Голо Раймунд - Из мещан

Полина, расстроенная, отвернулась, но потом сказала:

– Не знаю, что ему казалось более важным; только он глубоко ошибся на мой счет, и это говорит о том, что он меня совсем не знал!

– Почему ты так думаешь?

– И вы еще спрашиваете? – возмутилась Полина. – Но разве вы не знаете, что Полине фон Герштейн не нужно ни помочей, ни других оберегающих и исправляющих средств!

– А что собой представляет опекун?

– О, это противная личность, кичащаяся своим мещанским происхождением! В нем так и сквозит низкая мещанская пронырливость с мелким самолюбием в придачу!… Если бы вы знали, как я ненавижу этого человека за то, что мне его навязали, сделали насильно моим опекуном!

– Ах, Полина, Полина! – укоризненно покачал головой дядюшка Рихард. – Я никогда не думал, что из твоих милых и хорошеньких уст могут литься такие речи! Сколько презрения в них по адресу опекуна! Но разве он сделал тебе что-нибудь неприятное?

– О, посмел бы он! – гордо возразила девушка, но слова дядюшки все же пристыдили ее. Она не помнила, чтобы дядя, друг ее отца, когда-нибудь говорил с ней таким серьезным и суровым тоном.

– Тогда на чем же ты основываешь такие резкие и презрительные суждения?

– А вот на чем!… Та молодая девушка, что также жила и воспитывалась у Ридинга, будет получать с доходов моего имения десять ежегодных процентов! Это будет продолжаться до моего двадцатипятилетнего возраста! Проценты эти составят ее приданное! А так как мой опекун считается ее женихом, то он уж постарается как можно выгодней распоряжаться моим имением!

– Но это увеличит и твои доходы! – возразил дядюшка. – Чем же это плохо для тебя? Кроме того, ты всегда можешь потребовать у него отчета!

– Разумеется! – сказала она. – И еще вот что: если опекун очень надоест мне, я имею право избавиться от него, выплатив Гедвиге Мейнерт, которая со смерти Ридинга нашла приют в доме пастора, тридцать тысяч неустойки. И сама могу избрать для себя нового опекуна!… Как видно, кузен Ридинг имел высокое представление о хозяйственно-агрономическим таланте своего любимца, если заранее рассчитал, сколько тысяч потеряла бы фрейлейн Мейнерт при его приемнике.

– Да, это со стороны покойного немалая похвала для его воспитанника! – заметил дядя Рихард. – Только меня удивляет, что он согласился работать там, где его только терпят, когда мог бы найти для себя кое-что получше!

– О, он этого сам никогда не сделает! – воскликнула Полина. – Он так и заявил мне, что не оставит свое место, дав слово покойному не отступать от его воли!… И еще при этом он имел дерзость обратиться ко мне с просьбой, не отягощать его в исполнении службы, которую выполняет только ради „честного слова“! Как вам это нравится, дядюшка?

– Чудные дела творятся на белом свете, – заметил собеседник. – Но меня удивляет одно: раз ты уверяешь, что жажда наживы и грубый эгоизм являются признаками яркого выражения мещанства, то кто мешает тебе выплатить неустойку?… Тогда ты могла бы отпустить этого опекуна, который так неприятен тебе!

Полина смутилась.

– Видишь ли, дядюшка, я потому не делаю этого, что у меня нет никого, кто бы, согласно завещанию, мог сделаться моим опекуном! Кроме того, не отпуская опекуна, – нерешительно прибавила она, – мне кажется, что этим я уважаю волю и память покойного!

– Мистицизм смущает?

– Вовсе нет! – возразила Полина. – Да и об этом надо подумать, если у меня нет жениха или мужа, кто же может стать моим опекуном? Отец устанет, а вы, дядя…

– Я тоже устранен по причине глубокой личной неприязни, которую питал ко мне покойник…

– Вот как? Я этого не знала… А к отцу кузен тоже питал неприязнь?

– Нет, к нему Рихард хорошо относился, но был возмущен его женитьбой!

– Почему?

– О, святая наивность! Кто же может одобрить человека в пятьдесят лет, позволившего хитрой девчонке вертеть собой! Неужели ты можешь поверить в идеальную поэзию, когда здесь только проза и грубый расчет?! Можно не сомневаться, что обеспечение и материальные гарантии заставляют твою бель-мер прикидываться влюбленной в твоего отца!…

– Дядюшка, вы начинаете волноваться!

– Чему же ты удивляешься?… Вот подумай об этом хорошенько и тогда будет понятным, почему твой отец устраняется завещанием от охраны твоих дел!… Да надо быть совсем безголовым, чтобы отдать в его руки твое благосостояние! Ребенку сразу станет ясным, что управляющим твоего имения был бы не он, а его жена! А та уж постаралась бы во всю, чтобы пожить ни в чем не отказывая себе!

– Вы думаете?

– Уверен!… Что же касается твоего будущего мужа, то Ридинг не мог знать, на ком остановится твой выбор!

– Разумеется, мой выбор пал бы на хорошего человека!

– Какая самонадеянность! – улыбнулся дядюшка. – Но, к сожалению, ничего нет противоречивее женского сердца! И выбор твой мог пасть на расхитителя, который в два-три года привел бы все в разорение! Наконец, ты могла бы выйти за человека недалекого…

– Терпеть не могу дураков!

– Мало ли умных женщин, мирящихся с тем, что их мужья ниже их по уму!

– Я не из их числа! – не сдавалась Полина.

– Но моя невестка писала мне, что за тебя сватается Альфред, и ты как будто ничего не имеешь против этого брака! Этот факт подтверждает изложенную мною мысль!

Молодая девушка немного смутилась.

– Что Альфред сватается за меня, это верно! Но что я не против твоего племянника, то разве это можно заключить из того, что я не отклонила его посещения, когда узнала, что он собирается в Геллерсгейм вместе со своим братом!… Он сейчас здесь, но я ему не подавала надежды! Хотя готова тебе сознаться, что стараюсь примириться с мыслью, что буду его женой!

– Боже мой! – воскликнул дядюшка огорченно.

– Но что вы можете иметь против него? Я не люблю, конечно, Альфреда, но разве в наш век любовь необходима?

Старик даже привскочил на месте от негодования.

– Да разве можно жить без любви?

– Ее может вполне заменить уважение, что гораздо надежнее!

– А ты не боишься, что вместо уважения может появиться раскаяние позднее?… Ты так молода, что лучше не спорь на эту тему!… За многие годы я успел изучить Альфреда! Он джентльмен до кончика ногтей, славный малый, его мать так воспитала, что если он клеит, например, коробочку, то не может налепить на нее других украшений, кроме тех, что только ей по вкусу. Так неужели такой человек может быть тебе опорой во время жизненных бурь?! Можешь ли ты, как и полагается женщине, доверчиво беззаботно глядеть вдаль, шагая рядом с таким человеком?!… О, дитя, в твоем сердце властвуют темные силы и они очень могущественны!… Чтобы побороть их, нужна сильная любовь мужественного человека, а бесхарактерность и слабость спутника жизни разбудит демонов твоего сердца!… И вспомни, дорогая Полина, ты можешь любить только победителя, героя, который покорил бы тебя, своевольную и гордую, потребовал бы от тебя смирения и послушания, а потом уже полюбил бы тебя и, отдав тебе свое сердце, потребовал также и твоей любви.

Молодая девушка слушала, как завороженная! Ей казалось, что дядя открывает в ней то, что ей самой было еще не ясно!

Вскочив с места, она порывисто обвила шею дяди руками.

– Дядюшка, милый дядюшка, успокой меня, скажи, что я не совсем уж дурная! – молила она дрожащим от волнения голосом того, кто любил ее больше отца.

Старик нежно и ласково провел рукой по ее блестящим, темным, вьющимся волосам.

– Нет, моя дорогая! Напротив, я уверен, что ты можешь осчастливить наилучшего из людей! Но только этот человек должен быть мужчиной в полном смысле слова!… А в том, что ты спешишь замуж, тебя винить нельзя! Отцовский дом тебе опостылел, и ты стремишься вырваться из него, чтобы не страдать, видя смешным своего отца! Тебе надоело молча страдать, и ты с геройским самоотвержением борешься с собой!… Но не стремись принести себя в жертву, положив на чужой алтарь свое сердце для сожжения его во славу чужих интересов!

– Вы чересчур хорошего обо мне мнения!

– Я отдаю только должное! – ответил дядя, искренно любуясь, глядя на Полину, которая была так хороша в эту минуту. – Я уверен, что то влияние, которое имеет моя невестка, как придворная фрейлина, а также богатство Альфреда, который после моей смерти будет самым богатым помещиком в крае, тянет к нему ту чашу весов, на которой уже лежит древнее и именитое дворянство Альфреда.

– Дядюшка, какие ужасные вещи ты говоришь!… Мне даже страшно становится и я задыхаюсь!… Пойдемте лучше на балкон!

Она потащила старика за собой и когда очутилась с ним на балконе, глубоко вдохнула всей грудью, говоря:

– Ах, как здесь свежо и прохладно!

Обернувшись в сторону дяди, она прибавила:

– Теперь довольно меня мучить! Дай мне порадоваться твоему приезду, ведь я так люблю тебя! Пойдем в парк, где я приготовила для тебя восхитительное местечко!… На возвышенности и какой вид оттуда!

Дядюшка улыбнулся.

– По-прежнему любительница природы?

– О, конечно!… Пойдем же, дядя!

По своей добродушной натуре он не стал больше спорить. Он считал, что раз заставил племянницу сложить оружие и заключить перемирие, этого было вполне достаточно.

Когда они вышли во двор, дядя Рихард заметил, что его дорожные чемоданы уже отнесли в замок, а экипаж, который следовал за ним в отдалении, вымыт.

Какой-то высокий и стройный мужчина в сопровождении старика-псаря, прошел через чугунные резные ворота, отделявшие парк от двора. Он прошел, не заметив ни Полины, ни ее дяди.

Прекрасная сильная фигура и изящная посадка головы невольно привлекли внимание дядюшки Рихарда.

– Кто это, Полина? – не без любопытства спросил он.

– Опекун! – кинула она небрежно. – Если ты хочешь с ним познакомиться, он всегда к твоим услугам!

Они уселись за кустами акации, скрывавшей их, и Полина принялась оживленно болтать. Теперь глаза ее сияли, а на лице не было и тени той мрачной складки, что лежала на нем во время разговора в замке.

Дядя весело шутил со своей любимицей, как вдруг схватил ее за руку, таинственно приложив палец к губам.

Девушка умолкла и тоже начала прислушиваться.

Кто-то произнес имя приехавшего старика, а другой отвечал ему на вопросы.

– Ты говоришь, что барон фон Браатц?… А ты хорошо расслышал, Антон?

– Очень хорошо, господин Геллиг! Да, и, кроме того, я прочел имя на чемодане: там ясно было написано!

– Барон фон Браатц… – с расстановкой произнес еще раз тот, кто спрашивал.

Он, казалось, находился в раздумье, но потом быстро и решительно сказал:

– Послушай, Антон, когда мы вернемся домой, ты можешь выложить мои вещи из чемодана: я раздумал ехать!

Полина, обуревая любопытством, раздвинула ветки кустарника и посмотрела на дорогу, но там уже никого не было.

– Ты не знаешь, кто назвал мое имя? – спросил дядя Рихард, который слышал только начало разговора.

Молодая девушка обернулась, и какая-то смесь радости и удивления лежала на лице ее. Как ни старалась она, ей не удалось придать своему голосу пренебрежительности.

– Вас это интересует?

– Да!

– О, всего-навсего опекун!

Поля, луга и леса, принадлежавшие к имению Геллерсгейм, очень красивый и удобный господский дом, в соединении с благоустроенными предместьями, являли собой значительное состояние. Все выставлялось на вид своей лучшей стороной…

Лес был огромный, полный разнообразных деревьев столетней давности, лужайки тенисты, кусты полны ягод… Поля желтели обильной жатвой. Хижины бедняков были в хорошем состоянии. Замок же был величествен и прекрасен, казалось, радость и ликование безотлучно пребывает в нем.

Однако в течение долгих лет в замке было очень тихо, а жизнь протекала печальная и скорбная.

Собственник имения, господин Ридинг, еще в ранней молодости повредил хребет, что искалечило его. Но больше физической боли его угнетала душевная, вот почему Ридинг удалился от света, а свет позабыл его… В полном одиночестве, всегда с печальным взглядом угрюмых глаз, владелец просиживал на одном месте.

А не так далеко было то время, когда он был полон жизни и бодрого веселья, и его мать, женщина благородного происхождения, подыскивала сыну невесту, которая была бы достойна стать его женой. Но над страной пронеслась эпидемическая болезнь, унесшая в краткий срок у молодого Ридинга обоих родителей.

С этого времени все пошло к худшему, и счастливые дни, которыми так богат был замок Геллерсгейм, канул в вечность… Погрустив довольно долгое время о родителях, молодой Ридинг решил поехать в Южную Германию, чтобы приобрести необходимые знания, нужные для управления своим богатым имением.

Мир Божий снова раскрыл объятия юноше, суля ему радости и утехи, мог ли он от них отказываться молодой, здоровый человек, полный сил и отличавшийся веселым настроением духа.