Затем обхватываю пальцами его горло и сдавливаю так крепко, как только могу.

Пес дергается, его тело слабо дрожит, борясь из последних сил.

Но сил у него почти не осталось.

Мое тело напряжено, все мышцы горят. Я сжимаю челюсти, стараясь продержаться еще одну секунду.

Всего одну секунду.

Зажмуриваюсь. В горле ком из-за слез.

Он опять дергается и… наконец-то… обмякает, жизнь покидает его.

Я прерывисто выдыхаю и убираю руку.

Твою мать.

Желчь подступает к горлу, срабатывает рвотный рефлекс. Меня едва не выворачивает наизнанку, но я заставляю себя размеренно вдыхать и выдыхать, подавляя тошноту.

Просунув руки под пса, поднимаю его, чтобы отнести к машине, однако, едва повернувшись, останавливаюсь. В нескольких метрах от меня стоит Рика, и я понимаю, что она все видела.

Она смотрит так, будто я предал ее.

Я отвожу взгляд, набираясь решимости, прохожу мимо нее и несу собаку к багажному отсеку «гелендвагена».

Кто она, мать ее, такая, чтобы меня судить? Я сделал то, что должен был сделать.

Достаю полотенце из своей спортивной сумки (я приехал за Рикой сразу после тренировки) и кладу на него пса. Достав еще одно полотенце, вытираю руки, потому что они в его крови, а потом накрываю тканью собаку и захлопываю заднюю дверь.

Сев на свое место, завожу машину, в то время как Рика распахивает пассажирскую дверцу и плюхается на сиденье, не сказав мне ни слова.

Я газую, сжимая руль. Ее молчание сопоставимо по громкости с оскорблениями и упреками моего отца.

Я поступил правильно. Пошла ты. Мне плевать, что ты думаешь.

Я тяжело дышу, с каждой секундой злясь все сильнее.

– Думаешь, ветеринар, который усыпил твою кошку год назад, лучше? – заявляю я, время от времени бросая на Рику сердитые взгляды. – А?

Она плотнее сжимает губы. Я снова вижу слезы в ее глазах.

– Ты сделал это голыми руками! – выкрикивает она, повернувшись ко мне. – Ты сам его убил. Я бы такого никогда не смогла сделать!

– И именно поэтому ты всегда будешь слабой, – бросаю я в ответ. – Знаешь, почему большинство людей в мире несчастны, Рика? Потому что им не хватает смелости совершить один поступок, который изменит их жизнь. Это животное мучилось, а ты мучилась, наблюдая за ним. Теперь его страдания закончились.

– Я не слабая, – возражает она, но ее подбородок все равно дрожит. – И твой поступок не принес мне счастья. Мне от него лучше не стало.

Я ехидно улыбаюсь.

– Считаешь меня плохим? Разочаровалась во мне? Ну, знаешь что? Мне безразлично твое мнение! Ты – тринадцатилетняя обуза, за которой приходится приглядывать моей семье, и в будущем превратишься лишь в восемнадцатилетнюю копию своей пьяной мамаши!

И ее глаз начинают катиться горошины слез, кажется, она вот-вот сорвется.

– Только тебе с таким шрамом, скорее всего, не удастся подцепить богатого мужа, – рычу я.

Она потрясенно вздыхает. Лицо Рики искажается, а тело содрогается от рыданий. Она хватает дверную ручку, начинает дергать и тянуть ее, пытаясь выбраться из машины.

– Рика! – ору я.

Твою мать, я еду на скорости девяносто пять километров в час!

Я хватаю ее за запястье и, вильнув к обочине, резко торможу.

Рика торопливо открывает дверь, вылетает из салона и бежит в лес.

Я переключаюсь на нейтральную передачу, рывком поднимаю ручку тормоза, распахиваю свою дверцу и тоже выпрыгиваю из машины.

– Вернись! – кричу я, захлопнув дверь.

Рика поворачивается.

– Нет!

Я бегу следом за ней.

– Куда, черт побери, ты собралась? У меня дел полно, мне некогда за тобой гоняться!

– Я к папе пойду, – слышится ее ответ. – Домой дойду сама!

– Черта с два. Сядь в проклятую машину и перестань меня бесить.

– Оставь меня в покое!

Кипя от ярости, я останавливаюсь. Кладбище сразу за холмом, однако на улице тьма непроглядная.

Я качаю головой, пятясь назад.

– Ладно! – рявкаю я. – Тогда иди, навести своего отца!

Развернувшись, я торопливо шагаю к «гелендвагену», оставив Рику в лесу, и забираюсь в салон.

Запустив двигатель, еще какое-то время торчу на месте. Там темно. А она одна. К черту. Если ей хочется покапризничать, при чем тут я.

Врубив передачу, срываюсь с места и направляюсь прямо к своему дому. Не заглушив двигатель, выскакиваю наружу и иду к сараю, где нахожу лопату, после чего возвращаюсь обратно.

Сумерки октября приносят с собой морозец, от которого мерзнут уши, хотя каждая клеточка моего тела все еще пылает после этой стычки.

Рика смотрела на меня так же, как смотрит мой отец. Словно я все делаю неправильно.

А я коплю все, что раздирает меня изнутри – злость и необъяснимое желание чего-то. Нечто, скрытое в глубине моей души, хочет заниматься саморазрушением, устраивать беспорядки и делать то, что не посмеют другие.

Я не хочу причинять людям боль, но со временем ощущение, будто я пытаюсь вырваться из своей собственной кожи, становится все сильнее.

Мне нужен хаос.

Я устал ощущать свое бессилие. Я устал от того, что отец меня подавляет.

Сегодня я попытался принять непростое решение. Совершил поступок, который нужно было сделать, но никто бы на это не пошел.

А Рика посмотрела на меня так же, как он. Словно я ненормальный.

Швыряю лопату в багажник и гоню по нашей подъездной дорожке в сторону единственного места, пришедшего на ум.

Собор Святого Килиана.

Остановившись у старой церкви, оставляю фары включенными и, отойдя ближе к деревьям, начинаю рыть яму. У пса не было ошейника, и на поиск его хозяев могло бы уйти много времени, поэтому мне придется его похоронить.

Это единственное место, которое мне нравится, так что логично сделать это тут.

Я выкапываю яму глубиной примерно в полметра, возвращаюсь к багажнику, открываю заднюю дверь и слышу сигнал своего телефона, который лежит на переднем сиденье.

Наверное, это парни спрашивают, куда, черт побери, я запропастился.

Я должен был вернуться домой, забрать наши запасы туалетной бумаги, баллончиков с краской и гвоздей, заготовленных для розыгрышей в честь Ночи Дьявола. Одних и тех же унылых розыгрышей, которые мы устраиваем каждый год, после чего напиваемся на складе.

Беру пса на руки, оставив его в полотенцах, и несу к яме, где опускаюсь на колени и аккуратно укладываю его на дно.

Кровь пропитала ткань; моя рука становится багряной. Я вытираю ее о джинсы, затем поднимаю лопату, забрасывая яму землей.

Когда заканчиваю, просто стою перед могилой, опираясь на длинную деревянную рукоятку, и смотрю на гору свежей земли.

Ты слабая.

Ничтожество.

Перестань меня бесить.

Я сказал Рике те же слова, которые слышал от отца. Как я мог так поступить?

Она не слабая. Она просто ребенок.

Я зол на своего отца; зол из-за того, что Рика так сильно меня притягивает. С самого детства.

Я зол, потому что, пока я рос, меня все раздражало. На свете не так много того, что, доставляет мне радость.

Но я не имел права обижать Рику. Как я мог наговорить ей столько гадостей? Я не такой, как он.

Выдохнув, я замечаю облако пара, вырвавшееся из моего рта. На улице жутко холодно, и этот холод наконец-то пробирает меня до костей, напоминая, что я бросил ее. Одну. В темноте. На холоде.

Я спешу к машине, забрасываю лопату в багажник и, подхватив свой мобильник, проверяю время.

Прошел час.

Я оставил Рику час назад.

Прыгаю на сиденье, завожу двигатель, включаю заднюю передачу и, сдав назад, разворачиваюсь. Переключившись на первую, выезжаю на дорогу, наблюдая в зеркало заднего вида, как собор исчезает в темноте.

Я гоню по шоссе к воротам нашей коммуны, сворачиваю на Гров Парк Лэйн и доезжаю до самого конца улицы, где находится кладбище Святого Петра.

Убежав в лес, Рика вошла на кладбище с противоположной стороны, но я знаю, куда именно нужно ехать.

Могила ее отца расположена неподалеку от нашего семейного склепа. Он мог позволить себе что-нибудь столь же грандиозное, однако Шрейдер Фэйн не был пафосным говнюком, как мужчины в моей семье. По его мнению скромной могильной плиты было достаточно, о чем он и упомянул в завещании.

Я еду по темной узкой дорожке. Справа и слева лишь деревья и море серых, черных и белых памятников.

Остановившись на вершине невысокого холма, я глушу двигатель, уже заметив, как мне кажется, пару ног в траве.

Господи.

Я бегу между памятниками и вижу ее. Она лежит на могиле своего отца, свернувшись в комок и прижав руки к груди.

Остановившись, смотрю на спящую Рику и на мгновение вижу в ней ту самую малышку, какой когда-то увидел ее в первый раз. Я опускаюсь на одно колено, беру ее на руки и поднимаю. Ее тело такое маленькое и легкое.

Рика ерзает у меня в объятиях.

– Майкл?

– Ш-ш-ш, – успокаиваю ее. – Я с тобой.

– Я не хочу идти домой, – противится она и, не раскрывая глаз, обнимает меня за шею.

– Я тоже не хочу.

Заметив каменную скамейку в нескольких метрах от нас, я несу Рику туда. Меня охватывает чувство вины, когда я замечаю, какая у нее холодная кожа.

Я не должен был бросать ее.

Я сажусь на скамейку, оставляя Рику у себя на коленях. Она кладет голову мне на грудь, а я прижимаю ее к себе, стараясь согреть или сделать что-нибудь, чтобы ей стало лучше.

– Я не должен был говорить тебе все те слова, – признаю я хриплым голосом. – Твой шрам не уродливый.

Рика обхватывает руками мою талию и, дрожа, сильнее прижимается ко мне.

– Ты никогда не извиняешься, – заявляет она. – Ни перед кем.

– Я и не пытаюсь, – бросаю я в ответ вроде как в шутку.

На самом деле, именно это я и делаю сейчас. Я чувствую себя виноватым, но мне сложно признавать собственные ошибки. Вероятно потому, что отец никогда не упускает шанса напомнить мне о них.

Только Рика права. Я никогда не извиняюсь. Люди терпят мою грубость, но не она. Рика убежала от меня. В ночь. На кладбище.

– Ты очень смелая, – бормочу я. – А я нет. Я просто трус, который обижает детей.

– Это неправда, – отвечает она. В ее голосе я слышу намек на улыбку.

Но Рика не видит то, что вижу я. Она не может заглянуть в мои мысли. Я трус, я жестокий, и меня постоянно все чертовски раздражает.

Я крепче обнимаю ее, пытаясь согреть.

– Могу я кое-что тебе рассказать, мелкая? – спрашиваю я. К горлу подступает ком. – Я всегда боюсь. Я выполняю его распоряжения. Поднимаюсь и говорю или, наоборот, молчу. И никогда ни в чем ему не отказываю. Я не могу постоять за себя.

Я назвал Рику слабой. Но это я слаб. Я ненавижу себя таким. Каждая мелочь овладевает моими мыслями, я не контролирую свою жизнь.

– Люди меня не видят, Рика, – откровенно признаю я. – Я существую лишь в качестве его отражения.

Она немного запрокидывает голову назад, но глаза не открывает.

– Неправда, – сонно бормочет Рика. – Ты первый, кого я всегда замечаю в комнате.

Я печально хмурю брови и отворачиваюсь, опасаясь, что она услышит мое тяжелое дыхание.

– Помнишь, прошлым летом мама заставила тебя и твоих друзей взять нас с Тревором с собой в горы? – спрашивает Рика. – Ты позволил нам делать все, что захочется. Разрешал близко подходить к краю обрыва. Забираться на валуны. Разрешил Тревору материться… – Ее пальцы сжимают мою футболку. – Но ты не позволял нам заходить слишком далеко. Ты сказал, мы должны поберечь силы на обратный путь. Ты ведешь себя так же.

– Что ты имеешь в виду?

Она делает глубокий вдох, потом выдыхает.

– Ну, ты как будто бережешь силы для чего-то. Сдерживаешься, – поясняет Рика, уютней устраиваясь у меня на коленях. – Но в этом нет никакого смысла. Жизнь – это путешествие в один конец, обратного пути не будет. Чего ты ждешь?

В одно мгновение в моей груди все содрогается. Я смотрю на нее сверху вниз. Ее слова обрушиваются на меня так, словно по мне грузовик проехал.