— Нет, это тот самый Сунь Ятсен, которого прозвали отцом государства!

— Эх, сколько полотна ушло!

— Проповедь читать будут или какая бумага есть?

— Вон власти на сцену вышли!

— Посмотрите — музыканты, наверное, играть будут!

— Можно и без игры, дали бы жить.

Так толковал народ на площади.

Тем временем специальный представитель Шэн Шицая генерал Гун, Махмут, должностные лица и почтенные люди заняли места на сцене. К трибуне вышел китаец с переводчиком.

— Внимание! — крикнул он, и поставленные следить за порядком призвали народ стоять тихо. — Торжественное собрание народа объявляю открытым!

Духовой оркестр заиграл государственный гимн, и на высокую гладкую жердь посреди площади подняли флаг.

Должностные лица во главе с Гуном стояли, вытянувшись в струнку, пока не прекратился гимн.

— Будет говорить Гун-сылин! — объявил председатель собрания.

Гун, одетый просто, вышел к трибуне и по-военному; отдал народу честь. Он принадлежал к демократическому течению среди сторонников Шэн Шицая и считался народолюбцем. Прежде чем начать говорить, Гун сочувственно оглядел плохо одетых, с землистыми лицами людей, испытавших тяжкие притеснения.

— Почтенные граждане, уважаемые кашгарцы! Считайте, что с сегодняшнего дня установились мир и спокойствие. Народ Синьцзяна вынес много мучений под гнетом жестоких и жадных чиновников, иностранных грабителей, подвергся разорению, был отстранен от света знаний. Национальное унижение вылилось в кровавую трагедию. И вот мы избавляем вас от унижения…

— Слова этого китайца радуют мои уши, — Аджри толкнул локтем стоявшего рядом Шапи.

— Нужно ценить не по словам, а по делам.

— Он обличает китайских чиновников прошлого…

— Не впадай в ребячество, Аджри! — одернул Шапи. — Кто их знает… Сегодня насулят, а завтра насолят, К чему мы пришли, веря китайским чиновникам?

— …восстановить разоренное народное хозяйство, — продолжал Гун, — привести в порядок пути сообщения, развивать культуру и просвещение — перед нами стоят великие задачи строительства нового, процветающего Синьцзяна…

Гун долго расписывал будущее Синьцзяна, народное благосостояние, равенство национальностей. Свою речь он закончил словами:

— Да здравствует союз национальностей!

Слово взял Махмут.

— Люди! — поднял он руку. — Мы объединились с Шэн Шицаем и создали новую власть. Теперь весь народ будет здравствовать в равенстве. В Синьцзяне воцарится мир. В составе нового правительства будут представители местного населения. Делопроизводство пойдет на уйгурском и китайском языках. Откроются национальные школы, будут выходить книги и газеты на родном языке. Одним словом, мы перейдем к прогрессу…

Махмут больше говорил о национальных интересах:

— Мы готовы в любых условиях отстаивать национальное равенство и национальные интересы! Пусть народ верит нам…

После Махмута выступили представители разных отраслей хозяйства и разных профессий. Они заверили новое правительство в своей поддержке. В заключение торжественного собрания было громко прочитано несколько стихотворений, приветствующих новую власть.

— Кто знает, чем все кончится, но сейчас, без сомнения, начались новые времена. А вы как думаете? — спросил Аджри у своего наставника Шапи.

— Проведут по мере возможности некоторые преобразования. Нужно пользоваться моментом. Что будет дальше — посмотрим. — И Шапи стал пробираться к трибуне, надеясь встретить Замана.

2

Вечером Гун-сылин устроил — банкет в зале «Титай-ямыня» в крепости Нового города. За два часа до начала банкета состоялась беседа между Гуном и Махмутом с участием только переводчика.

— По указанию Шэн Шицая, — начал разговор Гун, — нужно отправить в Урумчи Сабита-дамоллу. Что скажет ваше превосходительство Ма-сычжан? — Гун по китайскому обыкновению урезал имя Махмута до одного слога Ма и присоединил к нему название должности собеседника — сычжан, то есть командир дивизии.

— А для чего? — удивился Махмут.

— Дело в том, — начал обосновывать Гун, — что среди нас есть скрытые враги. Если они совершат покушение на Сабита-дамоллу, могут возникнуть недоразумения.

— Сабит-дамолла очень влиятельный в народе человек. Мы должны принять необходимые меры для обеспечения его безопасности.

— И я так думаю. Но окружающие его люди, не считая тех, кто бежал, могут оказать дурное влияние.

— Ничего не смогу сказать по этому поводу, ваше превосходительство Гун-сылин, пока не получу весточку от Ходжанияза-хаджи, — Махмут отвернулся.

Именно сейчас в его сердце зародилось подозрение, что Шэн Шицай предпринимает все это со злым умыслом. И действительно, Шэн Шицай намеревался отдалить Сабита-дамоллу от народа и поручил Гуну осмотрительно выполнить поставленную задачу.

— Телеграмму с просьбой отправить Сабита-дамоллу, в Урумчи подписал и его превосходительство Хо-фучжуси[42]. Вот, сейчас покажу…

— Нет надобности, Гун-сылин, — остановил Махмут.

Подпись Ходжанияза на телеграмме означала, что Шэн Шицай заручился его согласием, чтобы не вызывать подозрений у Махмута.

— После перемены власти, — перешел к следующей теме Гун, — внутренняя чистка в любом государстве явление неизбежное.

— Что же, и мы в таком случае начнем расстреливать и рубить головы? — изумленно спросил Махмут.

— Кашгар — город сложный. В нем угнездились английские, японские и прочие шпионы. Прошедшей ночью произведено покушение на Юнуса и Турди.

— Почему мне об этом не известно? — Лицо Махмута побледнело.

— Чтобы не омрачать настроение вашего превосходительства перед народным собранием, я не известил вас с утра, — словно извиняясь, проговорил Гун.

— А убийцы, убийцы пойманы?

— Нет. И что стало с Юнусом, до сих пор не известно. Турди убит.

— Не странно ли? Как бы там ни было, а Юнуса надо найти…

— В том-то и дело. Возможно, его увезли с собой, — ответил Гун, и сам удивленный происшедшим. Он не знал, что убийство организовала разведка Шэн Шицая.

— Странно… — только и сказал Махмут. Сердце его охватили смутные подозрения.

— Потому-то и приходится проверку подозрительных личностей считать одной из самых необходимых мер, — произнес после затянувшейся паузы Гун. — Если же чистку не вести, империалисты, в частности английские, вновь могут поднять мятежи. Его превосходительство Шэн Шицай наказывал уделить особое внимание этому делу.

— Бежавшие из Ферганы и Оша басмачи Юсупа-курбаши и Османа еще недавно были источником многих смятений. Теперь они известили о признании урумчинского правительства. Они просят также о зачислении их в войсковые части. По-моему, этот вопрос лучше решить быстрее.

— Грабителей и тех, кто занимался резней, нельзя не разоружить, ваше превосходительство Ма-сычжан. А тех, кто по заблуждению пошел за ними, можно включить в национальные воинские части. Самый главный из басмачей — Джанибек-казы — закрепился со своими людями в горах Улугчата. За его спиной, без сомнения, стоит Англия. Весьма важно найти способ разоружить его как-нибудь.

— Надо отправить парламентеров к Джанибеку и попытаться мирно решить вопрос.

— В таком случае оставим его на усмотрение вашего превосходительства, — заключил Гун — большой мастер применения китайского опыта по науськиванию мусульман против мусульман.

— Решитам виновен перед нами за прошлое, отдан приказ о его аресте. Бывшие его бойцы включены в ряды национальных подразделений.

— Мера соответствующая, — одобрил Гун. — Стало известно, что английские подданные переправляют в Индию золото, серебро, ценности. При наших хозяйственных трудностях нужно решительно пресекать подобное вредительство.

— Конечно.

— Есть сведения, что в оставшихся в Каргалыке и Хотане мачжуниновских отрядах началось брожение. Уроженцы Ганьсу хотят на родину, а местные желают возвратиться к своим семьям.

— Мы должны гарантировать местным дунганам возможность вернуться к родным очагам и приступить к мирным занятиям.

— Уместное предложение. Завтра же отправим к ним делегатов с гарантиями.

Впервые после заключения соглашения представители обеих сторон в южней части Восточного Туркестана — Гун-сылин и Махмут-сычжан — обменялись мнениями по военно-административным и хозяйственно-экономическим вопросам. Но именно в это самое время Шэн Шицай, унаследовавший наиболее подлые черты великодержавного шовинизма китайских колонизаторов, не доверял Махмуту-сычжану и испытывал непроходящую тревогу из-за существования в Кашгарии уйгурских вооруженных подразделений. Поэтому одновременно с занятием Кашгара он, сосредоточив основные силы в Аксу, продолжал непрерывно пополнять кашгарские формирования китайских солдат и назначил для управления и военного контроля над югом Восточного Туркестана бывшего командующего Илийским военным округом, генерала Лю Бина. Вместе с тем он распорядился демобилизовать солдат из русских белогвардейцев-беженцев, оказавших ему огромную помощь в разгроме Ма Чжунина. Таким способом он искусно отвязался от использованных им «по найму» белых русских…

3

В штабе дивизии Замана ждал Сопахун.

— Идемте! — Еле успев поздороваться, он увлек приятеля в пустую комнату. — Значит, уезжаете в Кульджу? — Сопахун глядел в сторону, будто говорил кому-то третьему.

— Да. Что мне теперь здесь делать?

— А в Кульдже что?

— Поработаю в просвещении и культуре. К тому же мать, брат с сестренкой сколько лет горе мыкают…

— Нет, Заманджан, я чувствую в вас какое-то недовольство… — Сопахун вгляделся в глаза Замана.

— Мне досадно, что мы, восстав против гоминьдановских властителей, в конечном счете снова объединились с ними. Мы забыли завет предков: «Свой теленок лучше общего быка».

— Если бы мы не согласились на «общее», потеряли бы и «теленка».

— Опять надежды на случайное счастье, дорогой Сопахун, — укоризненно улыбнулся Заман.

— Шэн Шицай признал народную свободу и равноправие национальностей. Разве плохо будет, если объявленные «шесть принципов» станут точно выполняться?..

— Вывесив баранью голову, торговать собачьим мясом. Кто сможет поручиться, что Шэн Шицай, обещающий сегодня равенство и демократию, не сменит завтра маску и не превратит нашу родину в край насилия? — спросил Заман.

От имени новой власти дубань провозгласил «шесть великих принципов»: антиимпериализм, равноправие национальностей, обновление Синьцзяна, развитие культуры и просвещения, ликвидацию взяточничества, дружбу с Советским Союзом. Эта политическая декларация отвечала народным чаяниям, но она пока что была лишь фразой, листком бумаги. Испокон века китайские чиновники обманывали народ Восточного Туркестана сладкими обещаниями, и теперь люди, умеющие отличить черное от белого, хотели бы, но не могли поверить в искренность шэншицаевских посулов. Эти люди забеспокоились, когда коварный Шэн Шицай, упрочив свою власть, отступился от обещанного, И Заман был в числе тех, кто сомневался в Шэн Шицае и его приспешниках, однако материальная и моральная поддержка, которую начало оказывать народам Синьцзяна Советское государство, помощь его советников-специалистов рассеивали беспокойные подозрения. Первые ощутимые плоды развития торговых и культурных отношений с Советским Союзом, клятвенные заверения дубаня в вечной дружбе с СССР позволяли с надеждой глядеть в будущее.

— Только и обнадеживает нас, — произнес Заман после затянувшихся размышлений, — так это забота Советского Союза.

— Если Шэн Шицай, этот пройдоха, не станет выполнять обещаний, мы тоже не будем сидеть сложа руки. Мы научились держать оружие! — в тон Заману произнес Сопахун.

— Вот это правильно сказано! Другими словами, борьба продолжается…

4

Когда, покинув Кашгар, приблизились к Чокан-яру, Заман попросил шофера остановить машину. Он выпрыгнул из кузова, поднялся на низенький холм, огляделся. Совсем недавно была здесь кровавая схватка, а уже ничто, кроме извилистых окопов, не напоминало о ней. Но для Замана это щедро политое горячей уйгурской кровью, проклятое место выглядело по-прежнему мрачно. Словно отгоняя наваждение, он вглядывался в далекую даль, в недосягаемый для глаз бескрайний Алтышар — Шестиградье. Душу терзали не находившие ответа путаные, неотвязные, противоречивые думы — его преследовали тайны годов: «Почему мы разбиты? Или бессильны и хилы от века? Почему наш шестимиллионный народ пал перед горсткой чужеземных грабителей? Нет. И сил у нас в достатке, и мощь есть, но не смогли мы их подготовить и собрать воедино…»