За окном становилось всё темнее, а Вика всё не просыпалась. Неудивительно, если учесть, сколько она промучилась. Её губы подрагивали, радуясь чему-то неведомому.

Вдоль стены тянулась белая труба батареи, над окном замерла легкая кисейная штора, широкий подоконник отражал матовые тени вечера. В изголовье кровати стоял столик, за ним — у окна стул. В углу притулилась странного вида тумба, предназначенная, скорее всего, для пеленания младенцев, рядом с ней — крошечная люлька.

Вдруг ему жгуче захотелось увидеть новорожденную. Ведь Вика наверняка уже познакомилась с девочкой. Как же мало он знал о процедурах в роддомах! Кормила ли она её уже? Держала ли на руках? Ярослав бесшумно вышел в поисках маленького существа, подарившего своим рождением Вике счастье.

Молодая мамочка с розовой банданой на голове и телефоном у уха кивком показала в какую сторону двигаться, стоило ему только оглядеть холл. Дойдя до конца коридора, Ярослав попал в просторную вытянутую комнату, перегороженную стеклом. Возле прозрачной этой стены невысокая квадратная женщина пристально вглядывалась в новорожденного, спящего во всё такой же кроватке-люльке, которая стояла в Викиной палате. За преградой находилось не больше десяти детей. Они смирненько посапывали, завернутые в серо-зелёные пеленки. Около одного из них суетилась медсестра (или врач — Ярослав не был уверен), она что-то поправляла, но за могучей спиной было не разглядеть.

Разве в роддомах дети не надрывались с утра до ночи? Которая из них могла быть их дочерью? Вот эта, с темными Викиными волосами? Или эта со сморщенным носиком? Глаза разбегались: было непонятно, где мальчики, где девочки. На кроватках не было табличек. Как определить, чьи это дети?

Медсестра заметила его, вышла навстречу и тихонечко спросила: «Ищите своего?»

— Да.

— А жена почему не показала?

— Она спит, не хочу её будить. — Кому он врал? Он безумно хотел поднять её и зацеловать до смерти.

— Фамилия.

— Вы… Белова.

Медсестра бросила ласковый взгляд куда-то в область его лба и показала на высокий прозрачный бокс, где находился такой маленький младенец, что у Ярослава ёкнуло сердце. Он и не представлял, что дети бывают столь крошечными.

Девочка лежала на спинке. В отличие от запелёнатых малышей в кроватках, на ней был только памперс, который закрывал микроскопическое тельце до груди.

Ярослав подошел ближе. Ручки новорожденной были сжаты в кулачки, головка повернута на бочок, тоненькие желто-красные колечки прядей торчали во все стороны. Его сердце замерло. Рыжая?

Он выдохнул: «Рыжая».

— Вся в папу, — тут же вставила медсестра, добродушно улыбаясь: как будто бы только ждала его реакции, — мама-то у вас тёмненькая.

Его дочь? Его дочь! Его!

Он посмотрел на работницу роддома, но ничего не смог сказать.

Ему захотелось обнять весь мир. У него родился ребенок! Ликование разлетелось золотыми брызгами фанфар. Рыжая! Рыжая! Экстаз и эйфория накрыли с головой, обрушиваясь десятибалльными волнами. Его дочь! Свергнутый эйфорией, он никак не мог справиться с голосом, готовый заплакать. Его дочь! Наконец, смог выдавить, глядя прямо перед собой:

— Да, мама у нас тёмная личность, — он жадно вбирал глазами каждую черточку крошечного создания за стеклом.

Малышка была подобна херувиму. Страстно захотелось взять её в руки, покачать, ощутить тепло, лёгкость, движение, прикоснуться губами к макушке, вдохнуть запах, услышать дыхание. По его венам начало растекаться парное молоко. Сколько недель он ждал, думал, листал мысли, ручался, говорил убежденно, но не был уверен, что эта девочка в самом деле — плоть от его плоти. Он готов был любить нарожденное создание только за то, что мама обожала её. А здесь на тебе! Его дочь!

Казалось, он, оглушенный и немой, простоял целую вечность, прежде чем сумел выдавить: «Почему она в боксе, а не в кроватке, как другие дети»?

— Это кувез, — пояснила медсестра, — недоношенная. В первые сутки нужен особый режим и влажность, чтобы она адаптировалась. Доктор утром придет, посмотрит, послушает лёгкие, если даст добро, можно будет и к мамочке.

Ярослав стоял парализованный, наслаждаясь пузырьками радости, лопающимися в грудной клетке. Когда Вика только носила ребёнка в себе, он предполагал, что будет любить его, но и помыслить не мог, что это будет такое счастье!

Он долго смотрел на кроху и не сразу заметил, что сестра отошла. Он спрашивал себя, не являлась ли малышка плодом его воображения? Нет! Торжество захлестнуло его и понесло по крутой речке, бросая на берега радости и восторга. Ему хотелось подпрыгнуть и закричать, позвонить всем и каждому, вопя в трубку счастливую новость, выбежать на улицу и останавливая прохожих сообщить им о рождении дочери! Его дочери! Рыжей сонной куколки, принцессы! Ему хотелось угостить весь мир шампанским и накрыть столы длиною в экватор. И еще ему хотелось задушить одну женщину!


Вика услышала лёгкий шорох и мгновенно проснулась. Дверь открылась, и в комнату вошла дородная медсестра в зелёных медицинских брюках и такого же цвета шапочке. В руках она держала серо-розовый сверток.

Это случилось вчера, кажется. Она пошла на процедуры, потом долго сидела с девочками в коридоре, потом попала на осмотр к доктору, который печально и озабоченно констатировал, что роды уже не остановить, несмотря на неполный срок беременности. Вика искренне удивилась его словам: схваток не чувствовала. Её тут же перевели в предродовую палату, где черед два часа от боли она не могла сдержать ни стонов, ни криков. Врач делал ей какие-то уколы, акушерка держала за руку, гладила, о чём-то говорила — сейчас Вика не могла вспомнить, что именно. Да и тогда плохо понимала: от удушающих пыток она сходила с ума.

Страдание длилось бесконечно, не оставляя её не на секунду, и Вика, ходя по палате, с удивлением вспоминала рассказы о схватках, которые кто-то мог посчитать, отметить продолжительность и перерывы между ними. Для неё всё слилось в единый поток боли. Она не находила успокоения ни лёжа в кровати, ни на правом боку, ни на левом, ни стоя, ни уж тем более сидя. Она всё видела, слышала, молчала или говорила, но плохо понимала происходящее, осознавая только желание избавиться от муки. Ей казалось, что она мается несколько дней, что уже давно-давно она заточена в больнице, что ссора с Ярославом были ни вчера, а год назад.

Мысль о Ярославе в те минуты пронзила сожалением, ей так хотелось опереться на него. Она знала, что он бы смог избавить её от горечи и сокрушений, даже от хвори. Он один мог утешить и рассмешить её, делал мир проще и лучше. Ярослав… Вчера, в океане боли было ужасно одиноко и тоскливо.

Она видела, как акушерка проходила несколько раз по коридору, как помогала другим девушкам, как темнело за окном, и как вечер превращался в ночь. Небо за окном меняло цвет, перетекая из голубой реки в серую, сумеречную, чёрную и снова в стальную. Каждая из трансформаций тянулась невыносимо долго. Сама же Вика понимала только, что ей больно и снова будет больно. Доктор сменился на нового, и новый врач ободряюще улыбнулся ей, оставив Вику совершенно равнодушной. Она потеряла счёт времени, была не в силах злиться, что никто ничего не делал, чтобы помочь ей, а только говорили, что всё идет своим чередом.

Потом акушерка (тоже новая) позвала её на родильное кресло, где Вика, совершенно обессиленная, промучилась ещё несколько часов. Её тело разрывалось на куски, ослабло и лишилось, кажется, всей крови. Когда изнуренная, она простонала, что ей больше не вмоготу, медсестра строго покачала головой: «Если ты не можешь, кто сможет? Малыш? Один? Без маминой помощи ему будет тяжело. Тебе это по плечу. Ещё чуть-чуть. Давай!»

Девочка появилась на свет, когда второй день был в разгаре: в палате горели люстры, но они были лишь маленькими белыми точками. Акушерка приподняла маленький комочек над Викой, а потом положила ей на грудь. Теплый клубок мяукнул так нежно, что Вика удивленно посмотрев на него, беззвучно рассмеялась и заплакала одновременно.

«Разве могу я, — подумала Вика, придерживая малютку на груди, — умолчать про такое чудо Ярославу? Скрыть, что у него родилась дочь? Божественное создание, солнечный свет, дарящий разом сонм чувств, нежных и пылких, переполняющих до краёв». Она была счастлива. Боль, страх, волнение были мгновенно забыты. Единственной реальностью, существующей для Вики, стало рождение их ребёнка. Они были её родителями, из любви их сердец возникла маленькая девочка.

Она смутно припоминала, как малютка кряхтела, пока её пеленали, а Вику осматривал доктор. Сама она всё это время сотрясалась от радостного смеха. Потом дочку забрала детская медсестра, а её повезли на каталке в палату, где, еле забравшись в постель, она провалилась в блаженный счастливый сон.

Интересно, сколько она проспала? За дверью раздавались голоса и шаги, Вика отчетливо слышала их, пока медсестра со свертком прикрывала дверь. В комнате разливался запах цветов и апельсина. Её дочь, будучи меньше куклы, напоминала ей об отце. Вика улыбнулась и приподнялась, спустила ноги с кровати, торопясь взглянуть на крохотный комочек.

— Как себя чувствуешь? Голова не кружится? — спросила женщина. Да, голова кружилась, и Вика замерла, восстанавливая равновесие. Слишком резко встала, наверное. Когда комната перестала дрожать, Вика кивнула: «Всё нормально». Она порвалась подняться, но медсестра остановила её и протянула дочку.

— Нет, сиди, — она не убрала рук, пока не убедилась, что Вика надёжно удерживает младенца.

Вика завладела крошкой, положила на сгиб локтя и залюбовалась. Она была почти невесомой. Неужели она мама этой девочки? Этих век, этих жёлтых ресниц? Этих малюсеньких ноздрей? Щёчек? Чмокающих губ? Завитков цвета золота? Белых точек на крыльях носа? Боже, какая она счастливая! Вика негромко рассмеялась, не в силах поверить благодати.

— Она рыжая!? — озарило её, и она подняла вопросительный взгляд на медсестру, то ли спрашивая, верить ли глазам, то ли утверждая очевидное. И прежде, чем увидеть радостный кивок зелёной кепочки, услышала сдавленное фырканье за спиной. Кровь застыла в жилах, и она несмело повернула голову.

Ярослав сидел на стуле в изголовье кровати, закинув ногу на ногу. Он с самодовольным видом смотрел на них. В руках у него был планшет, а на тумбочке рядом стояла чашка. По всему было видно, что в ней дымился чай, поэтому вопрос «как давно он здесь?» отпал сам собой. Вика вспыхнула: вся кровь, что секунду назад остановилась в венах, бросилась ей в лицо.

— Ты уже видел её? — она старалась не показать возмущения, которое пронзило её быстро и легко, как спица пронзает клубок шерсти. Когда он успел? Что здесь делал? Почему в его глазах она видела сладость? Почему ей хотелось попасть прямиком в его объятия и быть заласканной до смерти? Вика сдержала улыбку. Она ему задаст! Она ему покажет! Вот только они останутся наедине, она выскажет всё, что у нее в душе накипело! Как она рожала, а его не было рядом, как потеряла сознание на станции, про скорую помощь и страх, про растерянность, когда узнала что ждет его ребёнка, про…

— Да, — Ярослав встал, — она красавица, не так ли? — он посмотрел на медсестру, как бы прося её подтвердить очевидное.

— Да, — кивающее лицо осветилось улыбкой, превратившись в розу под зелёным листом. Вика была согласна абсолютно. Только это, да еще нежелание выяснять отношения в присутствии постороннего человека, удержали ее от колких высказываний.

Медсестра показала, как пеленать и подмывать принцессу. Это было несложно, но её дочка явно не любила переодевания. Она вопила, открыв свой маленький ротик и напрягая язычок-таблетку.

Сколько усилий она, Вика, потратила на то, чтобы скрыть от всего мира отцовство Ярослава. И тут… Что тут? Её дочь во всеуслышание объявила, кто её папа! Вика даже не знала, как это называлось. Предательство? Но чье? Кто её предал? Вика смотрела на крошечные кулачки, игрушечные пяточки, микроскопические ноготки. Ей не хотелось возмущаться, спорить, играть, уж тем более воевать. И отчего-то не было обидно.

Когда медсестра принялась показывать, как прикладывать малышку к груди, Вика бросила отчаянный взгляд на Ярослава. Он еле заметно вздохнул и деликатно отошел к окну. Малютка нехотя почмокала сосок и заснула, не потрудившись выпустить грудь из губ и закрыть рот. Это было так потешно! Вика снова тихонечко рассмеялась. Сегодня она весь день пребывала в восторге!

Женщина помогла ей положить малышку в кровать и ушла со словами: «Минут через пятнадцать зайдет доктор. Я буду в детской. При первой необходимости — приходи».

Не успела закрыться дверь, Ярослав, подскочил к ней и, сверля своим пылающим взглядом, наклонился, как делал это обычно, когда собирался напугать её до смерти.

— Как ты могла?! — возмущенно и одновременно приглушенно воскликнул он, — как у тебя хватило ума скрыть от меня правду? Ты так бы и молчала до конца своих дней, упрямая гордячка? — на лице его отразилось такое бешенство, что Вика в первый миг испугалась за себя. Желваки ходили под гладковыбритой кожей щёк, глубокие складски образовались у рта и носа. Губы Ярослава были сжаты. У него, кажется, была новая прическа. Что-то типа неотразимый художественный беспорядок.