Мейвис Чик - Интимная жизнь моей тетушки

На что услышала:

– На пособие по безработице не купишь.

На что ответила:

– Телефон я тебе куплю.

– Это ничего не решает, – вздохнул он.

В то утро мы заключили договор. До конца этого месяца мы блаженствуем. Никаких трудных вопросов, никаких истерик и обид. Никакой ревности. Наслаждаемся тем, что имеем. Еще три недели. А по возвращении в Лондон, пообещала ему я, будем решать, как жить дальше.

Френсис и я теперь виделись только по уик-эндам, и я бы, пожалуй, наслаждалась умиротворением, которое приходило вместе с ним, если бы он не мешал моей другой жизни. Тридцатилетняя совместная жизнь пускает глубокие корни: слишком много дорогих воспоминаний. Но все портили страх разоблачения и отчаяние, которое я чувствовала с приближением воскресного вечера. Отвращение к коллекции необычных фотографий обнаженных женщин фермера Хоупа держало Френсиса на приличном расстоянии (он позволял себе только холодно раскланиваться), от всего семейства, так что дочь фермера мне удалось нейтрализовать. Однако теперь Мэттью и я уже не прогуливались в непосредственной близости от дома и не бывали в Бридпорте, а уж брали друг друга за руку лишь в десяти милях от Кейри-Хаус. К счастью, погода стояла чудесная, поэтому мы много времени проводили на окрестных пляжах, где местные по будням практически не бывали. Ездили в Лайм или на восток, за Эбботсбьюри, в Уэймот и Пул. Иногда уезжали и подальше от моря, к Мейден-Касл.

По вечерам сидели в саду, где нас никто не мог увидеть, громко старались не разговаривать, окна я занавешивала. Мэттью парковал автомобиль в четверти мили от Кейри-Хаус, так что никаких внешних признаков его присутствия не было. Я прекрасно понимала, что все всё знают, но мне не задавали никаких вопросов, потому что я ни с кем не разговаривала. Да, разительная со мной произошла перемена: если раньше, увидев знакомое лицо, я всегда останавливалась, чтобы перекинуться парой слов, улыбалась или хотя бы подмигивала, то теперь просто отгородилась от окружающего мира. Потребность с кем-либо общаться пропала. Мэттью заменил мне всех остальных, и я не нуждалась в чьих-либо еще словах или улыбках. Так было безопаснее, да и не создавало мне никаких трудностей. Опять же он принадлежал только мне, не растрачивал свое внимание на кого-то еще, и меня это полностью устраивало.

К сожалению, Френсис не только словесно отмечал перемены цвета моего тела по мере того, как неделя перетекала в неделю, ему также все больше нравилось раскладывать его на белизне простыни. А я перестала выискивать поводы для отказа. Слишком устала, чтобы тратить последние запасы мысленной энергии на то, что ровным счетом ничего не значило. Когда могла, лгала Мэттью. Если не могла, говорила, что не все в моей власти.

– Ты обещал, – напоминала я ему, – что этот месяц мы должны провести без ультиматумов… – И он, пусть и с неохотой, закрывал тему.

Френсиса явно радовал мой загар, который для него являлся признаком укрепления душевного равновесия, а следовательно, надежды на то, что я вновь стану прежней хорошей женой. Он смеялся и говорил, что, судя по загару, я не уделяю много времени каким-то другим занятиям. «Отнюдь, – со злостью думала я, – очень даже уделяю».

Если я и питала слабую надежду, что за эти четыре недели моя любовь к Мэттью ослабнет, надежды эти не оправдались: любовь только усилилась. Так я ему и сказала перед последним уик-эндом. Никогда в жизни не чувствовала себя более счастливой, чем в эти четыре недели, такой удивительно молодой. Плохие новости и одновременно хорошие. Для нас обоих. Однако я не могу вспомнить, о чем мы говорили, чем заполняли часы, что делали и о чем думали, когда были имеете. Просто жили. Каким бы ни был секрет любви, мы его нашли.

– А как ты? – спросила я. – Я тебе не надоела? – Но спрашивала, потому что знала ответ. Знала, что не надоела. И сие означало, что пусковой механизм бомбы все еще взведен и она может взорваться после того, как закончится последний уик-энд. Рядом с Мэттью я чувствовала себя смелее смелого. Если исход должен быть таким, пусть будет. В наш последний вечер вдвоем мы даже обошли Кейри-Хаус кругом, посмотрели на деревню, помахали дому дочери фермера Хоупа, хотя в тот вечер она и не возилась в саду. А если б и возилась, значения это не имело. Пусть кричит в мегафон, если есть у нее такое желание. Значения это более не имело.

В наше последнее утро я подарила ему эти глупые подставки для яиц.

Он рассмеялся, укладывая их в чемодан.

– Сувениры.

– Символы, – поправила я. – Храни их.

С момента покупки я вбила себе в голову, что не принадлежу Френсису, пусть он и имеет меня, гладит, трогает, пока он не прикоснется к этим двум кусочкам фарфора.

Когда я озвучила это объяснение, Мэттью покачал головой:

– Женская логика. Ты не будешь принадлежать ему только в одном случае, крошка, если уйдешь от него.

Как мог бы сказать Воннегут: «Приплыли…»

Я наблюдала, как медленно, но верно с меня сходит загар. «Когда сойдет полностью, – сказала я себе, – я вновь стану счастливой». Или если не счастливой, то всем довольной. Или если не счастливой и всем довольной, то умиротворенной. Перемены произойдут, ответы найдутся.

Но шел август, и пока ничего не происходило. Линии перехода от загоревшей кожи к белой на бедрах и груди оставались такими же четкими. Белые участки кожи в точности повторяли мой бикини. Я как могла прикрывала тело от Френсиса. Если в Дорсете, который все более напоминал сон, секс с ним казался нереальным, поскольку ровным счетом ничего не значил, то в Лондоне он стал суровой действительностью, и его прикосновения начали вызывать у меня отвращение. Они словно говорили: «Ты – моя собственность, я должен снова тебя пометить, и быстро». И я не имела права подать голос, сказать, хочу я этого или нет. «Неужели, – думала я, – он не замечает моей реакции? Неужели не может прочесть мои мысли и не знает, что я почти ненавижу его?»

По мнению Френсиса, наш месяц в деревне стал большим шагом вперед в нашей семейной жизни. Возможно, он имел в виду наши редкие совместные купания в ванне и мою готовность отдаться ему по первому требованию. Однажды это случилось на пшеничном поле. По мнению Френсиса, мы словно вернулись в нашу молодость, в те годы, когда только-только поженились. Но я этого не помнила. Прошлое более не занимало меня. Это же легко. Так говорят респектабельные проститутки, поставившие дело на поток. Это легко. Ты приспосабливаешься. Даже улыбаешься, и он не может догадаться, что мыслями ты где-то далеко-далеко. Секс с Френсисом стал для меня такой же ерундой, как наши партии в скраббл или кружки пива в пабе.

Но Френсиса все устраивало. Он говорил о нашей так называемой идиллии незнакомцам на вечеринках и, уж конечно, секретарям и коллегам на работе. Он преднамеренно не желал считаться с моими чувствами, не обращал ровно никакого внимания на мое состояние, превратился в токующего тетерева, который слышит только себя:

– Если вы хотите перезарядить батареи, арендуйте на месяц коттедж в деревне и поселите туда жену. Для нас это дало прекрасный результат…

И при этом пожимал мою руку или поглаживал колено, чтобы собеседник окончательно понял, о чем он ведет речь. Мне от всего этого становилось дурно.

Дом и семья тяготили меня. Не желала я больше быть матерью, бабушкой, свекровью, хотелось оставаться молоденькой девушкой, в которую превратила меня любовь. Заявив, что мне нужно сменить обстановку (Френсис этому подивился, поскольку я только вернулась в Лондон), я на несколько дней поехала к Джулии. Она по крайней мере не собиралась разводить со мной разговоры, держа в руке одну или другую мою грудь. А то и обе сразу. Мне хотелось покинуть свое тело. Потому что не ощущала его своим, оно как будто уже не принадлежало только мне. Я-то хотела укрыть его от всех, а Френсис мне не позволял. Не то чтобы настаивал на своих правах. Как бы молчаливо выражал свои желания, а я молчаливо отказывала ему. Нет сомнений, что многие семьи живут с этим, и даже очень неплохо, но я только открывала для себя эту фазу семейных отношений и вкупе с сознанием вины чувствовала себя ужасно. Слова «счастливая жизнь на пенсии» постоянно жужжали в голове. Френсис мечтал, о «счастливой жизни на пенсии», тогда как мне казалось, что я только что родилась. Так что отъезд представлялся мне лучшим вариантом. Джулия и этот чертов Хоув могли напомнить мне, что у некоторых нет любящего мужа, который хочет любить тебя и которому ты ничего не можешь дать взамен, и любовника, который тоже хочет любить тебя и которого ты не можешь не любить.

Джулия, как и все остальные, отметила, как молодо я выгляжу. И как похорошела. Она, возможно, из сестринской верности, полагала, что причина тому – мудрость Френсиса. «Предположение, далекое от истины», – думала я, лежа под своим любовником за песчаной дюной неподалеку от Хоува. Уйти от Джулии труда не составляло.

– Пойду прогуляюсь и полюбуюсь закатом, – говорила я.

А Мэттью уже ждал меня, стоя у старого волнолома. Хоув ведь очень близко от Лондона. Несколько дней растянулись в неделю. Френсис с нетерпением ждал моего возвращения домой. Джулия радовалась моему присутствию. А Мэттью однажды вечером, когда мы пили посткоитусное пиво в одном не слишком уютном пабе, как-то по-семейному заметил:

– На следующей неделе надо платить автомобильный налог.

– И что?

– Перед этим необходимо пройти техосмотр.

Обычно он не говорил об автомобилях, но, если ему того хотелось, почему нет?

– Сколько лет твоему автомобилю?

– Тринадцать.

– Пора менять?

Он посмотрел на меня, как бы говоря: «Ну что мне с тобой делать?»

– Мне придется от него избавляться.

– Что? – не поняла я.

– Видишь ли, техосмотр выявит много неисправностей… Их устранение обойдется в кругленькую сумму.

– Обратись в наш гараж… возможно, так будет дешевле… – Я никак не хотела спуститься с облаков на землю. – Ты не можешь избавиться от него. Как мы сможем встречаться?

Вновь он посмотрел на меня, на этот раз покачал головой, мысленно повторив: «Что мне с тобой делать?»

– Пособие по безработице не включает ремонт автомобиля. Думаю, мне пора начинать работать. А так я превращаюсь в героя дневного телесериала.

Не требовалось магического кристалла, чтобы сообразить, что с решением долго тянуть не удастся.

Френсис угрожал, пусть и полушутя, что приедет и заберет меня.

Мои внучки посылали мне маленькие открытки, раскрашенные в яркие цвета, с вопросом: «Где ты, бабушка?»

И я согласилась вернуться в Лондон.

Мэттью продал автомобиль и на нашу последнюю встречу на берегу приехал на поезде. Поскольку все мое семейство прибывало на следующий день, я не могла отвезти его в Лондон. Поэтому отвезла на станцию, чуть ли не к последней электричке. Ночь выдалась теплая и звездная. На платформе компанию нам составил лишь один юноша, сидящий на скамье в дальнем конце. Буфета не было, но мне все равно вновь вспомнился фильм «Короткая встреча». И когда поезд остановился, двери открылись, Мэттью прошел в вагон и двери захлопнулись, у меня создалось ощущение, что это конец, он уезжает очень далеко, на край империи, и я больше никогда его не увижу. Когда поезд тронулся с места, он, увидев слезы на моих глазах, замахал руками, наверное, предлагая успокоиться. Я ему позвонила и оставила сообщение на автоответчике, предлагая не волноваться. Просто я очень его любила.

Через пару дней после возвращения в Лондон я купила ему мобильный телефон. Он не хотел брать, но я твердо вложила телефон ему в руку.

– Сделай это для меня. Чтобы я всегда могла тебя найти.

Ему предложили новую работу.

– Когда?

– С ноября.

– Где?

– В Шеффилде.

– В Шеффилде? Ты поедешь?

– А ты?

– Вроде бы ты хотел немного передохнуть. – Я едва не плакала.

– Прошло уже девять месяцев после моего ухода из Шелдона. Пора вновь впрягаться.

Я его поняла. Мэттью больше не собирался ставить мне ультиматумы вообще. Теперь он выходил с конкретным предложением.

По реке мы спустились в Кью. Опасное место, в летний день, столь Недалеко от дома. Но мне уже надоело говорить ему: «Не стоит…» – словно непослушному ребенку. Шел август, с реки дул приятный ветерок, если, конечно, не доносил до нас удушливый дым Паддингтон-Грин. Люди прогуливались, ели мороженое. По воде скользили лодки и яхты. Вокруг без устали щелкали фотоаппараты японцев. Обычная жизнь. Нормальная. К которой я так стремилась.

Буквально накануне я прочитала о девушке-еврейке, которую отправили жить на отдаленную ферму в Германии во время Второй мировой войны с вымышленными биографией, именем, фамилией. Ей сказали: хочешь жить и дышать, становись арийкой и забудь о прошлом. Сны и те должны стать арийскими. Ей это удавалось долгое время, но однажды она села на велосипед, поехала в чистое поле, где не было ни души, и закричала во всю мощь легких: «Меня зовут Эльза, меня зовут Эльза!..» Кричала, пока не осипла, а потом вернулась ко лжи… Эта история особенно впечатляла на фоне окружающей обыденности. Жить в обмане, пусть раскрытие этого обмана не представляло угрозу жизни, испытание не из легких. В моем случае всю ношу несла на своих плечах я, хотя Мэттью и думал, что делит ее со мной. Судя по продолжению нашего разговора, он не имел ни малейшего понятия о том, как мне тяжело. Как вскоре выяснилось, предложением поменять Лондон на Шеффилд дело не ограничилось.