В Очакове ему нравились мощенные бетонными плитами дорожки и выкрашенные яркой краской перильца, нравилось, что там есть «два моря» — с одной стороны настоящее, с волнами и медузами, а с другой — лиман, вонючий и какой-то завораживающе неземной, огромная враждебного вида лужа, совершенно мертвая, где лежали на боку ржавые корабли. Туда они ходили гулять по вечерам — Александр Яковлевич, слишком нарядный для такой местности, весь в белом, и тихая Рита, к осени немного поправляющаяся, семенящая всегда немного сзади.

Кормили всегда одним и тем же, только оно по-разному называлось. На второй день у Вадика начался сильный понос, пришлось пропустить море. Сначала были подозрения на персики, потом пообщались с соседями, оказалось, это у многих детей так. Всю неделю были проблемы, его желудок, привыкший к диетической и грамотно подобранной пище, не смог справиться с казенными рыбными котлетами и вареной курицей. Во время послеобеденного отсиживания в тени познакомились с Зоей Михайловной. Они со Славиком приезжали сюда не первый год и брали, помимо прочего, электрическую плитку. Их и раньше видели на пляже, обращали внимание, какой взрослый мальчик растет, как помогает маме носить пляжные вещи, никогда не спорит. Если бы ему не читали вслух книжки (наверстывая все непрочитанное вслух дома) и он бы не строил песочные крепости, то приняли бы его за пятиклассника, а оказалось, что Славик всего на два года старше Вадика и только закончил первый класс.

Именно в тот приезд мальчики как-то прохладно отнеслись друг к другу, Славик подружился с детьми своего возраста, а Вадик не хотел ни с кем играть, в основном строил замки и рыл плотины сам. Зато их мамы много говорили о детском здоровье. Рита, по правде сказать, немного побаивалась Зою Михайловну, но не подходить к ней на пляже опасалась, чтобы не выдать себя и не выказать неуважения. Их очередь готовить на плитке была раньше установленного обеденного времени. Зоя Михайловна давала им ключ от домика, а сама часто оставалась под тентом на пляже. Тогда готовить было значительно легче.

4

В конце 1984 года Горбачев неожиданно объявил о начале перестройки. Но покупка дико дорогого кассетного магнитофона «Шарп» (с инструкцией на японском языке и немыслимо красивыми, вкусно и деликатно позвякивающими в руках красными глянцевыми батарейками) была событием куда более важным в жизни Ильницких. Кассеты было всего три, производства фирмы DENON: «Pink Floyd», «Beatles» и «Qween». Еще в магнитофоне было радио, но почти ничего не ловило, потому пользовались стареньким «Меридианом» со сломанной антенной, которую Александр Яковлевич прикручивал медицинским лейкопластырем. Магнитофон слушали два часа в субботу — во время уборки. Сперва слушать разрешалось каждый день, но пленка стала попискивать, и, применив свои неглубокие технические познания, Александр Яковлевич пришел к выводу, что от частого прослушивания кассеты портятся. Больше всего Вадику нравилось начало стороны «В» на кассете «Pink Floyd» — какие-то космические звуки, переговоры по рации и потом будто женский крик, повторяющийся, не истошный, а громко охающий, проваливающийся куда-то, смытый затем ровными трелями электрогитары. Ради этой странной и единственно правильной, по его мнению, музыки Вадик с болезненным нетерпением ждал субботней уборки.

В сентябре того же года, после положенного моря, Вадик пошел в школу. Без особого покровительства со стороны отца его легко приняли в «английскую» 57-ю школу на Прорезной (тогда она называлась Свердлова). Школа отличалась тем, что не нужно было носить школьную форму и ряд предметов преподавался на английском языке.

Адаптация проходила тяжеловато. Мир вдруг расширился на еще одно измерение, открыв истины, которые могли быть неправильными, но само существование которых нельзя было отрицать. Это оказалась какая-то неприятная, другая жизнь, составляющая огромную подводную часть айсберга, на верхушке которого в идиллическом пространстве жил Вадик. В один из первых дней в туалете собралась толпа мальчишек. Вадик впервые видел такой туалет — без кабинок, без дверей. Опустив голову и стесняясь, стараясь никому не мешать, он протиснулся к крайней кабинке, его тут же плотно обступили. Он старался не обращать на них внимания, как учил папа, будто их нет, но они орали: «Великолепно!» «Потряса-а-а-ающе!» — и еще какие-то слова, русские, но которых Вадик никогда не слышал. Когда он застегивал штаны, кто-то пнул его под зад, на брючках остался бурый от мастики отпечаток косых черточек с подошвы кед. С тех пор школа стала почти что адом. Вадик не был избалованным мальчиком и стоически боролся со страхом и неприязнью каждое утро, понимая, что выбора все равно нет. Мир вокруг представлялся ему черно-белым завитком спиралей: черная — это школа, белая за ней — это Москва, Киев и море, более крупная черная — это вся страна (цветное пятно на глобусе, где, взявшись за руки, стоят рисованные шарики-человечки, тот, что западнее, — в шароварах, а на востоке — в шубе и держит за веревочку оленя, и все это дешево и фальшиво), потому что папа говорил, что тут жить плохо, а за ней снова белая — это весь остальной мир, ведь там лучше, а маленькая белая точечка посередине витка — он сам. По мере того как он взрослел, Вадик все больше, все отчаянней влюблялся в ТОТ мир, представлявшийся сплошным супермаркетовским глянцем (фото торгового зала Wallmart в привезенном кем-то отцу The Time), где мир вращается вокруг кассет фирмы DENON, безымянных «жувачек» и, конечно, магнитофонов «Шарп». В период с 1984 по 1989 год на гипотетическом семейном портрете, который мог бы нарисовать Вадик, папу с мамой обнимал бы он и магнитофон — с ручками и ножками. Это была такая же пронзительная, щемящая любовь, что захлестнула его к атласной подушечке несколько лет назад, только она была на десяток сантиметров выше, более зрелая.

Славка с первого класса ходил в школу сам. Он был доволен собой и жизнью, всегда доброжелательно спокоен — свойство положительных героев-богатырей. В драках был замешан редко, но всегда выигрывал, рано научился ругаться матом, но мать узнала об этом только к седьмому классу, да и то из записи в дневнике. Из-за сильной загруженности Зоя Михайловна не могла уделять достаточно времени контролю над образованием сына, да и учился он нормально, с некоторой ленцой, но без двоек. Славка снова был «старшим» в классе, хотя было там несколько детей, родившихся на полгода раньше его. Еще была пара мальчиков, растущих без отцов, но ни в ком из них не просматривалось и доли того мужского, жесткого и дружелюбно-снисходительного, что излучал Славик. Зоя Михайловна иногда корила себя, что мало занимается сыном, что так и не сходили ни разу в кукольный театр, на балете всего раз были! Но на смену этим мыслям неизменно приходили другие — как бы заработать, как бы выкрутиться. Это был для нее своеобразный азарт, смысл жизни, идущий слегка вразрез с марксистско-ленининской моралью, воспеваемой ею на заседаниях партячейки. А Славик оставался всегда таким замечательным, таким самостоятельным и самодостаточным, что за него можно было особо не волноваться. Иногда ей на ум приходило циничное словосочетание «удобный ребенок», но Зоя тут же в ужасе прогоняла такие мысли.

В 57-й школе у Славки были приятели. Он пришел туда как-то к концу пятого урока: учительница пения заболела, отпустили всех раньше. Еще у него была лупа, с помощью которой он собирался поджечь сухие листики на лестнице, идущей от школы вниз на улицу Ленина. Внизу лестницы стоял щупленький мальчик с непривычно густыми и длинными черными волосами, торчащими в разные стороны. Рукав свитера вымазан мелом, огромный и какой-то несуразный портфель висит на спине немного боком, а из-под портфеля неприлично торчит выбившийся из штанин клетчатой морковиной кусок рубашки. Ребята уже пришли, обступили Славку, стали торопить, подкладывая под лупу раскрошенный желтоватый фильтр, добытый из окурка, кто-то стал спорить и толкаться. Придурку с портфелем кто-то из уходящих домой прогорланил несколько обидных слов. Славик встал, и все почтительно замерли. Вадик ошеломленно озирался, даже не замечая, как по щекам текут слезы.

— Эй, ты! — вышло немножко грубее, чем он хотел, поэтому Славик как бы прокашлялся, потом сунул кому-то лупу, на ходу думая, что совсем невежливо как-то крикнул, пнул свой портфель, словно оправдываясь, и, неспешной трусцой спускаясь по лестнице, отметил, что и это было лишним.

— Эй, привет, — он стал перед сыном тети Риты, легонько тронул его за плечо. Вадик тут же расслабился, еще толком не узнав его, но эти добрые серые глаза, слегка нахмуренные желтые брови по степени родства, по отклику, теплым полотном разворачивающемуся в груди, были почти как мамины.

— Здравствуйте, — тихо и восхищенно ответил Вадик, он так как не знал, как обращаться к старшим мальчикам.

— Чего ревешь? — Славик косо глянул наверх, оттуда пара ребят наблюдала за ними с непоседливым любопытством, остальные отвернулись и на корточках над чем-то колдовали. С удивительной взрослой усталостью Славик неторопливо отвел от них взгляд.

— Бабушка не пришла до сих пор…

— Тебя забирают обычно? — Да… — И нижняя губа снова затряслась. Дело было не в бабушке, да и не в мальчишках, просто это было так ошеломительно, так непостижимо и страшно — как так, что его не забрали, не пришли, и за этой несостыковкой угадывались пугающие очертания куда более страшных нарушений привычной рутины, что могут теоретически случиться в любой момент.

Славка, обрадовавшись приключению, взялся за дело профессионально. Схватив Вадика за руку, он быстрым шагом повел его обратно в школу, бросив ребятам на лестнице, что лупу оставляет Костику и чтоб тот принес вечером на площадку, а то убьет. Здание школы, неестественно пустое и тихое, снова напугало Вадика, он даже на какое-то время перестал доверять своему спасителю.

— Где твой класс?

Они прошли по длинному коридору, из окон падал густой белый свет. Класс был, конечно, уже закрыт.

— Пойдем к вахтерше тогда, будешь у нее сидеть.

Но когда они спустились по лестнице, то сразу увидели бабушку — такую же нелепую и взволнованную, как Вадик. Они трагически прильнули друг к другу, и эта сцена поразила Славку, именно поразила до глубины души. Не то чтобы он не видел и не ощущал на себе проявления чувств — мама обнимала его, целовала, но это все было не то, не та степень какого-то фатального прямо, граничащего с безумием чувства, такого глубокого, что конца не видно, и в то же время простого, как животный инстинкт принять смерть, защищая свою кровь.

Бабушка проспала. Она сама испугалась так же, как Вадик, почти бежала до школы, задыхаясь, хватаясь за сердце и останавливаясь, от этого нервничая еще больше. Так же, как и он, она была полна ощущения чего-то ужасного, катастрофы, разорванного пространства — что в положенное время не пришла в положенное место.

— Бабушка, но как же можно было проспать? Ведь днем не спят! — звонко, с противной старательностью выговаривая все буквы, спросил Вадик.

— Не знаю…. Маленький, сама не знаю, мой родной…Это был первый звоночек.

Славик учился через дорогу, в 48-й школе. И все у него было в порядке, была уже какая-то своя мальчишеская жизнь, какие-то обязанности. Не было только ничего интересного. Не то чтобы жизнь протекала совсем безрадостно, но в октябрятских дружинах, стенгазетах и прочих общественных движениях все сквозило фальшью, он это чувствовал уже во втором классе, и мультики врали; может, не врали в кино, но на интересные фильмы еще не пускали. Класс у них был хороший, дружный, не было изгоев. А этот теть-Ритин сын был настоящим придурком, но каким-то другим совсем, заоблачным, и с ним хотелось общаться. Иногда Славке казалось, что он пропускает в жизни что-то важное, он ощущал какой-то нереализованный потенциал внутри себя, хотелось чем-то серьезно увлечься, но ни кружок народного творчества, организованный на продленке, ни тем более мамины занятия музыкой не приносили желанного удовлетворения. Еще все время казалось, что неприметная дверца в другое измерение рядом, он чувствовал всей душей, унюхивая присутствие еще одного параллельного мира.

Первый раз он пришел к Вадику в гости через несколько дней после сцены спасения. Славка снова ошивался у 57-й школы по каким-то своим мальчишеским делам. Когда мимо проходили Вадик с бабушкой и уши резал его громкий звонкий голосок, как обычно взахлеб что-то рассказывающий, Славка, притворившийся, что завязывает шнурок, резко встал, будто вырос из-под земли.

— Эй, привет.

Он был один, а их двое, как-то неловко сделалось.

Вадик с бабушкой посмотрели на него с беспечными по-светски улыбками:

— Здравствуй, мальчик.

Славка почему-то сразу подумал: «Вот кого не любят коммунисты!»

— Там у меня во дворе котята родились, хочешь посмотреть?