– В глазах будто пленки кусок! – прокричал он из ванной. – Как так можно ЖИТЬ?

– Миллионы людей живут, и ничего! – проорала я в ответ. – Разве врач не говорил, что к ним надо привыкнуть?

– Я НИКОГДА не привыкну. МЕРЗОСТЬ!

– Хорошо. Не носи их. Ты и в очках очень даже ничего.

– Правда? – Он возник в дверном проеме в очках, с улыбкой, напрашивающейся на новые комплименты.

– Не просто ничего – ты сексапильный. Как Супермен.

– Скорее, как Кларк Кент, – сказал Майкл, одной рукой расстегивая ремень, а другой залезая мне под блузку. – Это он очкарик.

Дело было до появления хорошей работы, детей, выплат за дом, футбола, уроков игры на фортепиано. У нас были только мы. И секс.

Сегодня суббота, и очки Майкла готовы. Мы ступаем на роскошный ковер “Лаборатории прозрения” – так Тим Ларсон именует в рекламе свое заведение, – и к нам уже спешит Маргарита, та, что рыжая и грудастая.

– Вы сегодня такой элегантный, мистер Флэнеган, – мурлычет она с подобострастием бывалой куртизанки, снимая пылинку с воротника моего мужа. Мне хочется убить себя за то, что я не сняла ее сама, ведь еще дома заметила. – Чем вас сегодня порадовать?

Последний раз мы были в “Окулярах” вместе с родителями Майкла, и свекор отвел меня в сторонку и шепотом поинтересовался: “Тут вообще оптика или бордель?” Отец Майкла родом из Бронкса, и у него вышло “бурдель”. Я скроила оскорбленную гримасу, но внутренне поддержала его на все сто процентов. Но когда Маргарита вручила нам счет – четыреста девяносто долларов за дизайнерские “хамелеоны” с антибликовым покрытием, – я впервые оценила бурдельную методу Тима Ларсона. До меня, правда, еще не дошло, чем он собирается привлекать женщин. Если мне вдруг понадобятся очки для чтения, я отправлюсь в первую попавшуюся оптику.

– Да вы и сами нынче неподражаемы, – говорит Майкл, быстро отводя взгляд от декольте Маргариты. – Слушайте, а вам никто не говорил, что вы – вылитая Николь Кидман, только не такая высокая?

Меня передергивает.

– А нельзя чуть быстрее? – сухо интересуюсь я. – Джейка через сорок минут ждут на дне рождения.

Мы выходим из “Окуляров”. Наш банковский счет изрядно похудел, зато мой муж взволнован щедрым вниманием Маргариты и пребывает в крайне игривом настроении. Естественно, он не забыл пригласить ее на следующее выступление “Внезаконников”.

– Оно, конечно, дорого, – пристегивая ремень, Майкл рассматривает свое отражение в зеркале заднего вида, – но, по-моему, того стоит. Где еще в нашем городе найдешь такое качество? Верно?

Я молчу.

– И обслуживание фантастическое. Как по-твоему?

Я бурчу что-то невнятное.

– Джулс? Малыш? В чем дело?

– Ни в чем, – вру я. – Просто беспокоюсь, как бы Джейк не опоздал.

– Слушай, – начинает Майкл, – насчет вечера. Знаю, мы с няней договорились, но мне нужно вернуться в офис. Из-за антимонопольного дела. Ко вторнику надо подготовить заявление, а я в совершенной запарке. Мне так стыдно, детка.

– Ничего страшного.

– Правда?

– Правда.

– Ты не притворяешься?

– Нет, Майкл, я не притворяюсь.

До меня вдруг доходит весь ужас нашего положения. Мой муж слишком много работает, не верит, что со мной можно заигрывать, и у нас уже очень давно не было секса. Мы молча едем домой, и я обещаю себе найти консультанта по вопросам семьи и брака. С нами происходит что-то нехорошее, и мы должны дать этому достойный отпор – чем раньше, тем лучше.

глава пятая

Вместо консультанта я решаюсь прибегнуть к более дешевому и оперативному средству – новой прическе. Вообще-то идея принадлежит моей свекрови. На прошлой неделе, когда Майкл с отцом смотрели в подвале футбол и не могли нас слышать (это ее modus operandi – никаких свидетелей), Кэтлин наклонилась ко мне и произнесла: “Надеюсь, ты на меня не рассердишься, но…” Мне следовало закричать: “НЕ ДВИГАТЬСЯ! РУКИ ВВЕРХ! ШАГ В СТОРОНУ ОТ СВОЕГО РТА!” По опыту мне известно, что свекровь неизменно предваряет свои ценные советы следующими вступлениями:

• “Надеюсь, ты на меня не рассердишься, но…” Скажем: “…Кейтлин становится полновата. Чем ты ее кормишь?”

• “Не обижайся, но… ” К примеру: “…тебе давно пора нанять домработницу”.

• “Конечно, это не мое дело, но…” Допустим: “…если хватать ребенка на руки всякий раз, как он заплачет, ты его вконец избалуешь”.

– Да, мама?

– Ты никогда не думала сделать стрижку?

– Нет, мама. А почему вы спрашиваете?

Я-то знаю почему. Потому что моя дорогая свекровь не может не критиковать Джулию. Для нее это как черносливовый отвар. Она себе места не находит, пока все дерьмо из нее не выплеснется.

– Ой, милая, даже не знаю. У тебя такие чудные волосы. Из них выйдет отличный парик. Для раковых больных. Одна китаянка из моей группы по аэробике так сделала. Очень благородно! Какой они у тебя длины, не мерила? Наверное, не меньше фута. Кажется, надо от десяти до двенадцати дюймов. Чистые, разумеется. Это просто. Завязываешь хвост, отстригаешь, кладешь в полиэтиленовый пакет и – до свидания! Их отправляют куда-то в Огайо. Не только для раковых больных. Еще для обожженных, людей с облысением, как его там? Алопедрия?

– Алопеция.

– Вот-вот. В общем, ты отправляешь им волосы по почте, их вымачивают в обеззараживающем растворе, чтобы твои микробы не напали на этих несчастных, они ведь уже и так доходяги, верно? Помнится, кузина Розанна приготовила мне после удаления матки запеканку, а через два дня я ужасно заболела, и оказалось, что она сама болела, когда готовила, и всю ее обчихала! Я говорю: “Рози, как тебе ТАКОЕ в голову пришло?” И ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ, у нее хватило наглости бросить трубку! – Кэтлин сует в рот кусочек сельдерея (вместо того чтобы помогать его резать). – Короче, Джулия, я подумала про твои волосы, знаешь, они какие-то… не пойму… скучные, что ли.

Ой. А мне всегда нравились. Они послушные, завиваются, когда укладываешь щипцами, лежат ровно и гладко, когда сушишь феном и расчесываешь щеткой. И седых совсем мало. И все же свекровь права. В моей прическе нет стиля. Обычно я завязываю хвост или ношу обруч, и так со школьных времен. Я дорезаю салат и, подавив желание свалить весь этот силос в мусорное ведро, говорю свекрови, что буквально не снимаю подаренные ею зеленые пластмассовые бусы. На самом деле я сразу отдала их Люси для игр в переодевание.

Появляются Майкл с отцом.

– Эй, мисс Джулия. Что делает дурнушка, которая не стала лебедем? – Тим не ждет ответа, зная по опыту, что его не последует. – Становится раком!

Прошу любить и жаловать: мой свекор, Джим Флэнеган. Высоченный ирландец, улыбчивый, краснолицый, грудь колесом. Коммивояжер “Атлас Авто”. Страстный любитель пофлиртовать, совсем как его сын. Два года назад Джим свалился на теннисном корте с инфарктом, и с тех пор родные и друзья, словно по молчаливому уговору, сделались крайне снисходительны к его чудовищным шуткам.

– Джим, я тебя умоляю, – стонет свекровь. – Хватит уже. – Она наклоняется ко мне и шепчет: – Пусть городит что хочет, лишь бы был живой и здоровый. – Потом неожиданно вскидывает на меня глаза, прищуривается и помещает мое лицо в рамку из пальцев. – Говорю тебе, будет здорово.

К моменту ухода родителей Майкла я уже ношусь с идеей стрижки – небрежной, мило всклокоченной, сексуальной. Как у Мэг Райан. Я захожу в Интернет, набираю “прическа Мэг Райан”, нахожу рекламную фотографию из ее последнего фильма и печатаю в цвете. Завтра же запишусь в “Космо-ножницы” к Лу-Энн Бубански.

– Зачем тебе менять прическу? – спрашивает Майкл, быстро-быстро переключая каналы с первого по девяносто третий. – Тебе и так хорошо.

Мой муж не понимает, что просто “хорошо” мне уже недостаточно. Долой длинные, скучные, с прямым пробором, не менявшиеся со школьных времен волосы! Даешь броские, дерзкие, своенравные локоны! С божьей помощью и молитвами Лу-Энн Бубански я намерена их получить.


Что-то джинсы мне тесны. Я знаю, что не беременна, и месячные еще не скоро, однако, прежде чем сделать единственно верный вывод, прочитываю литанию ритуального самообмана: штаны сели при стирке; в чистке; от лежания в шкафу. Мой организм плохо выводит воду. У меня неожиданно наросли мускулы, вот ногам и тесно в штанинах. Я случайно купила джинсы в подростковом отделе, они, наверное, сшиты на узкобедрую школьницу, а не толстозадую рожавшую тетку. Они с браком – швы дополнительно прострочены изнутри. А может, случайно пришили не ту этикетку. Или фирма экономит ткань, чтобы снизить цену.

Кое-как втиснувшись в джинсы, отправляюсь в “Космо-ножницы” – один из немногих салонов красоты в городе, где еще можно сделать маникюр за пятнадцать долларов и узнать самые свежие сплетни. Другие парикмахерские давно преобразовались в “европейские спа” с “ароматерапевтическим педикюром” по сорок баксов. Вот чего я, кстати, не понимаю: какая, к черту, ароматерапия, когда ноги так далеко от носа? И какое, объясните мне, “спа” в городе, где хозяева французского бистро произносят “крэм-бруле” вместо “крем-брюле”, а иностранные фамилии англизируются так, что и не догадаешься об их происхождении? Мария Лопес становится Мэри Лоупс, семья Ле Жарденов – Лезджарденами, с ударением на первый слог. Да, и представляете: в китайском ресторане подают белый хлеб!

Лу-Энн Бубански называет себя “веселой разведенкой”. У нее трое долговязых сыновей-подростков, все – баскетбольные звезды своей школы со вполне реальными шансами попасть в НБА. Лу-Энн бросает взгляд на фото Мэг Райан, запускает пальцы в мои волосы и ерошит их, изучая структуру.

– Так. Нам понадобится химия, – изрекает она. – И пара-тройка высветленных прядок, чтобы подчеркнуть лицо. Вам очень пойдет. Будете просто красавица, моя милая.

Лу-Энн укутывает меня в золотой виниловый пеньюар и достает коробку розовых коклюшек для химической завивки.

Я машу фотографией Мэг Райан – последний шанс напомнить о своих пожеланиях.

– Значит, будет похоже вот на это, да? Я не хочу кудряшки как у барана. Я хочу что-нибудь этакое, растрепанное, понимаете? – И все же заставляю себя произнести позорное слово: – Сексуальное.

Лу-Энн сует заколку в рот и начинает накручивать волосы на коклюшки.

– Угу, – мычит она. – Растрепанное. Сексуальное. Не как у барана. Поняла.

Через час я превращаюсь в ирландского водяного спаниеля. Господи, меня сейчас вырвет. ЧТО Я НАДЕЛАЛА?!

– Кажется, это… все-таки кудряшки, – лепечу я, изо всех сил стараясь не разреветься.

– Что вы, милая, дайте волосам время. Химия должна размягчиться, а это дня четыре, не меньше. – Лу-Энн тянет меня за колечко на голове, очевидно давая понять, как будут выглядеть мои волосы после “размягчения”. Колечко моментально отскакивает назад, как хвостик металлической рулетки.

Я смотрю на часы: вот черт! Концерт Люси начался десять минут назад. Прыгаю в машину и несусь в школу, не замечая знаков “стоп” и красных светофоров. Потом, остановившись, рывком опускаю зеркальце и еще раз осматриваю прическу. Да, кудрявее, чем я ожидала, но в общем и целом не так плохо. Я подкрашиваю губы, пальцем снимаю излишки помады и наношу на щеки. Снова смотрю в зеркало. Не Мэг Райан, конечно, но и “скучной” не назовешь.

Я проношусь по стоянке, виляя между сотнями минивэнов, джипов и редкими “камри”; влетаю в здание. Каблуки громко стучат по начищенным ступеням лестницы, ведущей к актовому залу. Быстренько занимаю кресло рядом с Майклом. Люси как раз садится за фортепиано. Муж едва замечает меня – не узнает, – затем резко поворачивается. Я молюсь, чтобы он увидел неотразимую и прекрасную лесную богиню, о которой всегда тайно мечтал.

– Занятно. – Майкл оглядывает мою прическу с видом страхового агента, оценивающего повреждения автомобиля после аварии.

– Тебе не нравится?

Майкл переводит взгляд на сцену.

– Ты похожа на Ларри из “Трех оболтусов” [10]. Только женского пола. Шучу.

– Тебе совсем не нравится.

– Нет-нет. Вполне ничего. Миленько. Просто ты – и кудри… как-то непривычно. Но не переживай. Освоюсь.

Люси выходит на сцену, усаживается, выравнивает банкетку, кладет на клавиши тонкие пальчики. Майкл берет меня за руку. Я кошусь на него: глаза уже на мокром месте. Он сильнее сжимает мою руку и шепчет:

– Помнишь, какая она была маленькая? Как пыталась играть на пианино ножками?

Я бы хотела ностальгировать вместе с Майклом и тоже гордиться дочерью, но в мыслях у меня только одно – катастрофа на голове, жесткий колтун из кудряшек и завитушек, перманент кокетки начала прошлого века. Обычным мытьем от этой жуткой мочалки не избавишься. Я приговорена к кошмарному кошмару на ближайшие пять месяцев, если не больше.