Даниэла Стил - Как две капли воды

– По-моему, у тебя неплохо получилось, – улыбнулся Чарлз и, поцеловав ее в щеку, повел танцевать.

День благодарения в этом году был омрачен отсутствием Виктории, и Оливия молча тосковала по сестре. Впервые за много лет они не были вместе.

За ужином Эдвард произнес молитву, но настроение у всех оставалось подавленным: каждый думал о прошлых временах и о потере любимых. Единственное, что хоть немного радовало, это ожидаемое появление младенца. Джефф, правда, немного смущался, но тоже считал, что новый брат или сестричка – совсем неплохо.

Беременность Оливии стала более заметной, несмотря на то что она старательно выбирала туалеты. К январю она не сможет больше показываться в обществе, разве что перед самыми близкими друзьями или на обедах в узком кругу. Ребенок, похоже, необычайно велик, и Оливия втайне надеялась, что будут близнецы, хотя доктор так не считал. Когда она поделилась своими соображениями с Чарлзом, тот закатил глаза и стал уверять, что пока он к такому не готов.

– Может, в следующий раз? – умоляюще заныл он. Но пока жена, в отличие от Сьюзен в таком же положении, прекрасно себя чувствовала и, несмотря на былую нелюбовь к младенцам, сейчас, казалось, только и мечтала о своем ребенке. Она даже не упоминала о том, как боится, подобно матери, умереть в родах. Она больше ничего не опасалась и была совершенно счастлива. Однако, когда Чарлз заикнулся, что одного ребенка мало, жена ответила, что все зависит от него, и он понял: если она откажется снова родить, он смирится и не попросит о большем. Сама же мысль о близнецах отчего-то вывела его из равновесия.

***

Зима тысяча девятьсот пятнадцатого года стала одной из самых тяжелых в истории Первой мировой войны. Обе стороны укрепляли позиции, готовясь к новым битвам. Подвозили боеприпасы, прибывало пополнение, а обстрелянные солдаты сидели в насквозь промерзших окопах, пытаясь хотя бы немного отдохнуть и отрешиться от мрачных мыслей. Газовые атаки продолжались. К ноябрю Эдуар вернулся из Артуа и заверил Викторию, что пока больше никуда не поедет. Она совсем перебралась к нему, и, хотя всему лагерю было известно об их романе, окружающие относились к влюбленным с нескрываемой симпатией. Офицеры, соседи Эдуара, старались почаще оставлять их одних.

Как-то вечером Виктория весело смеялась, готовя в старой печи крохотную жалкую птичку.

– Нечего издеваться. Это перепелка, – уверял вечный оптимист Эдуар.

– Ну уж нет, – убежденно заявила Виктория, – это воробей. Посмотри, не больше мыши!

– Ничего ты не понимаешь, – проворчал Эдуар, целуя ее и прижимая к себе. Он только что съездил в соседний Верден на два дня и истосковался по Виктории. Больше он не может без нее. И не отпустит домой. Он уже несколько раз пытался уговорить ее жить в Париже вместе с ним после откровенного разговора с Чарлзом и сестрой. Оба они в одинаковом положении. Не могут пожениться, пока ситуация не изменится, и поэтому лучше, вероятно, укрыться в его замке, не слышать возмущенных голосов и ехидных сплетен.

– И возможно, когда нынешняя баронесса умрет или даст мне развод, я сделаю из тебя честную женщину.

– Я и сейчас честная женщина, – упрямо возражала Виктория.

– Да? А кто заставил свою бедную сестру притвориться чужой женой? Чей муж находится в блаженном неведении относительно того, где его супруга?

У Виктории хватило совести покраснеть. Никто в Шалоне-на-Марне не мог понять, почему Эдуар зовет ее Викторией. Все считали это шуткой влюбленных, а Виктория ничего не объясняла.

В эту ночь за скудным ужином Виктория объяснила, что в Америке сегодня День благодарения.

– Помню этот праздник еще с гарвардских времен, – ностальгически вздохнул Эдуар. – Полно вкусной еды, и все такие добрые и милые… Хотелось бы мне как-нибудь познакомиться с твоим отцом, когда все это кончится.

Но никто, ни один человек не мог предсказать эту счастливую дату. Война казалась бесконечной.

– Ты ему понравишься, – пробормотала Виктория, вгрызаясь в яблоко. Это был самый скромный праздничный ужин в ее жизни, но самый радостный. И она старалась не думать о сестре, потому что только с Эдуаром обрела настоящую жизнь. С Чарлзом она влачила жалкое существование.

– Интересно, что ты запоешь, когда увидишь Оливию, – фыркнула она.

– Не нужно, я боюсь. Сама мысль о том, что таких, как ты, двое, меня ужасает, – запросил он пощады.

Позже, лежа в постели, они долго говорили о своем детстве, о друзьях, любимых блюдах, ребяческих проделках. Эдуар упомянул о брате. Виктория поняла, что Эдуар горячо его любил, настолько, что решился заменить покойного у алтаря.

Они долго занимались любовью, и Виктория уже засыпала, когда почувствовала, что он нежно дотронулся до нее. Она открыла глаза и повернулась к Эдуару. В глазах его светился невысказанный вопрос.

– Вы находите, что нам следует потолковать, мисс Хендерсон?

– Не понимаю, о чем ты, – проронила она с таинственной улыбкой.

– Ты ужасная лгунья, – хрипло выдохнул он, продвигаясь ближе и гладя ее по животу. – Почему ничего не сказала?

В голосе Эдуара звучала неподдельная обида, и Виктории стало стыдно. Она нежно поцеловала его в губы.

– Я сама узнала всего три недели назад… и боялась… не знала, что ты скажешь…

Эдуар невольно рассмеялся. Живот Виктории набух их младенцем. Судя по тому, что она рассказывала о своих отношениях с Чарлзом, это явно не его ребенок.

– И сколько еще, по-твоему, тебе удавалось бы держать это в секрете? – шутливо допрашивал Эдуар. Подумать только, его малыш! Первый, несмотря на то что ему уже исполнилось сорок.

– Невзирая на обстоятельства, он был вне себя от радости, но суровая действительность вторглась в радужные Тебе нужно немедленно ехать домой, Виктория, – непреклонно объявил он, хотя сердце мучительно ныло при мысли о разлуке. Но сейчас главное – уберечь ее и ребенка.

– Поэтому я и молчала, – грустно призналась она. – Знала, что ты скажешь. Но не думай от меня избавиться. Я остаюсь.

– А я расскажу всем, что ты живешь по чужому паспорту, – отпарировал он, безуспешно стараясь казаться грозным.

– И чем ты это докажешь? – улыбнулась Виктория. – Смирись с неизбежным – я никуда не поеду.

– Нельзя же рожать здесь, – ужаснулся Эдуар, холодея при одной мысли о том, что она подвергнется смертельной опасности. Сейчас во всей Европе не найдешь спокойного местечка, кроме Швейцарии, так что лучше уж ей ехать в Америку, к родным. Но судя по ее виду, все уговоры бесполезны, и в глубине души он сам не хотел расставаться с Викторией.

– Все будет хорошо, – утешила она. Тяжелая работа ничуть не уменьшила ее привлекательности, и Виктория выглядела, как всегда, прелестной и женственной, разве что немного похудевшей, хотя аппетит у нее сделался прямо волчий.

– Но я не желаю, чтобы ты проводила на ногах по пятнадцать часов в день. И немедленно поговорю с полковником.

– Ничего подобного ты не сделаешь, Эдуар де Бонвиль, – набросилась на него Виктория, – иначе я пожалуюсь, что ты меня изнасиловал, и тебя отдадут под трибунал.

Она с видом полнейшего удовлетворения легла на бок и свернулась клубочком.

– Господи, женщина. Ты настоящее чудовище! У меня идея получше. Хочешь стать моим водителем?

– Шофером? – удивилась Виктория. – Прекрасно! По крайней мере буду работать, пока смогу уместиться за рулем. А мне позволят?

– Да, если я попрошу полковника. Думаю, это занятие полегче, если, разумеется, я вынесу твою манеру водить машину.

Он всегда жаловался, что она ездит чересчур быстро, а она в ответ называла его трусом.

Эдуар на это рассудительно указывал, что здесь Франция, а не Америка и у него пока нет причин совершать самоубийство. Вот и сейчас он согласился рискнуть жизнью ради бедного младенца.

Он засмеялся, но тут же нахмурился:

– Ты не шутишь, Виктория? В самом деле хочешь остаться? Тебе придется многое вынести.

Он знал, как она боится умереть в родах.– Хватит с нее одного несчастья. Здесь не место для беременной женщины, даже если роды пройдут без осложнений.

– Я хочу одного – быть с тобой, – шепнула Виктория. – И шагу отсюда не сделаю.

Что же, битва проиграна. Не стоило и затевать этот разговор. Остается лишь выяснить еще кое-что.

– Но ведь мы не женаты. Вынесешь ли ты людские кривотолки и общее пренебрежение?

– Мы женаты, дорогой. Только семьи у нас разные, – пошутила она.

– Ты совершенно аморальна, – вздохнул Эдуар, осыпая ее страстными поцелуями и чувствуя прилив такой всепоглощающей любви, какой никогда ни к кому не испытывал. – Но храбрости тебе не занимать.

И он снова взял ее, со всей страстью и нежностью. По крайней мере теперь нечего беспокоиться, что она вдруг забеременеет.

Рождество в Кротоне прошло куда спокойнее, чем в былое время, но зато на редкость дружно и согласно. Джефф громко восторгался подарками, а Чарлз и отец были на редкость щедры. К сожалению, Эдвард неважно себя чувствовал. Он уже несколько месяцев не мог оправиться от кашля, и за этот год пару раз был на грани пневмонии. Оливия с тревогой отмечала, как он постарел. Возможно, здесь сыграло роль исчезновение дочери, поскольку доктор считал, что с сердцем у него становится все хуже.

После праздников Доусоны вернулись в Нью-Йорк, но через два дня позвонила Берти и попросила Оливию вернуться. Отцу стало совсем плохо. Он снова сильно простужен и лежит в жару с высокой температурой. Доктор не уверен, что сердце у больного выдержит.

Берти хотела послать за ней Донована, но Чарлз Решил сам отвезти жену и взять с собой Джеффа.

Он боялся отпускать ее от себя. «Виктория» была на седьмом месяце и, по собственному мнению, чересчур раздалась для женщины, носившей одного ребенка. Но ее врач слышал только одно сердце и был уверен, что пациентка ошибается. Как ни странно, Оливия испытала при этом горечь разочарования.

Оливия поразилась, увидев, как ужасно выглядит отец. Совсем одряхлел, лицо серое, а волосы сверкают серебром.

– Не пойму, что с ним случилось, – рыдала Берти, ломая руки. И хотя оглядела Оливию с каким-то непонятным выражением, все-таки ничего не сказала, только громко высморкалась и вернулась на кухню, оставив хозяина в надежных руках. Жаль, конечно, что Оливии нет, – она понимала, как много старшая дочь значит для Эдварда, но хотя бы младшая будет с ним до конца.

Оливия просидела у постели больного весь день, а Чарлз вместе с Джеффом отправились кататься верхом. Да и что ему было делать? Поместье прекрасно управлялось, и занятий для него не нашлось, разве что составлять время от времени компанию жене. Он предупредил на работе, что вернется через несколько дней, и терпеливо ждал, пока Оливия сновала на кухню и обратно, варила бульоны, кипятила чай и готовила травяные настои, которые, по ее мнению, должны были поднять отца на ноги. Такая столь необычная для Виктории деятельность еще больше возбудила подозрения Берти, не верившей собственным глазам. Это невозможно! Они не посмели бы! Она просто бредит!

Но Эдварду Хендерсону становилось все хуже, и на третьи сутки он стал задыхаться. Доктор хотел отвезти его в больницу, но Эдвард наотрез отказался и заявил Оливии, что желает умереть в собственной постели. Здесь его дом.

– Ты не умираешь, отец, – уверяла она, едва сдерживая слезы. – Просто заболел. И скоро поправишься.

Но на этот раз Эдвард упрямо качал головой, а ртутный столбик градусника все полз вверх, и лихорадка не отпускала больного. Оливия всю ночь ухаживала за отцом, клала лед на голову, подносила воду и никому не позволяла занять свое место. Чарлз опасался, что она слишком переутомится, но жена была неумолима.

На рассвете Оливия внезапно поняла, что конец близок. Отец схватился за горло и безумными глазами воззрился на ДОЧЬ.

– Виктория, позови сестру… я должен увидеть ее, – выдавил он, больно стискивая ей руку. Оливия не знала, что ответить, но послушно вышла и тут же вернулась.

– Оливия, это ты? – спросил он, и она послушно кивнула, украдкой вытирая слезы. Как отвратительно – обманывать умирающего отца!

– Это я, папочка, я вернулась.

– Где ты была?

– Далеко, – прошептала она, взяв его горячую ладонь в свою. Он даже не замечает, что она беременна! – Мне нужно было немного подумать, прийти в себя, но теперь я с тобой и очень тебя люблю. Поправляйся скорее, умоляю.