на то пошло, дом жены до жути напоминал некую виллу в Турине, у подножия итальянских Альп, где он в ранней юности провел много счастливых дней. Там нежно-бирюзовые обои поблескивали старинной позолотой, на тонконогих кованых подставках возвышались фаянсовые горшки с орхидеями, а мебель была прочная, добротная, из прошлого столетия.

Его детство прошло в постоянных скитаниях с места на место, но все это время только ту виллу, за исключением поместья деда, он считал своим домом. Он любил ее за красоту, за уют и за обилие комнатных растений, разливавших в воздухе чудесный аромат трав.

Лорд Тремейн уже готов был списать сходство между домами на случайное совпадение, когда вдруг его внимание привлекли картины, украшавшие стены гостиной. Среди полотен Рубенса, Тициана и фамильных портретов, как правило, занимавших большую часть стен в английских домах, маркиза развесила картины тех самых современных художников, чьи работы он поместил на самое видное место в своем доме на Манхэттене, – Сислея, Берты Моризо, Мэри Кассатт и Моне (злые языки сравнивали их произведения с безвкусными обоями).

Сердце Тремейна тревожно забилось, когда в столовой обнаружились еще одна работа Моне и две картины Дега; причем все выглядело так, словно леди Тремейн скупила какую-нибудь выставку импрессионистов целиком – Ренуара, Сезанна, Сера, то есть художников, чья слава не выходила за пределы самых скандальных кружков парижской богемы.

Не в силах сделать ни шага, Тремейн замер посреди этой галереи. Оказалось, что хозяйка, обставив свой дом, воплотила в жизнь мечты юноши, когда-то женившегося на ней. Должно быть, во время их долгих восторженных бесед он обмолвился о своем пристрастии к лаконичности в домашнем убранстве и о любви к современному искусству.

Он вспомнил, как она внимала ему, затаив дыхание, вспомнил ее осторожные расспросы и жгучий интерес ко всему, что касалось его жизни. Значит, развод – это всего лишь очередная уловка, хитро подстроенная западня, чтобы залучить его обратно, когда выяснилось, что все остальные средства не дают желаемого результата? Может быть, сейчас, распахнув дверь спальни, он увидит ее в своей постели – обнаженную и окутанную ароматом духов?

Отыскав хозяйские покои, он распахнул дверь.

Ни обнаженной, ни одетой леди Тремейн на постели не оказалось.

Не было и самой постели.

Не было вообще ничего. Комната была такой же голой и пустынной, как Дикий Запад.

Вмятины на ковре, где некогда стояли кресла и кровать, давно выровнялись. На стенах не было ни намека на выцветшие прямоугольники, какие остаются, если картины сняли совсем недавно. Поя и подоконники покрывал толстый слой пыли. Было очевидно, что комната пустовала уже много лет.

И тут Тремейн вдруг почувствовал себя так, как будто его ударили ногой в пах.

Немного помедлив, он продолжал осмотр.

Примыкавшая к спальне хозяйская гостиная сверкала чистотой и поражала меблировкой – тут были и кресла с декоративно обитыми спинками, и шкафы, заполненные книгами, и письменный стол со свежей стопкой бумаги и недавно наполненной чернильницей, и даже горшочек с цветущим амарантом. На фоне всего этого отсутствие спальни еще сильнее бросалось в глаза и выглядело настоящей издевкой.

Может, когда-то убранство дома и задумывалось с одной-единственной целью – заманить его обратно. Но с тех пор минуло десять лет, и было ясно, что за прошедшие годы леди Тремейн вытравила его из своей жизни.

Несколько минут спустя появился Гудман с двумя слугами, тащившими огромный дорожный сундук Тремейна. Окинув взглядом спальню, дворецкий залился пунцовым румянцем и в смущении пробормотал:

– Это дело одного часа, сэр. Мы как следует проветрим комнату, а потом все устроим надлежащим образом.

Тремейн чуть было не велел дворецкому не утруждать себя и оставить в спальне все как есть. Но этим он выдал бы себя с головой, поэтому утвердительно кивнул:

– Что ж, очень хорошо.

Опытный образец штамповочного пресса, который леди Тремейн выписала для своей фабрики в Лестершире, никак не желал оправдывать связанные с ним ожидания. Затянувшиеся переговоры с ливерпульским судостроителем складывались совсем не в ее пользу. И еще ей надо было ответить на кучу писем от матери, в общей сложности – десять штук, то есть по одному в день, после того как она подала прошение о разводе. В них миссис Роуленд недвусмысленно подвергала сомнению здравость ее рассудка и почти в открытую сравнивала умственные способности дочери с сообразительностью пробки.

Но в этом не было ничего из ряда вон выходящего. Истинной же виновницей головной боли леди Тремейн была телеграмма от миссис Роуленд, полученная три часа назад: «Сегодня утром Тремейн сошел с корабля в порту Саутгемптона».

И как ни уговаривала себя маркиза, что, мол, все это – обычное дело, надо подписать бумага и уладить разногласия, а рано или поздно Тремейн все равно бы вернулся, приезд ее благоверного не сулил ничего хорошего.

Ее муж – в Англии! Впервые за десять лет он так близко, если не считать того прискорбного случая в Копенгагене в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.

– Пусть Бройтон зайдет ко мне завтра утром и просмотрит кое-какие счета, – распорядилась леди Тремейн. Протянув Гудману шаль, шляпку и перчатки, она добавила: – И вызови, пожалуйста, мисс Этуаль – я продиктую ей письма. А также, скажи Иди, что сегодня я надену кремовое бархатное платье вместо шелкового фиолетового.

– Миледи…

– Да, чуть не забыла. Утром я виделась с лордом Сатклиффом. Его секретарь подал в отставку, и я порекомендовала ему твоего племянника. Лорд Сатклифф ждет его у себя завтра в десять утра. Передай ему, что лорд Сатклифф прежде всего ценит в людях прямоту и немногословность.

– Миледи, вы слишком добры! – воскликнул Гудман.

– Он способный молодой человек, – продолжала леди Тремейн, останавливаясь перед дверью библиотеки. – Что же касается мисс Этуаль, то я передумала. Пусть явится ко мне не сейчас, а через двадцать минут. И проследи, чтобы до тех пор меня не беспокоили.

– Но миледи, его светлость…

– Его светлость сегодня не приглашен к чаю, – перебила маркиза. Открыв дверь библиотеки, она обернулась и, бросив взгляд на дворецкого, спросила: – В чем дело, Гудман? Может, опять спина болит?

– Нет, миледи, но там…

– Здесь я, – послышался голос из библиотеки.

Голос ее мужа.

Леди Тремейн вздрогнула от неожиданности. В этот момент ей пришло на ум только одно: как хорошо, что она не пригласила Фредди зайти, чем частенько заканчивались их совместные прогулки по парку. Но уже в следующую секунду из головы у нее вылетели вообще все мысли, а затем ее бросило сначала в жар, потом в холод. И тотчас же воздух вокруг сгустился и стал вязким, как гороховая похлебка; дышать таким было невозможно – разве что глотать.

Кивнув Гудману, миледи тихо сказала:

– Возвращайся к своим делам.

Но Гудман медлил. «Неужели он боится за меня?» – промелькнуло у леди Тремейн. Она переступила порог библиотеки, и массивная дубовая дверь закрылась за ней, отгородив ее от любопытных глаз, от всего остального мира.