У нее возникло желание рассказать Сазерленду о Баерсе, но она удержалась, понимая, что шотландец не станет ее слушать. Сейчас он понимал лишь то, что стал объектом продажи. И ей было глубоко понятно то унижение, которое испытывал этот гордый человек. Она и сама однажды оказалась в подобной ситуации.

— Какие благородные намерения, — усмехнулся Сазерленд. — Но в конце концов вашему мужу пришлось довольствоваться каторжником. Полагаю, я обошелся дешевле.

Фэнси решила не попадаться на приманку.

— Сядьте, — приказала она, надеясь, что ее голос звучит достаточно строго.

К ее удивлению, Сазерленд повиновался.

Фэнси взяла его запястье и осторожно провела пальцем по краю глубокой раны. Наверное, шрамы останутся навсегда, но вряд ли он примет ее сочувствие. Поэтому она постаралась не выказывать своих чувств. Окунув полосы ткани в теплый отвар, Фэнси обернула оба запястья, надежно закрепив повязки. Йэн не шевелился и хранил полное молчание.

— Джон сказал, что лодыжки тоже нужно перевязать.

— Мне ничего от вас не нужно, — неприязненно произнес он и потянул носом воздух. — Что это такое?

— Дикий чеснок. Заживляет открытые раны.

На его лице появилось недоверчивое выражение. Фэнси пришло в голову, что он считает ее лгуньей.

— Сами увидите. А теперь позвольте мне взглянуть на ваши лодыжки.

Сазерленд не двинулся с места.

— Хорошо, — вздохнула она, — я оставлю лоскуты и отвар. Сами решайте, что с ним делать.

Он не ответил.

Фэнси предприняла еще одну попытку сломать лед отчуждения между ними:

— В корзине мясо и свежий хлеб.

Он по-прежнему хранил молчание. Фэнси направилась к двери. Вдруг решившись, она остановилась и обернулась.

— Джон сказал, что вы умеете читать… Вы… научите меня и моих детей?

Йэн исподлобья смотрел на нее, обдумывая ответ.

— Разве у меня есть выбор?

— Да, — мягко сказала Фэнси. — Джону нужна ваша помощь в поле. Все остальное было бы вашей… любезностью.

— Почему ваш муж не научит вас?

Фэнси закусила губу — давняя привычка, от которой она тщетно пыталась избавиться. Она не хотела признаваться, что Джон не умеет читать и считать, что что-то мешает ему видеть вещи так, как видят их другие. Джон рассказывал ей, что домашний учитель называл его тупицей. Но она знала, что это не так. Джон обладал редкой проницательностью и хорошо разбирался в людях, однако всегда чувствовал себя неполноценным среди них и стыдился своего недостатка.

На ее глаза вдруг навернулись слезы. Она знала, что теряет мужа — медленно, но верно. Его бледное лицо с каждым днем все больше приобретало пепельный оттенок, дыхание становилось все более прерывистым. Отвары лечебных трав уже не помогали ему. Они с Джоном нуждались в помощи этого надменного чужестранца, от которого не приходилось ждать преданности. Да и с какой стати?

Его зеленые глаза пристально изучали ее. Фэнси захотелось солгать, но ложь всегда влечет за собой другую ложь. Поэтому она предпочла ответить неопределенно:

— Он очень устает после целого дня работы. — Это тоже было правдой.

Взгляд шотландца, казалось, пронзил ее насквозь. Но его лицо словно было высечено из камня.

— Вы должны поесть, — сказала она. — А потом отдохнуть.

— Как скажете, госпожа, — в наигранно угодливом тоне читалась плохо скрытая насмешка.

Фэнси вновь направилась к двери и, задержавшись на пороге, обернулась со словами:

— Ужинать мы будем вместе. Вечером я зайду за вами.

— Я бы предпочел есть здесь, — последовал резкий ответ.

— Мой муж желает, чтобы вы присоединились к нам.

— А-а, он хочет сделать меня членом вашей семьи, — протянул шотландец. — Что ж, передайте своему мужу, что это не подействует. Может, вы и купили мои руки, но не мои мысли и душу.

Фэнси сделала вид, что не слышала этих слов.

— Я зайду за вами, — и вышла, прежде чем он успел еще раз отказаться.

4.

Йэн был уверен, что Фэнси запрет дверь конюшни на засов, но она лишь притворила ее. Подождав несколько минут, он подошел к двери и слегка толкнул ее. Дверь поддалась.

Он вышел на залитый вечерним солнцем двор и осмотрелся. Неподалеку играл мальчик, одновременно присматривая за малышкой лет трех. Мальчик заметил Йэна и с любопытством уставился на него, задорно улыбаясь. Его рыжевато-каштановые волосы были смешно всклокочены и сияли на солнце. При взгляде на мальчугана у Йэна защемило сердце.

Лохматый трехногий пес при виде Йэна поднялся и неохотно гавкнул, словно вспомнив наконец, что облаивать чужаков — его долг. Потом он бросился вперед и, остановившись в футе от него, начал заинтересованно принюхиваться. Усевшись, собака глянула на Йэна такими умоляющими глазами, что он с трудом подавил желание присесть на корточки и погладить бедолагу. Он не хотел допускать ни малейшего проявления чувств по отношению к любому члену семьи Марш, включая животных. У него была собственная семья — или то, что он нее осталось, — о которой надо было заботиться.

Он проклянет себя, если позволит себе стать им чем-либо обязанным.

Хитрый пес жалобно заскулил и поднял голову, словно хотел протянуть лапу для пожатия. Против воли Йэн легонько потрепал беднягу за ухом. В ответ пес благодарно завилял хвостом.

Шерсть собаки нагрелась на солнце, отдавая тепло пальцам Йэна. Бесконечно давно прикасался он к живому существу с нежностью. Лишь в эту минуту Йэн понял, как недоставало ему ощущения теплоты и преданности, исходящего сейчас от собаки.

Но стоило ему на миг расслабиться, как другие, более сильные эмоции захлестнули его, погружая в пучину горя и страданий. Получив жестокий урок, Йэн поклялся себе больше никогда не позволять чувствам прорываться наружу.

Он выпрямился, глядя на детей так, словно они были английскими солдатами, покушавшимися на его свободу. Для Йэна их искренность и открытость казалась не менее грозным оружием, хотя и в другом смысле.

Девочка попятилась назад, однако мальчуган остался на месте, заинтригованный поведением Йэна. В глазах отважного сорванца светилось любопытство. Йэн перевел взгляд на собаку, но и она излучала дружелюбность. Перевернувшись на спину, она задрала все три лапы и замерла в ожидании, когда ей погладят брюхо.

Но в этот раз Йэн не попался на удочку.

Мысли его вернулись к лошадям, которые стояли в конюшне и в загоне. Марш говорил, что растит лошадей для скачек в Честертоне и Балтиморе. Сейчас ему представилась возможность оседлать одну из них и за несколько часов ускакать за много миль отсюда.

За прошедшие два дня мысль о побеге много раз посещала Йэна, а сейчас он еще сильнее укрепился в своих намерениях. Он понял это еще острее, когда женщина пришла к нему лечить его раны.

Женщина. Он заставлял себя не называть ее иначе. Никаких имен. Никаких мыслей о том, как она хороша — она жена другого человека. Жена его хозяина.

Йэн бросил еще один взгляд на мальчика, сосредоточенно рассматривающего его, и ушел обратно в темноту конюшни, вызывая в памяти солнечно-рыжие детские локоны, янтарные глаза и доверчивую улыбку, принадлежащие девочке, отделенной от него тысячами миль.

Чувствуя, что воспоминания все сильнее завладевают им, Йэн принялся за работу, пытаясь избавиться от них.

* * *

Джон отдыхал большую часть дня, надеясь, что к нему вернется хотя бы малая толика былой силы. Он понимал, что Сазерленд нуждается в отдыхе и хорошей пище, прежде чем сможет работать на плантации. Но табак нужно пересаживать в сырую погоду, поэтому им нужно быть готовыми к работе, как только начнутся дожди.

Джон рассчитывал, что после отдыха сам сможет сделать часть работы. От будущего урожая табака зависело, переживет ли семья следующую зиму. Закрыв глаза, Джон напомнил себе, что, если с ним что-нибудь случится, теперь тяжелую работу сможет взять на себя шотландец.

Он найдет способ привязать его к ним. Возможно, Ноэль, сам не ведая того, сыграет в этом важную роль. Джон заметил, как потеплели глаза шотландца при взгляде на его сына. Йэн Сазерленд производил впечатление человека благородного — еще одно оружие, которое он использует, чтобы завоевать преданность шотландца. Джон понимал, что это несправедливо, но был готов на все. От того, останется ли Сазерленд на ферме, зависели благополучие и безопасность его семьи. Ему просто требовалось время. Немного времени, чтобы преодолеть сопротивление шотландца.

К несчастью, Джон не был уверен, что располагает этим временем. Его силы таяли с каждым днем, и каждый вздох давался все тяжелее. Сердце его словно сжимал ледяной обруч.

Только чудодейственные настои Фэнси еще помогали, но и они начали терять свою силу.

Сквозь прикрытые ставни в комнату проник луч закатного солнца. Значит, наступило время ужина. Он не был голоден. В последнее время у него вовсе пропал аппетит. И все же он выйдет к столу и приведет шотландца, даже против его воли. За ужином он постарается расположить Сазерленда к себе и своей семье и будет молиться, чтобы их отношения как-то наладились.

* * *

Фортуна вернулась домой в сумерках. Ее передник был полон грибов, дикого лука и чеснока, а в руках она несла корзину душистых лесных ягод.

Фэнси помогла перебрать ягоды и грибы, сумев удержаться от упреков за столь долгое отсутствие сестры.

Удержать Фортуну дома было так же невозможно, как приручить бабочку.

Длинные черные волосы Фортуны свободно струились по спине спутанными прядями, платье было запачкано грязью. Но даже в таком виде, в свои пятнадцать лет девушка была ошеломляюще красива. От матери-индианки ей досталась смуглая кожа и высокие скулы. Мужчины всегда оборачивались Фортуне вслед. Но их восхищение меркло, сменяясь презрением, когда они понимали, что Фортуна полукровка. Презрение становилось еще острее, когда они узнавали, что Фортуна нема и общается лишь с помощью жестов. Чтобы оградить себя от случайных встреч, девушка избегала появляться в городе и всегда исчезала при приближении к ферме гостей.

Фортуна доводилась Фэнси сводной сестрой, но Фэнси относилась к ней скорее как к дочери. После смерти отца девочки жили вместе с чероки в Виргинии. Потом какой-то торговец привез их в Балтимор к деловому партнеру отца. По спине Фэнси пробежал привычный холодок, как всегда при мысли о Джошуа Маннинге, и, как всегда, за воспоминанием об этом негодяе последовало чувство глубокой благодарности Джону. Она никогда не забудет, что он сделал для нее и Фортуны.

Фэнси положила лук, принесенный сестрой, в кипящее на огне рагу, и проверила, хорошо ли поднялся хлеб в печи. Ягодный пирог уже был испечен. Ужин был почти готов. Пора звать Джона.

Фэнси открыла дверь их спальни и несколько минут молча наблюдала за мужем. Он стоял у окна, опираясь на подоконник. Его бледное лицо освещали нежные лучи предзакатного солнца.

Фэнси подошла к Джону и взяла его руки в свои.

— Фортуна дома, и ужин уже готов. Помолчав, Джон спросил:

— Ты говорила с шотландцем?

— Да, насколько он мне позволил говорить с ним.

— Он ожесточен и зол на весь мир.

— Я знаю, — кивнула она.

— Он дал тебе повод бояться его?

— Нет. Ты был прав. Я не думаю, что он способен обидеть кого-то из нас. Но я уверена, что он попытается сбежать при первом же удобном случае.

Джон придерживался того же мнения.

— Я спрашивал себя, почему он не украл у меня лошадь по дороге из Честертона. Но, конечно, он умен и понимает, что далеко не уйдет в чужой стране. Сазерленд из тех, кто умеет ждать. Вопрос в том, как долго.

— Сколько ты заплатил за него?

— Сорок фунтов. На пять меньше, чем я выручил за Смельчака. Шотландец считался источником неприятностей. Думаю, поэтому он обошелся мне так дешево. Баерс не хотел платить больше тридцати, зная, что Сазерленд не выдержит на его плантациях четырнадцать лет.

Джон снова посмотрел в окно, за которым блистал щедрыми красками закат.

— Фэнси, закладная Сазерленда и бумаги на ферму хранятся у Дугласа Тернера в Честертоне. У него и мое завещание. Но ты знаешь, что Роберт попытается захватить ферму. Я доверяю Дугласу, как самому себе, но хорошо знаю своего брата. Он пойдет на все ради поставленной цели. Если со мной что-то случится, я хочу, чтобы ты сразу же забрала бумаги и спрятала их в надежном месте.

Фэнси никогда не видела мужа таким настойчивым. Он не хотел слышать ложных заверений, что все будет в порядке и с ним ничего не случится. Фэнси слишком уважала мужа, чтобы опуститься до них. Поэтому она просто кивнула в ответ на его слова.

— А теперь можно и поужинать, — с притворным оживлением воскликнул Джон. — Сейчас приведу шотландца, и можно садиться за стол.

— Он сказал, что предпочитает есть один и… — предостерегающе начала Фэнси, но Джон не дал ей закончить.

— Уверен, что он этого хочет, но я желаю, чтобы он ел вместе с нами. Если он узнает нас лучше, возможно… — Джон запнулся, пожав плечами.