Жан-Мишель Тибо - Избранница богов

– Да. Мы идем в Мултан, чтобы переформировать войска и встретиться с наемниками из Пакистана и Персии.

– Вы проиграли сражение? – не утерпел Дуна.

– Нет. Мы попали в ловушку. Было условлено, что наш отряд в две сотни человек присоединится к нашему эмиру, который служит в армии рани. Близ Касура мы столкнулись с батальоном англичан…

– Касур! Неужели англичане подошли так близко к Лахору?

Удивление Мишеля легко было понять: населенный земледельцами Касур находился всего в двух-трех часах конного хода от столицы.

– Их не так уж много – батальон под руководством безрассудного и вспыльчивого полковника британской армии… Сэра Чарльза Эмингтона. Он перекрыл дорогу, ведущую из Лахора на юг, но у него слишком мало сил, чтобы начать осаду Касура. Этот пес стер нас в порошок.

Мишель представил себе, как этот вышеупомянутый пес скулит в предсмертной агонии… Сэр Чарльз Эмингтон был его противником, вечным врагом, который торжественно поклялся повесить Мишеля в Калькутте. Мишель же мечтал заставить его заплатить за поражение при Ватерлоо. Снова вспомнил он о героической смерти отца, шедшего в бой в последнем каре императорской гвардии. Его отец сражался под Аустерлицем, под Москвой, на Волге, и вернулся домой вместе с призрачными остатками великой армии, уничтоженной на просторах России… Его отец в ходе отчаянной атаки отрубил левую руку сэру Генри Хардингу, виконту, рыцарю ордена Бани, генерал-губернатору Индии и нынешнему маршалу британской армии, готовящейся завоевать Пенджаб…

Он чувствовал себя обязанным почтить его память славными делами.

– Мулла, я вижу, у тебя есть люди, способные сражаться, – сказал Мишель, осмотрев повозки. – Пусть они пойдут со мной!

– Они обессилели. На их глазах умерли их товарищи…

– «Аллах избавил их от зла этого дня и дал встретить им блеск и радость».[61]

Его голос стал громче. Он черпал вдохновение в суре «Человек» – это сразу понял мулла.

– Божественная любовь питает их отныне, они не боятся больше туманного будущего, потому что отдали свои жизни ради того, чтобы воссиял свет. Как говорит священная книга, «И вознаградил их за то, что они вытерпели, садом и шелком. Лежа там на седалищах, не увидят они там солнца и мороза. Близка над ними тень их, и снижены плоды их низко. И будут обходить их с сосудами из серебра и кубками хрусталя – хрусталя серебряного, который размеряли они мерой. Будут поить там чашей, смесь в которой с имбирем – источником там, который называется салсабилем. И обходят их отроки вечные, – когда увидишь их, сочтешь за рассыпанный жемчуг».[62] Покой и нега ожидает тех, кто погиб на поле боя. И вы окажетесь среди избранных, на которых «…одеяния зеленые из сундуса и парчи, (и украшены они ожерельями из серебра), и напоил их Господь их напитком чистым».[63] Все же лучше, чем тащиться по этой пыльной дороге!

Мулла внимал словам из Корана с жадностью верующего мусульманина. Когда Мишель закончил, он обратился к единоверцам:

– Во имя Господа Милосердного и Сострадательного! Пусть те, кто может сражаться, встанут с повозок и пойдут вместе с французом!

Он поднялся со скамейки, на которой сидел, и указал Мишелю на свою кривую саблю.

– Я пойду с тобой. Веди меня к победе!

Победа пока была всего лишь словом. Мишель осмотрел два десятка солдат, выстроившихся перед ним. Спешившись, он обнял каждого за плечи, наделяя своей надеждой и отвагой. Садясь на коня, он был уверен, что эти храбрецы будут биться до последней капли крови. В Касуре он попытается набрать еще людей.

На рынке Касура было полно народу. Однако на протяжении многих дней тут не было слышно гомона и криков – обычного шума, сопровождавшего живую торговлю. Последние события нарушили привычный уклад жизни торговцев, ремесленников, разносчиков и покупателей.

Здесь было хорошо и спокойно, пока местные жители не услышали о том, что началась война…

Касур гордился своим богатством и чистотой улиц, но не мог похвастаться знаменитыми монументами. Святые, мученики и проповедники всегда обходили стороной не избалованный вниманием богов городок. Несмотря на близость к Лахору, он не ощущал на себе бремени истории. Сменявшие один другого завоеватели, а их за последние два тысячелетия было немало, никогда не отводили ему важной роли: город не имел стратегического значения, здесь не было ни помещений для гарнизона, ни стен с бойницами, ни защитных башен.

Взволнованные жители собрались на рыночной площади. Они обменивались мнениями, и самые громкие голоса предрекали великие несчастья, пожары и грабежи.

Мишелю пришлось дважды выстрелить в воздух, чтобы привлечь внимание собравшихся. Потом его солдаты построились в каре. На площади стало тихо. Было слышно только, как кудахчут куры в клетках да ревут вьючные животные.

Мишель спокойно смотрел на понурившихся людей. Разные чувства отражались на их лицах, но большинство жителей явно были готовы покориться судьбе. И все-таки он заметил вызывающий блеск в глазах некоторых представителей молодого поколения. Они, как и их сверстники повсюду на континенте, инстинктивно ненавидели англичан и порожденное Британией чудовище – Ост-Индскую компанию. Поэтому он обратился именно к ним, с яростью порицая захватчиков.

Он говорил долго, воздействуя на них своим магнетизмом. Он употреблял слово «свобода», противопоставляя его слову «рабство». Он говорил как человек, убежденный в своей правоте, хотя это была не правда, а полуправда. В глубине души он понимал, что действует, в основном, в своих интересах, стремясь отомстить за смерть отца и гибель империи, исчезнувшей на равнине под Ватерлоо. Удивительное дело, но первыми, кто его поддержал, стали девушки – они заявили, что готовы вспарывать животы «красным мундирам». Мишель позабыл, что говорит с людьми, большинство из которых были сикхами. У этого развитого народа не существовало социального неравенства между мужчинами и женщинами. Голоса юношей зазвучали в унисон с девичьими, призывая взяться за оружие. Следом загомонили их отцы и матери.

Ближе к полудню в распоряжении Мишеля было уже тысяча триста добровольцев. Но их следовало вооружить.

Оружие нашлось. По своей природе сикхи были народом воинственным. Самострелы, винтовки всех калибров, луки, сабли, секиры и палицы появились будто из ниоткуда. Люди доставали их из тайников и сундуков, снимали со стен, где они служили украшением и напоминали о ратных подвигах родителей, которые под предводительством легендарного Ранжита Сингха вернули в 1799 году Пенджабу его свободу, а в последующие годы завоевали Амритсар, Кангру, Джамму, Вазирабад, Фаридкот, Аттоки, и, наконец, в 1818 – Мултан. Воспоминания об этих событиях были еще свежи в памяти людей. Гордые победами в той войне, ее участники тоже пополнили ряды маленькой армии, ожидавшей приказов француза.

Мишель отправил Дуну в разведку. Вернувшись, тот рассказал следующее. Батальон сэра Чарльза стоял лагерем на выходе из ущелья со стороны Лахора. Полковник ограничился тем, что перекрыл южную дорогу к столице и ожидал результата первой схватки основных сил обеих армий.

Узнав об этом, Мишель собрал командиров-самовыдвиженцев из местных жителей и предложил им завлечь англичан в ловушку.

Безмятежную тишину ночи нарушал только стрекот кузнечиков. Где-то в вышине ухала вылетевшая на охоту сова. Падающие звезды вспыхивали на небе. Они несли послания людям, как правило, добрые.

«Прекрасная ночь», – сказал себе Мишель, глядя, как падают звезды.

Он не стал загадывать желание. Все было готово к операции. Большая часть его отряда разместилась на примыкавших к узкому входу в ущелье склонах высотой в пятьдесят метров. Солдаты попрятались за деревьями, кустами, в расселинах. Со своих позиций они могли изрешетить англичан стрелами и пулями, когда те выйдут из ущелья. Успех операции зависел от пятидесяти храбрецов, которым было поручено атаковать лагерь со стороны конюшен. Мишель надеялся, что противник, не успев опомниться, бросится в погоню. Атака начнется за полчаса до побудки, когда вражеские солдаты еще будут спать в своих палатках, – их правильные ряды были видны даже ночью.

Мишель вынул из жилетного кармашка часы.

Рассвет еще не засиял над землей, когда горящая стрела вонзилась в стог фуражного сена. Огоньки пламени взвились над некоторыми палатками и над той, возле которой стояли караульные. Тут и там раздались крики «Тревога!» Затрубил горн. Полусонные солдаты, не успев натянуть сорочки, хватали расставленные в козлах винтовки и пытались понять, откуда нападает враг. Они увидели только, как взвихрилась пыль, поднятая всадниками. Остальные нападавшие вскакивали на расседланных лошадей англичан и стремительно уносились в сторону Касура.

– Они уводят лошадей! – крикнул младший офицер-бенгалец.

Солдаты бросились в погоню. Сэр Чарльз Эмингтон с обнаженной саблей в одной руке и с револьвером в другой смотрел, как пехотинцы беспорядочно бегут к входу в ущелье. Он понял, что это ловушка.

– Горнист! Горнист! – заорал он, а потом увидел своего помощника и горстку офицеров, собравшихся у знамени. – Ричард! – позвал он, подходя к ним.

– Нас ждет катастрофа, если мы не удержим солдат, – тяжело дыша, сказал Ричард, пришедший к тому же выводу, что и его начальник.

Горнист так и не объявился. Дым пожара мешал сориентироваться в ситуации. Некоторые офицеры, не подумав, бросились за нападавшими. Более трех четвертей батальона оказались зажатыми между склонами ущелья. Самые смелые пытались вскарабкаться наверх. Их встретили ружейным залпом.

– Создадим линию обороны в двухстах шагах от выхода из ущелья, там, где по обе стороны дороги высятся валуны, – приказал сэр Чарльз. – Верните людей назад ударами прикладов и сабель!

Он отдал подчиненным еще ряд распоряжений. На выходе из разоренного лагеря он и его спутники увидели горниста, лежавшего поверх другого убитого. В груди у него торчала стрела.

– Ему уже ничем не поможешь, – сказал Ричард, опустившись на колено перед телом.

Он поднял горн и встал, чтобы изо всех сил протрубить сбор.

Ну зачем только она зашла так далеко на северо-запад!

Три-Глаза сердилась сама на себя. «Я в Кашмире! В Кашмире!» – с досадой повторяла она.

Никогда не заходила она так далеко. С того самого дня, как она покинула Варанаси, в глубине ее души поселился страх, а это – не лучший товарищ в дальнем путешествии. Она брела по этой гористой местности, откуда недалеко было до заснеженных Гималаев, искренне жалея ее обитателей.

Когда она вошла в город Шринагар, у нее появилось ощущение, что легкие вот-вот разорвутся. Климат здесь был благоприятным, но дышалось тяжело, и все тело болело. Старые ноги продолжали служить ей только потому, что она пила усмиряющие боль целебные настои и жевала корешки, оказывавшие общеукрепляющее действие.

Она шла вот уже три дня. С повозкой она распрощалась у начала горной тропы. Не прояви она излишней осторожности, могла бы спокойно добраться на ней до Лахора. Вместо этого она последовала за толпой, состоявшей из животноводов, тибетских монахов, торговцев и арабов-паломников. Никто из них не согласился взять ее к себе в повозку, даже за деньги.

Демоново отродье! Она ненавидела тибетцев и арабов. Судьба явно насмехалась над ней: святой город Шринагар просто кишел буддистами и мусульманами! Они говорили на своих непонятных нечестивых языках и украдкой поглядывали на нее, считая вестницей несчастий. В городе индусов и сикхов тоже было немало. Шринагар находился под властью сикхов: махараджа из рода принцев Лахора по имени Гулаб Сингх недавно вступил во владение построенным еще при Моголах дворцом. Три-Глаза недолюбливала сикхов и с недоверием относилась к их религиозным воззрениям, особенно к идее вселенской любви, причем любви ко всем людям без исключения.

Три-Глаза поправила на плечах веревки своей котомки и, зло ударяя посохом о землю, потащилась к центру города, в котором было много каналов и мостов. В садах, окружающих дома, в изобилии росли деревья и цветы. Воды здесь было предостаточно. Она поступала из озера Дал, питая фонтаны, вокруг которых, как сороки, стрекотали женщины. Они поспешили уйти, когда Три-Глаза остановилась, чтобы напиться.

Индийский квартал располагался в окрестностях храмов Шанкарачарьи и Пандреты. Однако незадолго до того, как вступить на территорию, заселенную единоверцами, Три-Глаза пришлось пересечь арабскую часть города и пройти мимо величественного здания, возле которого было многолюдно. Она ощутила исходящую от храма силу, веру, которая его переполняла. «Мечеть Хазратбал», – мысленно произнесла она, испытывая смешанную со страхом ненависть.

Эту святыню весьма почитали. По легенде, она была построена для сохранения волоса Пророка. Если бы не крайняя усталость, Три-Глаза прошла бы к южным воротам и постаралась как можно дальше уйти от этого города и вообще из Кашмира. Она думала о поручении Ранги, о приговоренной к смерти Амии, которой звезды пророчили долгую жизнь. Последняя мысль заставила ее насторожиться: она прекрасно помнила день, когда сама предсказала, что девочке предстоит прожить миллионы гхати.