Светлана Нарватова - Искусство управлять людьми

Dimych:

Lexus: « Ничего, прыгает до сих пор как живой!»

Тут важно КАК прыгать. 17 матчей подряд в Лиге Чемпионов с «мокрыми» воротами. Мировой рекорд, не баран чихнул! Армейцам памперс пора надевать.:/ Уж лучше бы ушел по «травме, вымощенной желтым кирпичом».

Afro-diziak:

Dimych, шел ты сам по этой самой «травме». А Игоря не тронь! Он вратарь от бога, у него и «сухих» рекордов хватает. И Вереина в покое оставьте уже. Сколько сумел, столько отыграл.

Как ни странно, больше всего Андрея задела последняя фраза. Не глум point'а, не обсуждение его судьбы, а вот эта снисходительная жалость, которая сквозила в «сколько сумел». «Ну, не шмогла я, мужик, не шмогла», отдавалось в голове словами из бородатого анекдота. Оказалось, не всё отболело в душе. Наружу рвалось, что он не ради себя ушел. Не потому что боялся боли или нагрузок, а потому что не хотел подводить команду. Потому что нападающий без скорости, что скрипач без пальцев. А другого футбола он не знал. Для него футбол — это забивать. Вереин начал отвечать, но заставил себя удалить текст. Оправдываться он ни перед кем не будет. Вместо этого Андрей открыл редактирование поста и исправил фамилию грузинской певицы. Увы, изменения не прошли незамеченными.

point:

О, не иначе как Megadron на проводе? КстатЕ о топике: аффтар, Вам ли писать о верности?

Megadron:

point, есть претензии к моей верности? Насколько мне не изменяет память не одна моя женщина на неверность, пожаловаться не могла.

point:

У-ух! «Насколько мне не изменяет память» в части собственной верности — это звучит твердо! Уверенность в каждом своем слове. Во-вторых, как тут уже неоднократно отмечалось, я — не ваша женщина, оттого могу и пожаловаться. В-третьих, речь шла о верности традициям русского языка и собственному редактору.

Megadron:

point, мои отношения с редактором — это наше дело.

point:

Megadron, теперь у Вас отношения с редактором? А как же незабвенная Vero4ka?

Vero4ka:

point, оставь нас в покое!

point:

)))))))))))) Megadron, что-то тут не чисто… Либо с редактором, либо с Vero4kой, либо с верностью…

Egorov:

point, в отношениях с редактором у Вереина всё девственно чисто. Это я как редактор ответственно заявляю. Я просто вчера занят был.

И Андрею стало стыдно за свою ревность и совершенно детское поведение. Он собрался было отправить текст по электронке, но летучая мышка на иконке гордо замахала крылышками, держа в зубах письмо от Игоря с исправленным постом. В теле письма стояла единственная фраза: «Расплатишься потом. Натурой не принимаю».

Point замолчал.

Казалось бы, радоваться надо.

Но неприятный осадок в душе продолжал горчить.

Маша напряженно поглядывала на сотовый.

Ненадолго же его хватило!

За сегодняшний вечер Андрей не позвонил ни разу. Оказывается, не брать трубку с мстительным чувством: «Так тебе и надо!» — это одно, а ждать в тишине — совсем другое.

Маша глубоко вдохнула через нос и медленно выдохнула через рот.

Словно в ответ ее мыслям раздался звонок — в дверь.

Ее всегда подтянутый и энергичный Валера стоял на пороге усталый и какой-то… помятый. Подготовка к защите давалась ему нелегко. Горская вспомнила свою кандидатскую. Сейчас, оглядываясь назад, она понимала, что всё прошло очень легко. Совет был родной, это теперь работа большинства диссоветов приостановлена и Залесский ехал защищаться в центр. Заботы о хозяйственной стороне дела, типа организации послезащитного банкета, взял на себя Валера — они уже встречались, но Маша отказалась от его щедрого предложения оплатить ресторан. Учитывая общий ценник, банкет был так, ерунда. Хотя большую часть средств на защиту ей всё же выделили родители. Горский-старший и слушать ничего не захотел, когда дочь попыталась отнекиваться. Да и не слишком она старалась, у нее забот и без того хватало — все отзывы были положительными, но один из официальных оппонентов написал замечаний на две страницы. Машу лихорадило. Два дня до защиты она ходила из угла в угол, повторяя наизусть текст доклада и старательно скалясь. Папа, утешая ее, говорил: «Машусь, в твоем деле главное что? Юбка покороче, улыбка пошире. И большинство из мастодонтов забудут, как задать вопросы. Это же настоящие ученые: сложившиеся, — на этих словах отец сутулился, — блестящие, — тут он проводил по воображаемой лысине, — и выдающиеся, — обрисовывал живот. — Они же красивых молодых девушек в своем возрасте только на картинках видят». Маша смеялась, и напряжение отпускало.

На деле всё оказалось совсем нестрашно. То ли подействовало короткое платье, то ли отцовские слова: «Ты становишься полноценным кандидатом наук, когда разбираешься в теме своей диссертации лучше, чем любой академик», — были правдой. Она стала полноценным кандидатом.

Залесскому предстояла процедура посложнее: незнакомый совет, неродной город, отсутствие «группы поддержки». И в любом случае, докторская — не кандидатская.

Валерик прошел на кухню, сел к стене, откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

— Ты как? — поинтересовалась хозяйка, накладывая ужин.

— Пациент скорее жив, чем мертв, — вымученно улыбнулся тот. Разумеется, нагрузку за время отсутствия с него никто не снимал. Маша перехватила несколько дисциплин, те, которые не совпадали с ее расписанием и были знакомы. Однако львиную долю он вычитывал авансом сам, в авральном режиме. В том числе заочников. — Может, всё же поедешь?

— Как ты себе это представляешь? Выезжать в воскресенье. Сегодня пятница. Когда я буду оформлять командировку?

— Напишешь заявление на отпуск за свой счет.

— Валер, не выдумывай. Что я там, в купальнике помпонами буду махать? В любом случае, такие вещи в последний момент не решаются. Нам следовало подумать об этом заранее.

— Ну, да, — хмыкнул он. — Ты же не любишь изменений в планах.

По лицу Залесского было видно, что он хочет сказать что-то еще, но сдерживается. Дзинькнула микроволновка, возвещая о готовности. Горячая тарелка перекочевала на стол.

Валера подошел к раковине, вымыл руки, вернулся за стол и приступил к еде. В его позе сквозила какая-то изможденность.

— Ты мне голову помассируешь? — попросил он. — В висках как две дрели.

— Не вопрос.

Сытый и разомлевший от ласки, через полчаса Валера вырубился на постели. Однако когда Маша проснулась ночью, он был раздет и прижимал ее к себе.

После дискуссии на форуме Андрей нуждался в источнике положительных эмоций. И по совершенно непонятной причине ему показалось, что этим источником может стать Черная Герцогиня. Не иначе как моча в голову стукнула. Хотя внутренний голос всё же настаивал на другой биологической жидкости, и даже место ее бурления конкретизировал.

Каковы бы ни были побуждающие мотивы, Вереин отправился в универ. И практически сразу наткнулся на Марию Петровну. Нынче вид у Марии Петровны был отнюдь не герцогский, а как у нашкодившего щенка. Она стояла рядом с высокой, ухоженной женщиной, в чертах которой без труда угадывалось родство с Горской. Мать, понял Вереин. Ему припомнился разговор с Игорьком в самом начале их знакомства — тот, кажется, называл высокую должность родительницы. Вроде, проректор. Дама красивая, даже в своем возрасте хорошо за сорок, это Андрей как мужик отметил. Но красота ее была какая-то ледяная. Снежная королева, из тех, кто коня на скаку заморозит. Было заметно, что она не ругала Машу — нет, это был обычный разговор. Рядовое отеческое — точнее, материнское — наставление на путь истинный. Но хвост девушки был надежно поджат.

И впервые Андрей задумался о том, а куда он вообще лезет со своим свиным рылом? Рады ли ему в калашном ряду? Он молча развернулся — после «общения по-родственному» Маша добрыми эмоциями не лучилась. Снова попадать ей под горячую руку не хотелось.

И Вереин побрел общаться с другим проректором, своим знакомым. Седой мужик с усами как у Сталина, Владислав Петрович, проректор по экономике, первым делом предложил выпить кофейку. Вторым поинтересовался, всё ли у Андрея хорошо? Нет ли каких-то проблем? А третьим, в ответ на просьбу, рассказал о родителях Горской. И чем красочней было повествование, тем понятнее становилась суть ироничного вопроса Егорова про срочную защиту диссертации. Мать — доктор наук, потомственный филолог; отец — член-корреспондент Академии наук. Пусть Маша производила впечатление нашкодившего щенка, но от рождения была призовой породистой сукой. Не ко двору он здесь, дворовый пес. Где ему, кобелю шелудивому без рода, без племени, на нее громоздиться?

В качестве терапии реальностью Андрей вернулся на фирму. Нужно было довести до ума предновогодние акции. Мысли периодически скатывались всё к тому же предмету. Кто он рядом с Горской? Раньше он был Мегадроном. Звезда практически всероссийского уровня, улыбавшаяся с экрана телевизора. А теперь? Рядовой предприниматель сомнительного уровня. Студент-заочник. Сам он никто, и фамилиё у него никак.

Под знаменем трудовых будней прошли пятница и суббота. Вереин собственным героическим примером вдохновлял сотрудников на стахановский труд. Те вдохновлялись без особого восторга. По мере сил. В воскресенье народ взвыл, и Андрею тонко намекнули, что пора бы и отдохнуть. Нервы восстановить. Всем. А то работники от чувства глубокого удовлетворения уже сидеть не в состоянии. Не мог бы уважаемый господин руководитель реализовать свою творческую потенцию где-нибудь в другом месте? Хотя бы в воскресенье.

Вереин был вынужден признать, что фонтан имеет-таки право на отдых, влез в машину, завел мотор на прогрев и включил радио — время убить. Звуки до оскомины знакомого хита всех времен и народов неожиданно легли на сердце.

«Свет, озарил мою больную душу.

Нет, твой покой я страстью не нарушу.

Бред, полночный бред терзает сердце мне опять

О, Эсмеральда, я посмел тебя желать»

Хрипловатый голос пробирал до костей, цепляя за живое. И зачем он связался с этой чертовой Герцогиней?! Жил бы себе спокойно, потрахивал очередную верочку… Так нет, его на «голубую кровь» потянуло. Экзотики захотелось. От мысли об «экзотике» защемило под грудиной.

«Рай, обещают рай твои объятья.

Дай мне надежду, о, моё проклятье,

Знай: греховных мыслей мне сладка слепая власть.

Безумец, прежде я не знал, что значит страсть»

В голове вспыхнули воспоминания о том, как он впервые увидел Горскую, идущую по проходу между партами. Как цапался с нею на парах. Как нес ее на руках, прыгая по покрышкам. Как лежал на Маше, касаясь губами ее беззащитной шеи. И непрошенная эрекция стала ему ответом на вопрос, ко двору ли он пришелся. Ответом было: «А какая разница?» Он ее хотел, а всё остальное значения не имеет.

«И днём и ночью лишь она передо мной,

И не Мадонне я молюсь, а ей одной.

Стой, не покидай меня безумная мечта.

В раба мужчину превращает красота.

И после смерти мне не обрести покой.

Я душу дьяволу продам за ночь с тобой».

За ночь с тобой…

Ну. Уж. Нет.

Вереин решительно переключил тюнер на другую волну, где разливался бодренький латиноамериканский мотивчик. Мы — не рабы. Рабы — не мы. Автомобиль тронулся с места. Адрес Горской известен. Дело за вином и тортиком.

Поднимаясь на четвертый этаж типовой кирпичной пятиэтажки, Андрей поймал себя на том, что волнуется. Как пацан, ей-богу. Он скользнул рукой под куртку, в задний карман джинсов, проверить, не потерялся ли заветный квадратик. Убедившись в собственной дееспособности, он преодолел последний лестничный пролет и решительно нажал звонок. В квартире раздались шаги, и у него — очень к месту — мелькнула мысль, что Горская может жить с родителями. Или со своим экономистом. Насладиться букетом вспыхнувших эмоций он не успел — дверь приоткрылась.