Когда я наконец выговорила: «Ладно, я поеду», Бриджит, Маргарет и Пол с облегчением переглянулись, чем вызвали у меня крайнее раздражение. Они вели себя так, словно я была каким-то недоумком.


В конце концов, реабилитационный центр, если хорошо подумать, – это не такая уж плохая идея. Просто отличная идея! У меня сто лет не было отпуска. Так что несколько недель мира и покоя мне совсем не повредило бы. Спрятаться где-нибудь и зализать нанесенные Люком раны.

В моем сознании всплыли строчки из «Пришествия» Патрика Каваны: «Мы испытали слишком многое, любовь моя. И в такую широкую щель не проникнет чудо».

Я почитала о Клойстерсе. и мне понравилось. Я уже представляла себе, как провожу целые дни, завернувшись в большую махровую простыню. Сауна, массаж, экстракты из водорослей и все такое. Буду есть много фруктов, ничего, кроме фруктов и овощей. И еще – пить воду галлонами, не меньше восьми стаканов воды в день. Чтобы промыть себя и чтобы очиститься. Это просто прекрасно – пожить месяц-другой без алкоголя и наркотиков.

Целый месяц! Тиски внезапного страха сжали меня. Но валиум еще оказывал свое успокаивающее действие. Да нет, наверняка за ужином дают вино. А возможно, пациентам вроде меня – тем, у которых нет ничего серьезного, – разрешается заходить в местный паб.

Буду жить в скромной монашеской келье. Темный пол, беленые стены, узкая деревянная кровать, григорианские распевы, плывущие в вечернем воздухе. И, разумеется, там есть спортивный зал. Всем известно, что физические упражнения – лучшее лекарство для алкоголиков и им подобных. Когда я выйду оттуда, у меня живот будет плоский, как доска. Лечь на спину, руки за голову, и – двести наклонов к ногам каждый день. Как это замечательно – заниматься только собой! Я вернусь в Нью-Йорк в прекрасной форме. Люк на коленях будет умолять меня принять его обратно.

Конечно, назначат и какое-то лечение. Какая-нибудь терапия, а не только «борьба с целлюлитом». Что-то типа: ложитесь на кушетку и подробно расскажите о своем отце. Буду просто счастлива! Не то чтобы я намеревалась отнестись ко всему этому серьезно. Просто будет весьма интересно посмотреть на настоящих наркоманов, тощих, с анорексией и обвисшими волосами, опустившихся до уровня пятилетних детей. Я выйду из всего этого обновленной, очистившейся, заново родившейся. Все, кто раньше позволял себе плевать на меня, больше плевать на меня не посмеют. Мое прежнее «я» канет в небытие, а мое новое «я» начнет все сначала.

– А у нее будет, как это… ломка? – опасливо спросила Маргарет у Бриджит, когда мы уже собирались в аэропорт.

– Ты что, совсем дура? – засмеялась я. – Не преувеличивай. Какая к черту ломка! Это бывает только от героина.

– Так ты, значит, не на героине? – спросила Маргарет.

Я страдальчески закатила глаза.

– Ну откуда я могу это знать? – в отчаянии воскликнула она.

– Мне надо в сортир, – сказала я.

– Я с тобой, – вскинулась Маргарет.

– Вот еще! – И я побежала.

Я успела раньше и захлопнула дверь перед ее носом.

– Отвяжись, – крикнула я из-за двери, – иначе сейчас достану шприц и вмажусь тебе назло.

* * *

Когда самолет набрал высоту, я откинулась на спинку кресла и с удивлением обнаружила, что испытываю огромное облегчение, как будто меня подняли в безопасное место. Внезапно я испытала острую радость от того, что покидаю Нью-Йорк. Мне не сладко пришлось последнее время, мне тут было тесно и душно.

У меня ни гроша, и я всем должна. Самой смешно стало: на какую-то секунду почти поверила, что я наркоманка. Да нет, это были совсем не те суммы денег, но обе мои кредитные карточки действительно иссякли, и пришлось занимать у всех знакомых.

Мне становилось все труднее и труднее выполнять свою работу помощника менеджера. Иногда, входя в отель через вертящиеся двери перед началом своей смены, я едва удерживалась, чтобы не завопить от отвращения. Характер у Эрика, моего босса, оказался дурной, и ладить с ним было трудно. Я часто болела и часто опаздывала. От этого характер у Эрика совсем испортился. А я, естественно, стала болеть еще чаще. Наконец вся палитра эмоций для меня сузилась и свелась к двум основным: отчаянию, если мне удавалось заставить себя прийти на работу, и чувству вины, если не удавалось. Когда самолет вошел в тучи над Лонг-Айлендом, я подумала: «В это время я должна быть на работе. А я не на работе. И я счастлива».

Стоило прикрыть глаза, как тут же нахлынули неприятные мысли о Люке. Острая боль обиды сменилась тупой болью тоски по нему. Мы ведь, по сути дела, жили вместе, и теперь я каждую секунду чувствовала его отсутствие. Хорошо бы не думать о нем, я от этих мыслей впадала в истерику и меня охватывало неконтролируемое желание найти его немедленно, объяснить, что он глубоко неправ, умолять вернуться ко мне. Последовать этому порыву, находясь в воздухе, в начале семичасового перелета, было бы глупо. Так что мне пришлось нажать кнопку связи со стюардессой. К счастью, она как раз начала разносить напитки, и я приняла из ее рук водку и апельсиновый сок, как утопающий – брошенный ему конец веревки.

– Прекратите, – злобно прошептала я, увидев белые взволнованные лица Маргарет и Пола. Оба настороженно на меня уставились. – Я расстроена. И вообще, с каких это пор мне нельзя выпить?

– Главное, не переборщи, – сказала Маргарет. – Обещаешь?


Мама очень трудно восприняла весть о том, что я подсела на наркотики. Они с моей младшей сестрой Хелен смотрели телевизор, когда папа сообщил ей плохую новость. Поговорив по телефону с Бриджит, он вбежал в гостиную и выпалил:

– Твоя дочь – наркоманка!

– Ну? – сказала мама, не отрываясь от рекламы, анонсов фильмов и прочей дряни. – Я это знаю. И нечего кипятком писать.

– Да нет же! – раздраженно ответил папа. – Это тебе не шуточки. Я не про Анну, а про Рейчел!

И тут на лице мамы появилось какое-то странное выражение. Она, как лунатик, поднялась с дивана. Папа смотрел на нее с тревогой, Хелен – радостно и заинтересованно. Мама, тупо глядя перед собой, прошла на кухню, села на табуретку, положила голову на кухонный стол и разрыдалась.

– Наркоманка, – всхлипывала она. – Я этого не вынесу!

Папа, желая ее успокоить, положил ей руку на плечо.

– Анна – может быть, – рыдала мама, – Анна – ладно! Но только не Рейчел. Даже когда одна – это ужасно, но две, Джек! Я понятия не имею, что они делают с этой проклятой фольгой! Правда!

Ее как корова языком слизывает, а спрашивать Анну, что она с ней делает, бесполезно – ответа не добьешься.

– Она заворачивает в нее марихуану – делает такие маленькие пакетики и продает их, – услужливо объяснила Хелен.

– Мэри, сейчас не о фольге речь… – заметил папа, который как раз пытался выработать план моей реабилитации, но тут же осекся и окрысился на Хелен: – Что, ты сказала, она делает с фольгой? – в голосе его слышалось омерзение.

И тут мама пришла в ярость.

– Ах, не о фольге? – заорала она на папу. – Хорошо тебе говорить! Это ведь не ты запекаешь индейку, не ты лезешь в шкаф за фольгой, а находишь там один картон. Это не у тебя индейка получается сухой, как Сахара!

– Мэри, ради бога!

– И главное, если бы она предупреждала меня, когда берет ее! Если бы она хотя бы выкладывала этот оставшийся картон на стол… Тогда в следующий раз я купила бы лишнюю пачку в «Квиннворте»…

– Постарайся вспомнить название заведения, куда отправили того парня, – сказал папа.

– Какого парня?

– Ну, того алкоголика, который растратил деньги. Он еще был женат на сестре той женщины… Да ты его знаешь!

– Ты говоришь о Пэтси Мэддене? – догадалась мама.

– Точно! – обрадовался папа. – Узнай-ка, куда его отправили.

– Но Рейчел – не алкоголичка, – возразила мама.

– Да, – согласился папа, – но они там, в том заведении, от разного лечат. От алкоголя, наркотиков, азартных игр, обжорства… В наше время можно к чему угодно пристраститься.

Каждый месяц папа покупал по паре глянцевых дамских журналов. Как бы для Хелен и Анны, а на самом деле для себя. Так что он был прекрасно осведомлен о том, о чем добропорядочным отцам семейства вообще-то знать не обязательно: о сознательном нанесении себе увечий, свободных радикалах, Жане-Поле Готье и самых модных оттенках загара.

Мама села на телефон и навела справки. Когда на том конце провода интересовались, в чем дело, она говорила, что у папиного дальнего родственника склонность к алкоголизму, быстро благодарила и клала трубку.

– Клойстерс, – провозгласила она.

– Клойстерс! – с явным облегчением воскликнул отец. – Я просто с ума сходил, не мог вспомнить. Глаз бы не сомкнул, ломал бы голову…

– Позвони туда! – жалобно прервала его мама.

3

Клойстерс стоил целого состояния. Вот почему там лечились рок-звезды. Некоторые имеют такую страховку, что она покрывает любые расходы, но я-то восемь лет прожила за пределами Ирландии, и у меня здесь никакой страховки не было. Впрочем, у меня не было ее и в Нью-Йорке. Я все собиралась оформить ее… когда вырасту.

Итак, страховки у меня не было, и вообще не было ни пенни, и папа сказал, что выпишет чек. Да, он пойдет на это, лишь бы меня вылечить. В результате, как только я появилась в дверях родного дома, вымотанная перелетом и оглушенная валиумом и водкой, Хелен заорала со второго этажа:

– Ты, глупая корова! Мое наследство пойдет на то, чтобы вытащить тебя, чтоб ты знала!

– Здравствуй, Хелен, – устало произнесла я. И тут она удивленно проговорила:

– Господи, до чего же ты стала худая! Ты классно выглядишь – такая тощая!

Я уже совсем было собралась поблагодарить ее, но вовремя спохватилась. Обычно на такие ее заявления я говорила: «Правда? Неужели?», а она мстительно отвечала: «Не-а! Я пошутила. Ты всякий раз покупаешься, толстая дура!»

– А где Поллианна? – спросила Хелен.

– У ворот, разговаривает с миссис Хенесси, – ответила я.

Маргарет единственная из всей семьи охотно беседовала с нашими соседями, увлеченно обсуждая тонкости липосакции, первое причастие их внуков, необычно сырую погоду и доступность «Тайто» в Чикаго.

Потом в прихожую вломился Пол, нагруженный сумками.

– О боже, только не это! – воскликнула Хелен с верхней ступеньки лестницы. – Мне никто не сказал, что ты тоже приедешь! Ты надолго?

– Нет.

– Лучше бы ты вообще не приезжал. Теперь мне придется найти себе работу, чтобы не бывать дома.

Несмотря на то, что Хелен переспала со всеми своими преподавателями (по крайней мере, так она говорила), ей удалось успешно завалить все экзамены в университете за первый курс. Она проучилась еще год на первом курсе, но, не сдав экзамены и на этот раз, послала университет подальше. Все это случилось прошлым летом, и Хелен до сих пор не работала. Вместо этого она околачивалась дома, надоедая маме и то и дело, подбивая ее сыграть в карты.

– Хелен, оставь в покое деверя, – послышался мамин голос. Тут же рядом с Хелен появилась и она сама.

Я с ужасом ждала встречи с мамой. А сейчас я чувствовала себя так, словно у меня в груди – лифт и он стремительно летит вниз, в шахту, в желудок. Сквозь пелену в ушах я слышала, как Хелен объясняла свое поведение:

– Но я его ненавижу! А ты всегда учила меня говорить правду…

Мама не приехала в аэропорт вместе с папой. Впервые с тех пор, как я стала жить не дома, она не встретила меня в аэропорту. У меня были все основания считать, что она ужасно зла на меня.

– Привет, мама, – пробормотала я. Взглянуть ей в глаза я не смогла.

Она улыбнулась мне печальной улыбкой мученицы, и я испытала острое чувство вины, которое едва не заставило меня сразу же схватиться за спасительный пузырек с валиумом.

– Как долетели?

Я терпеть не могу притворной вежливости. Ненавижу, когда делают хорошую мину при плохой игре.

– Мама! – выпалила я. – Мне очень жаль, что вы так перепугались, но со мной не случилось ничего страшного. Я не наркоманка и вовсе не пыталась покончить с собой.

– Рейчел, когда ты перестанешь врать?

Воображаемый лифт внутри меня падал и падал, от этого падения меня даже затошнило. Все перемешалось: вина, стыд, гнев, раскаяние.

– Я не вру! – возмутилась я.

– Рейчел, – сказала мама, и в ее голосе звучали истерические нотки, – тебя отвезли в больницу по «скорой» и промыли тебе желудок.

– Но в этом не было никакой необходимости, – объяснила я, – это ошибка.

– Нет, не ошибка! – гневно выкрикнула мама. – Им пришлось сделать это, потому что ты не подавала признаков жизни.

«Неужели это правда?» – подумала я, и прежде чем успела что-либо ответить, мама опять бросилась в атаку.

– И у тебя действительно проблемы с наркотиками, – продолжала она. – Бриджит сказала, что ты их принимаешь горстями, и Маргарет с Полом говорят то же самое.