Клод Годар д'Окур - История моя и моей любовницы: Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы

После описанного в предыдущей главе происшествия Сильвина и Ламбер виделись ежедневно, однако его визиты не доставляли ей такой же радости, как посещения доктора Беатена. Этих мужчин невозможно было даже сравнивать. У Беатена был вид и манеры педанта и лицо священника, правда, очень румяное. Ламбер же был по-настоящему хорош собой: высокий, стройный, с правильными чертами лица, приятной улыбкой и нежными глазами — короче говоря, один из лучших парижских кавалеров. Со стороны Сильвины было бы невероятной глупостью предпочесть ему Беатена. Впрочем, Ламбер умел приручать самых суровых недотрог и холодных ханжей, так что в конце концов он тронул сердце пылкой жены Сильвино.

В самом начале их отношений меня не отсылали прочь, но я ускользала сама. Множество раз тетя пробовала призывать меня к себе, но потом привыкла к моим отлучкам. Я видела, как она все мягче и ласковее обращается с Ламбером, он был не менее пылок, чем отставленный исповедник, но гораздо более деликатен. День ото дня ситуация становилась все поучительнее для меня, и какое-то время спустя я наверняка получила бы «полный курс» образования в интересовавшей меня области, если бы Сильвине не пришел внезапно в голову каприз перенести свои свидания в маленький будуар. Тщетно я пыталась проследить за моими героями на новой сцене — ничего не получилось, и я была безутешна.

Должна заметить, что с тех пор, как вместо человека в сутане нашим постоянным спутником стал остроумный Ламбер, моя тетя очень переменилась. Она стала делать модные прически, надевала драгоценности, с лица исчезло постное выражение, на него вернулась радость жизни. Мы перестали слишком часто ходить к мессе, а вскоре и вовсе научились обходиться без службы. Пришлось восстанавливать светскую репутацию, порою прибегая для этого даже ко лжи. «Спросите у моей племянницы!» — то и дело восклицала тетя, и я самым решительным образом заявляла, что «тетя была очень-очень больна». Ей верили… или не верили, но люди сегодня весьма снисходительны — к счастью! Никто теперь не ссорится с человеком, захотевшим на какое-то время стать затворником.

Вернулся Сильвино, и все пошло наилучшим образом. Ламбер стал другом дома. У моей тети никогда прежде не было лучшего настроения, и она стала такой покладистой!

Ах, любовь! Несчастный правитель! Твое королевство огромно, подданные — бесчисленны, тысячами разнообразнейших способов ты делаешь счастливыми тех, кто подчиняется тебе… Увы! Большинство людей — неблагодарные глупцы, проклинающие тебя, вместо того чтобы благодарить! Как они слепы! Сильвино не принадлежал к их числу: жена была так мила с ним, что он не сомневался, что стал одним из счастливых рогоносцев, но совершенно не огорчался. А между тем Сильвино следовало быть осторожнее: Беатен не забыл унизительных пощечин Ламбера и вскоре поставил нас в весьма щекотливое положение… Вот тогда-то деликатнейший из супругов проявил свое бесконечное великодушие и острый ум… О, Сильвино! Как вы были галантны! Как безупречно вели себя! Жаль, что я не могу вдохновить вашим примером всех рогоносцев мира и заставить их следовать голосу рассудка.

В тот день у нас ужинали Ламбер и двое художников, приехавших из Италии. Все были очень веселы. Мы с тетей — с ней каждый чувствовал себя совершенно свободно — до слез смеялись множеству замечательных острот наших гостей. Безмятежность вечера была нарушена мальчиком-посыльным, который принес письмо, адресованное дяде.

Читая, он несколько раз покачал головой, а закончив, произнес:

— Друзья мои, это анонимное письмо, и касается оно вас, мадам, взгляните. — В тоне его голоса не было ничего устрашающего, но странное выражение лица не предвещало ничего хорошего. Сильвина так дрожала, что не смогла дочитать до конца… Роковая записка выпала из ее рук, лицо внезапно покрылось смертельной бледностью, ей стало дурно. Мужчины кинулись приводить тетушку в чувство.

— Ничего страшного, — говорил дядя, расшнуровывая платье жены и открывая восхищенным взглядам друзей два совершенных полушария груди. Один из художников подавал флакон с нюхательной солью, другой растирал Сильвине руки, и только Ламбер, как самое заинтересованное лицо, оказался совершенно бесполезен, за что и заслужил несколько лукавых замечаний Сильвино. Между тем прекрасная Сильвина открыла глаза. Поцелуй и несколько нежных слов мужа окончательно успокоили бедную женщину. Присутствующие вернулись за стол. Больная окончательно поправилась, выпив несколько бокалов шампанского, после чего Сильвино взял слово, чтобы ввести друзей в курс дела:

— Все это должно казаться вам довольно необычным, господа, разве что мой друг Ламбер догадывается, о чем идет речь. Так вот: жена моя очаровательна, ее любят, что меня совершенно не удивляет, — даже я, ее муж, до сих пор влюблен, как в первые дни. Видимо, в мое отсутствие Сильвина досадила кому-нибудь из обожателей и теперь он решил отомстить, написав мне анонимное письмо, достаточно грязное, чтобы поссорить супругов… Однако я нахожу столь обидчивых людей недостойными своего внимания мещанами и презираю их мелочность и узость взглядов. Итак, мне намекают, что некий друг, очень влюбленный в мою жену, часто посещал ее, а она, желая без стеснения отвечать на его страсть, отказалась от общества, лишила себя всех удовольствий. Одним словом, нет никаких сомнений в том, что предатель (именно так его называет в письме аноним) подошел к последней черте. Мне намекают на возможность скандала, советуют наказать жену… но скажите же, господа, как, на ваш взгляд, я должен поступить, узнав столь важные вещи?..

— Думаю, — сказал один из художников, — что ваша жена неспособна дать повод недостойным подозрениям…

— О, это замечательно, — прервал его Сильвино. — А вы, месье, что скажете?

— Я согласен с моим другом.

— А вы, милый Ламбер?

— Я в смятении, дорогой Сильвино. Хочешь ли ты, чтобы я говорил как всегда откровенно? Обвинение дерзкого анонима безусловно относится ко мне. Я не отрицаю, что очень часто виделся с Сильвиной в твое отсутствие, но ты сам настоятельно просил меня об этом. Надеюсь, ты не думаешь, что я хотел соблазнить твою жену?

— Речь не о том, друг мой. Каждый человек в этом мире ведет себя так, как умеет и как считает нужным. Ты был волен поступать, как заблагорассудится. То же относится и к моей жене. Заканчивай, прошу тебя!

— Дорогой Сильвино, подвергаясь опасности ежедневных встреч с твоей очаровательной женой и будучи твоим верным другом, я постарался не дать тебе никакого повода для недовольства. Тот, кто тебе пишет, сознательно преувеличивает: им руководит низкая ревность. Твоя жена любит тебя всем сердцем, я тебе предан, и, если мне будет дано право высказать совет, он таков: твой гнев должен пасть на того, кто лжет, крича о неверности Сильвины, он задумал мерзкое дело, желая потревожить покой счастливого семейства и рассорить верных друзей.

— Браво, дорогой Ламбер! Ты говоришь, как мудрец, и ты опередил меня. О-о, господин негодующий, если нам удастся поймать вас, мы объясним, что честный человек не поддается на анонимные наветы. Думаю, моя жена назовет нам имя лжеца.

— Почерк выдает его, — ответила Сильвина. — Должно быть, он не думал, что его письмо попадет ко мне в руки.

— Скажи нам, не мешкая, кто этот человек? Где его найти? Его следует наказать! Ты должна быть отомщена. Итак, ты, к счастью, знаешь этот почерк?

— Признаюсь — я имела неосторожность получить несколько писем от мерзавца, хотя он, по своему званию, и не должен был бы сочинять подобных посланий…

— По своему званию?! — внезапно прервал Сильвину Ламбер. — Думаю, я догадался! Неужели это твой исповедник?

— Именно он.

— Господин Беатен? — хором воскликнули Ламбер и Сильвино.

— Черт возьми! — продолжил разъяренный муж. — Он мне заплатит!

— Со мной он уже хорошо знаком! — заметил Ламбер, имея в виду пресловутые пощечины.

И он поведал окружающим, как застал однажды негодяя у Сильвины в тот самый момент, когда тот осмелился «силой навязывать ей свои чувства», и выкинул святошу за дверь, отвесив две оплеухи.

Сильвино, высказав восхищение поведением лучшего друга, продолжал:

— И теперь господин Беатен клевещет на вас, желая отомстить за унижение!

— Конечно, дорогой друг.

— Несчастный кретин! Негодяй!

— Вот каковы нынешние священники!

Каждый сказал свое слово, и было единодушно решено, что предатель должен быть наказан сурово и немедленно.

— У меня появилась замечательная идея, — сказал Сильвино. — Мы поймаем Беатена! Послушайте мое предложение. А что если моя жена напишет ему, что я в ярости, что повел себя, как любой обесчещенный супруг, что она не могла быть скомпрометирована этим грубияном Ламбером, совершенно не уважающим служителей Церкви, но, напротив, именно он, ее исповедник, стал виной ее несчастья, и все-таки она не может жить, не видясь с ним, потому что только такой осторожный и чуткий человек способен утешить женщину в деликатной ситуации, так вот — она просит о встрече… где-нибудь. Полагаю, если Сильвина все это напишет, доктор очертя голову кинется в западню, очарованный раскаянием грешницы, назначающей ему свидание. Мерзавец будет уверен, что сможет извлечь выгоду из этой встречи!

Идею Сильвино присутствующие встретили с восторгом.

— Дорогая, — обратился он к жене, — ты должна помочь нам: в твоих интересах отомстить этому отвратительному человеку! Как только мы его поймаем… ну, дальнейшее будет исключительно нашим делом.

— Отдаю его вам, — кивнула Сильвина. — Пусть провалятся в преисподнюю все эти отвратительные святоши! Я получила прекрасный урок на всю жизнь, я наказана, что доверяла одному из них. Как могла я слушаться тирана, порицавшего самые невинные удовольствия?! Какое чудовище я выбрала в духовники!

— Не думай о нем больше, дорогая! — сказал растроганный Сильвино, целуя жену. — Просто будь разумнее впредь.

План Сильвино был немедленно приведен в исполнение. Негодование Сильвины придало ей силы, а желание отомстить, всегда так хорошо вдохновляющее женщин, продиктовало такие естественные и соблазняющие слова, что даже самый хитрый представитель мужского пола не сумел бы разглядеть ловушку. Беатен попался в нее как последний простофиля. В письме Сильвина просила его быть возле выхода из сада Тюильри, откуда они должны были отправиться в Шайо, где у Сильвино имелся маленький домик. Итак, Беатен согласился… Ответ доктора оказался таким страстным, как если бы он был заранее убежден: Сильвина составит наконец его счастье.

Сильвина пришла без минуты опоздания и нашла Беатена в указанном месте. Он был одет во фрак для загородных прогулок, свежевыбрит и причесан лучше обычного (дело в том, что этот человек не принадлежал к числу тех элегантных священнослужителей, которые зачастую выглядят в своих одеяниях изысканнее светских денди, отличаясь от них остриженными в кружок волосами и тонзурой). Беатен же, как я уже говорила, был кюре — и это слово определяет его лучше всего.

Итак, вот он сидит в фиакре рядом с моей тетей, изображающей страсть и нежность. Она взволнованно сообщает ему, что муж только что уехал на несколько дней и они смогут пробыть в Шайо до следующего утра… если, конечно, у ее милого спутника нет более важных дел! Восторгу престарелого сатира не было границ. Глаза Беатена блестели сладострастием, он был на седьмом небе, предвкушая блаженство любовных утех. Наконец экипаж въехал в деревню, и счастливчика самым таинственным образом ввели в дом.

Но как случилось, что проницательный доктор не знал об этом убежище, пока был в фаворе? Очень просто: до отъезда Сильвино домик служил ареной его тайных эскапад, и жена узнала о нем только после того, как был составлен заговор против Беатена. Ах, господин Беатен, знай вы о таком прелестном уголке, наверняка потребовали бы от своей духовной дочери, чтобы она вас сюда отвезла! Как быстро все меняется! В недобрый час вы приехали сегодня в гнездышко любви! Вы бежите навстречу справедливому возмездию… Но мне вас не жаль, вы это заслужили.

Пока похоть и ненависть строили каждая свой расчет, презрение и коварство, объединившись, готовили батареи для наказания старого Беатена. Сильвино, Ламбер, художники и я последовали за главными действующими лицами в Шайо и вошли в дом через заднюю дверь. Беатен и Сильвина находились на первом этаже, мы же поднялись на второй.