— В какой она больнице?

— Она не знает пока, обещала перезвонить, когда спросит, куда ехать.

— В три часа болтали, и ты не узнала, где она?

— Не кипятись. Перезвонит, спрошу. Всё равно мне ещё надо приехать собрать вещи.

Он облегченно рассмеялся и набрал Вику. Конечно же, она не ответила! Он примчался домой и после часа хождения из угла в угол немного успокоился. Дождался Ольгу, но и у той Вика не брала трубку. Они сложили всё, что требовалось, но не знали, куда это везти. Поели, поговорили, помаялись от неизвестности и безделья, Ольга принялась за какую-то книгу, а он — за новости. Попили чай. Напряжение внутри него опять принялось выпускать когти. Через час, взгромоздившись на плечо, коршун паники клевал печень. Ярослав проклял всё на свете. Он заставил Ольгу каждые двадцать минут набирать Вику. Ничего. Длинные гудки тянулись до тех пор, пока телефон не раскалился. Потом он оказался вне зоны действия сети. Ярослав ходил по дому с влажными от волнения ладонями, натыкаясь на собственное отражение в зеркалах: серое лицо, пустые глаза, беспомощные руки.

— Что могло случиться? — он непонимающе смотрел на Ольгу, а она на него.

Ярослав напрямую набрал начальника службы безопасности и в двух словах описал ситуацию. Какого чёрта он ждал до этого?

— Я могу позвонить Вам в любое время? — уточнил Гаврилов.

— Да, как только у тебя будет информация.

Несколько раз звонили Андрей и Димка, потом мачеха и Мирослава. Но он мог только рычать на них.

В восемь не осталось никакой надежды увидеть её сегодня. Ольга пыталась его успокоить. «Она, по крайней мере, в больнице, — лепетала она, — под присмотром врачей. Это уже должно нас радовать».

Ярослав смотрел на неё, словно загнанный зверь:

— Только не дай ничему с ней случиться, Господи. Ради Бога, Оль, пусть она найдется живая и здоровая.

В десять приехал Зуев, он неодобрительно посмотрел на измученную испуганную жену и увел её в спальню, оставив Ярослава рвать на себе волосы. Он не ложился, буравя телефон глазами. Его мозг словно застыл. Усталость и муки переживания сделали его совершенно беззащитным. Гаврилов позвонил на другой день, в начале десятого. К тому моменту он чувствовал себя сухофруктом.

— Ярослав Викторович, доброе утро, — Олег говорил спокойным ровным тоном, — Виктория в Раменском городском родильном доме. Поступила позавчера по скорой: почти без сознания была обнаружена на станции Ильинская. Сейчас она в предродовой палате. Роды начались вчера, примерно в полдень, — Ярослав с содроганием посчитал: двадцать два часа! — Принимает врач Мокрицкий Сергей Сергеевич и акушерка Петрова Нина Васильевна. Я должен что-либо предпринимать далее?

— Нет, спасибо, ты отлично поработал. Мобильные телефоны у тебя есть?

— Да, — он продиктовал, — но на дежурстве они запрещены. Главный врач роддома Нестеренко Надежда Яковлевна, — Гаврилов назвал её рабочий и мобильный телефон.

— Я думал она хотя бы в Московском роддоме! — Ярослав не ожидал, что произнесет эти слова вслух.

— Да, я тоже, — услышал он в ответ, — поэтому поиск и занял больше времени. Я сожалею, — он назвал имена и телефоны руководителей вышестоящих организаций и Ярослав записал их. По окончании разговора, ему потребовалось несколько минут, чтобы принять решение. Конечно, можно было бы выйти сразу на самое высокое руководство роддома, но бюрократия занимала столь много времени, что пришлось отказаться от этого варианта. Лишних минут у него не было. Посчитав, сколько тянутся роды, Ярослав покачнулся от осознания собственного бессилия. Что там делали бестолковые доктора? Вот чёрт!

Он схватил ключи и, на ходу выкладывая новости Андрею и Ольге, прыгнул в машину. По дороге набрал нужного человека, и потребовал организовать доставку в роддом врачей, к которым он планировал отправить Вику рожать. Он ведь всё так прекрасно продумал. Её роды должны были принимать светила медицины с прекрасным практическим опытом, лучший неонатолог в городе должен был взять на руки её ребенка после рождения. А что теперь?

Деньги позволили ему узнать, что Вика ещё продолжала мучиться. Они же пропустили его прямиком к главному врачу. За блестящей табличкой с надписью Нестеренко Надежда Яковлевна его встретило настороженное лицо неулыбчивой женщины лет пятидесяти с разбегающимися от глаз тоненькими морщинками. Она сидела в белом халате за столом, сплошь заваленным бумагами, светлые кудри обрамляли лицо, очки лежали рядом. Он представился, опустился без приглашения на стул и пошел в атаку.

— Моя жена была доставлена к вам на скорой, — он положил на стол перед собой несколько крупных купюр, — сейчас она рожает, и я хочу присутствовать.

Женщина тяжело вздохнула и набрала в легкие побольше воздуха, намереваясь, видимо, послать Ярослава куда подальше одной исчерпывающей фразой, дабы ему не приходило в голову задавать глупые вопросы, но Ярослав не дал ей пойти дальше вдоха.

— Я хочу забрать её в другое медицинское учреждение, чем раньше, тем лучше. В настоящее время мой юрист прорабатывает этот вопрос с Вашим руководством.

Она подняла трубку телефона, без предисловий распорядилась: — Ангелина, найди мне Мокрицкого, — затем посмотрела на него как на неразумного младенца: — Ярослав Викторович, во-первых, переводить роженицу куда бы то ни было — не самое разумное решение. Это Вам любой специалист скажет, хотя я, — она приложила руку к сердцу, — с преогромным удовольствием отдала бы её Вам сейчас же и сняла бы с себя всякую ответственность. Во-вторых, я не могу допустить Вас к Вашей жене, так как…

— Вы ведь знаете, — прервал её Ярослав, — что в соответствии с приказом Министерства здравоохранения законный представитель больного имеет право находиться при нем?

На лице главврача отразилась усталость, после чего она заученной фразой выложила:

— Мне это известно. Надеюсь, и Вам известно, что необходима доверенность от больного. Вероятно, она у вас с собой, иначе, я не могу быть уверенной, что Вы не только законный представитель, но и родственник.

Стрела попала прямо в цель. Он видел, что она не первый раз пользовалась этим оружием.

— Сколько денег могут заменить мне доверенность?

— Ярослав Викторович, я понимаю Ваше волнение, — неожиданно добрая улыбка озарила лицо, — поверьте, мне приятно Ваше беспокойство о жене, редко такое встречается. Всё больше глупое самодовольство, но… — громкий звонок телефона прервал спокойную речь. После переговоров с секретарем Надежда Яковлевна включила громкую связь, и густой мужской бас рявкнул:

— Мокрицкий.

— Сергей Сергеевич, будьте добры, как дела у Беловой?

— У Беловой все прекрасно, меня сейчас больше беспокоит старородящая.

— А что у неё?

— Вы отрываете меня от рожениц, чтобы я рассказывал вам течение родов? Не могу поверить!

— Извините. Муж Беловой у меня в кабинете и главврач лично обещал шкуру с меня и Вас спустить, если не дай Бог что.

— Так пусть он приедет и раскроет её шейку, раз такой умный.

— Сергей Сергеевич, её муж у меня в кабинете.

— Я, наверное, должен упасть ниц?

Она рассмеялась.

— Я Вас обожаю. Но не расскажете ли по делу?

— У неё раскрытие девять сантиметров. Роды первые в тридцать шесть недель. Сами понимаете — преждевременные. Васильна говорит, что она держится молодцом, хотя уже времени много прошло. Не кричит без толку, дышит правильно, пить все время просит. Ну, как обычно. Ходит, старается. Косы у неё были заплетены. Сейчас расплели. Думаю, ещё часа два. Велите сделать кесарево? — закончил он с издевкой.

— Нет!

— Ещё вопросы есть?

— Нет, спасибо, Сергей Сергеевич.

Надежда Яковлевна опустила трубку на рычаг и подняла брови.

— Слышали? Без преувеличения: Мокрицкий — это лучший врач в районе. У Вашей жены всё идет прекрасно. Дайте ей время, она справится.

Что-то в тоне доктора — равновесие, выдержка, бесстрастность — успокоило Ярослава: захотелось довериться, а это было непривычно.

— Всё-таки я бы хотел присутствовать. Может быть, Вашему учреждению недостает современного оборудования? Требуется ремонт? Новая пристройка? Сотрудники давно ждут премии?

— Конечно, мы здесь не избалованы деньгами, — усмехнулась она, — богачи всё больше едут в столицу. По-честному сказать, это и к лучшему. К сожалению, не допускать Вас в родовую палату — не моя прихоть. Если у Вас с собой нет флюорографии, анализов на ВИЧ, сифилис, Вы — прямая угроза моим подопечным. — Она строго глянула и продолжила наставительно. — Пока не закончились роды, мы не можем судить ни о ребенке, ни о самочувствии роженицы. В преждевременных родах у детей чаще, чем у матерей бывают осложнения. Если потребуется особая, неподвластная моим работникам, медицинская помощь, я сама буду настаивать на его перемещении в специализированный перинатальный центр, — видя готовое сорваться с губ Ярослава возражение, подняла кисть, — это отлаженная схема, которая касается всех недоношенных младенцев. В противном случае, если ребёнок родится в хорошем состоянии, я бы не рекомендовала Вам его транспортировать, потому что для этого Вам придется разделить его с матерью, что опять же зависит от её состояния. Вы можете посредствам своих связей, добиться присутствия в нашем роддоме своего педиатра. К сожалению, не в моей власти разрешить Вам это. Я могу только запретить. Даже его присутствие, не создаст по мановению волшебной палочки необходимого оборудования.

Он вообще мог чем-нибудь помочь?

— Если бы Ваша жена была моей дочерью, — отвечая на незаданный вопрос, продолжала Надежда Яковлевна, — я бы пожелала для неё только дежурства у роддома специализированной бригады скорой помощи для реанимации новорожденных и недоношенных детей. В случае осложнений время — самое ценное, чего у нас не будет. Это дорого, но как я понимаю, Вас хлебом не корми — дай деньги потратить, — улыбнулась она с долей осуждения в лице. — У нас разрешены послеродовые посещения. Как только Вы представите необходимые справки, я допущу Вас до жены. Всё будет хорошо. Не переживайте. Сейчас ей нужны силы, поэтому Вам надо свою энергию направить на мысленную помощь жене. Мой секретарь наберет Вам, как только ребёнок появится на свет.

Всем своим видом она внушала Ярославу доверие и умиротворение, подобное тому, которое вселяла, наверное, в средневекового крестьянина надежная крепостная стена. Ярослав стряхнул мнимую успокоенность.

— Почему это длиться так долго?

— Первые роды редко бывают быстрыми, а если и бывают, это не есть хорошо. Позвольте природе идти в своем темпе. Поверьте, я (да и вся бригада) заинтересована в благополучном разрешении Вашей жены.

Она наклонила голову, вроде как ожидая ещё вопросов. У Ярослава их не было. Они распрощались минутой позже, и он заторопился дать распоряжения своим людям и оформить злополучные справки.



Глава 37. Предательство.


Ты научил меня терпенью поля,

когда земля суха и горяча,

терпенью трав, томящихся в неволе

до первого весеннего луча,

ты научил меня терпенью птицы,

готовящейся в дальней перелет,

терпенью всех, кто знает,

что случится,

и молча неминуемого ждет.

В.М. Тушнова


Ярослав еще не закончил с делами, как помощница главврача сообщила, что родилась девочка. «С мамой и ребёнком всё в порядке, — сказала она сухо, — вес младенца — два четыреста, рост — сорок семь сантиметров. Поздравляю».

Он позвонил Зуевым, Диме, матери.

К половине пятого подъехал к роддому. Худенькая медсестра проводила его по солнечному коридору, предупредив, что роженица, скорее всего, отдыхает, а ребёнок наблюдается в детском отделении.

Отдыхает? Он ей задаст отдых! Он её просто раскрошит в мелкую крошку. Он её сотрёт в порошок. Он даже и не подумает с ней церемониться! Он её задушит. Вживит под кожу маячок, чтобы всегда знать, где она находится. Ярослав быстро ступил в палату.

Вика и правда спала. Она лежала на спине, положив одну руку под шею, а другую на живот, ровно и безмятежно дышала, словно не извлекала сердца из его грудной клетки. И весь его пыл выветрился. Кроткое лицо, хрупкие плечи, острые локти и подрагивающие уголки губ навевали благодать на душу Ярослава. В мягком вечернем свете нежно-золотистые щёки с удлиненными тенями ресниц дарили восхитительные минуты счастья. Живая и здоровая, она была здесь, рядом, в пределах его досягаемости, она принадлежала ему. Ярослав потянулся, но не посмел тревожить сон.

Как это было странно: зависеть от другого человека. Хотел он этого или нет, но его сердце само по себе умирало и возрождалось. Его руки безвольно опускались или наполнялись силой, подвластные чужому одобрению.

Он стоял над ней бесконечно долго, до тех пор, пока не уверился в том, что она никуда не исчезнет. Силы вновь вернулись к нему. Он мог дышать полной грудью. Он положил цветы на подоконник и, опустошенный и счастливый, вдоволь налюбовался её смуглой кожей, светящейся в глубине палаты.