— С возрастом ты становишься все вульгарнее, Теодора. Боже, что на это сказала бы твоя безгрешная бабушка! Вижу, однако, что мне придется спуститься до твоего уровня. Нет, ты не права во всех отношениях. Должен сказать, что параметры юной Глории достаточно высоки на шкале трахпригодности, как говорится между нами, парнями, и у меня не было проблем с исполнением. Никаких. — Чарльз и выглядел, и говорил в высшей степени напыщенно.

— Тогда что же с ней не так? — настаивала Тедди. — Она выглядит так, будто твои мечты воплотились в реальность… привлекательная, сговорчивая, дешевая… Догадалась! Ее рот! Она тебе ни слова не дает высказать.

Чарли заговорщически склонился к ней через стол.

— По правде говоря, Тед, на что я не могу пожаловаться, так это на ее рот… если не говорить о том, что оттуда выходит. Рот этой женщины способен прососать мячик для гольфа через поливальный шланг…

— Ты отвратителен, Чарльз! — засмеялась Тедди, а Чарльз, увлекшись рассказом, продолжал.

— Нет, вся проблема в том, что она не в меру страстная. Впервые в жизни я столкнулся с подобным. Она буквально не может от меня отцепиться. Я из-за этого чувствую себя… как бы сказать… так, будто я — женщина и меня используют.

На лице Чарльза вновь отразилось оскорбленное достоинство, так как бар зазвенел от хохота Тедди.

— Я никогда еще не слышала ничего смешнее!

— И еще кое-что о ней, Тед. У меня сложилось впечатление, что она весьма неразборчива в своих партнерах.

— Конечно, нет, если она спала с тобой! — Тедди хохотала так, что на них стали оглядываться.

— Прекрати, я не это имел в виду. Я намекал, что она спит с женщинами…

— И ты называешь это неразборчивостью? Это уж слишком! Она сама говорила тебе о своей бисексуальности?

— Не совсем, но она много говорила о других женщинах… в сущности, она много говорила о Майке. Но еще больше — о тебе.

— Подумаешь, большое дело! Просто у нее богатая фантазия. Честно говоря, Чарльз, ты с каждым днем становишься все более ограниченным и занудливым! Я не верю ни единому твоему слову. Ты и сам с фантазиями…

Чарльз взглянул на нее серьезно, отставив все шутовство.

— Я признаю это, Тедди. Я всегда мечтаю о тебе, когда я с другими женщинами — по крайней мере, с некоторыми другими женщинами. Я всегда фантазирую и, может быть, всегда хочу фантазировать. Но запомни мои слова, что-то смешит Глорию Мак-Райтер. Она насмехалась над тобой. Я бы не хотел оказаться в дураках насчет нее.

Тедди взглянула на свой бокал, словно хотела взболтать кальвадос.

— Майка очень многое с ней связывает по работе, и, конечно, он много времени проводит с ней. Гораздо больше, чем со мной. Она считает, что я сдерживаю его, мешаю его карьере, — ее голос стал тихим и грустным, а во взгляде, брошенном на Чарльза, заблестели слезы.

Чарльз почувствовал приступ гнева. Какого дьявола сердце Тедди принадлежало такому человеку, как Мичинелли? Кто был такой этот Мичинелли, чтобы ему принадлежало чье-то сердце? Меньше всего на свете он хотел разговаривать о Майкле Мичинелли.

— Это звучит грубо, Тедди, но есть ли у тебя хоть капля понимания, что из себя представляет Майк? — высказался он. — Ты отдала ему больше, чем ему следовало даже мечтать.

— Не знаю, Чарльз. С недавних пор меня преследует чувство, что он больше меня не любит. Он кажется таким… отчужденным. И моя работа нам мешает — мы не видимся неделями, он больше не рассказывает мне о своих делах…

— Знаешь, Тед, если ты выйдешь замуж, такое рано или поздно наступит в любом случае. Не беспокойся об этом. Я уверен, что он любит тебя.

Тедди тоскливо взглянула на него сквозь слезы.

— Ты уверен? Ты в самом деле уверен?

Чарльз долго избегал обсуждения с Тедди ее жениха, опасаясь, что любые нападки на Майка просто положат конец их долгой дружбе, но замечательный кларет Филипа Редмейена, а затем и кальвадос, добавили огня в его пристрастность и пустили его осторожность на ветер.

— Ну, если ты настаиваешь — нет, не уверен. Если ты и впрямь хочешь знать, что я думаю, так вот — я думаю, что он не любит тебя. Я думаю, что он любит только себя. Я думаю, что он — негодяй, подонок и полный ублюдок, а ты — дура, раз собираешься за него замуж. Вот! Именно это я и думаю!

Тедди вскочила со стула, слезы катились по ее побледневшему лицу.

— Я ухожу. Я возвращаюсь в отель, — прошептала она.

Чарльз побежал за ней и ухватился за дверцу такси, когда Тедди уже закрывала ее.

— Тедди, прости. Я не должен был говорить этого. Я не знаю, как к тебе относится этот чертов Майк — я уверен, что он любит тебя, — прости. Я просто ревную, и все. Я тоже люблю тебя, милая. Я и себе не могу помочь. Ты — мой лучший друг и я хочу тебе только самого лучшего…

Тедди вырвала дверь из его руки, чуть не сломав ему запястье, и захлопнула ее.

Чарльз проклинал себя. Его первое побуждение было правильным. Ему не следовало говорить Тедди, что он об этом думает.


4 февраля, 1984


Кандида даже не сняла пальто. Она села, сжалась в комочек в кресле перед камином и уставилась на колеблющиеся язычки пламени.

— Мой ребенок умер, — ее голос сорвался, но Роберт Балантайн не вскочил на ноги, не подал свой носовой платок, как ей представлялось. Он продолжал бегло писать, просматривая лежащие перед ним бумаги.

— Когда?

— Три, четыре месяца назад. В прошлом октябре. Он умер, когда мы были в отпуске.

— Сколько лет ему было?

— Почти два.

— Он умер, пока вы были в отъезде?

— Нет. Он был с нами. Мы были вместе в отпуске. Он утонул… В отеле. В купальном бассейне.

— Я очень сочувствую вам.

Кандида чувствовала его взгляд на своем лице, чувствовала, как его глаза проникают в нее, чувствовала теплоту его симпатии, окружающую ее подобно теплому одеялу, но не могла заставить себя смотреть на него. Слезы медленно катились и незамеченными капали с ее щек.

— Извините. Вы, наверное, думаете, что мне пора перестать плакать. Это случилось так давно…

— Вовсе не давно. Я очень хорошо понимаю, почему вы плачете. Вы хотите рассказать мне, что случилось? — ласковый голос мистера Балантайна звучал, словно с далекого расстояния.

Кандида откинулась в кресле, ее глаза были закрыты, слезы струились…

— Я настаивала, чтобы мы поехали в отпуск. Это была моя ошибка. Если бы я не потребовала этого, Томми был бы жив сейчас. Знаете, мой муж так много работал, он так мало времени проводил с Томми, и я подумала, что нам всем нужен перерыв. Джек был так измучен — и я тоже, — а Томми так нуждался в общении с нами обоими. Джек сказал, что вряд ли сможет выбраться, но я настояла. Я сказала, что устрою все — даже позвоню Дику, его боссу, и заставлю позволить ему уехать, но Джек не разрешил мне. Наконец он договорился об отпуске. Он не отдыхал по-настоящему с самого нашего медового месяца, брал только иногда по нескольку дней. Дик неплохой человек, и он очень зависит от Джека. Все зависят от Джека, — осколок горечи промелькнул в ее голосе. — Итак, я заказала две недели в отеле, в Мексике, где мы проводили медовый месяц. Мне казалось правильным взять туда Томми — ведь мы были так счастливы там. Первая неделя была чудесной — погода отличная, и Томми там нравилось, и он так любил отца. Однажды мы засиделись за ленчем. Я не спала почти всю ночь с Томми — он плохо спал, знаете — и была такой усталой. Джек отправил меня в постель. Он сказал, что пойдет купаться с Томми. Томми смеялся и смеялся: «Спокойной ночи, мамочка, пора спать, — говорил он, — папа пойдет купаться с Томми». Мы все смеялись.

Кандида открыла глаза и уставилась на потолок. Маленькое пятно сырости в углу привлекло ее внимание, ее взгляд застыл на нем. Она чувствовала себя так, словно была в другом месте, словно была посторонней, описывающей сцену из фильма. Она продолжала говорить бесцветным, деревянным голосом.

— Вверху, в комнате, я вышла на балкон и помахала им рукой. Из нашей комнаты был виден бассейн. Был такой светлый день, такой синий… Я всегда считала, что настоящая небесная синь — такая яркая, чистая — мексиканская, а не средиземноморская. Я купила коврик такого оттенка. Он в кладовке. В Средиземноморье так зелено… Я помахала Томми, а он мне в ответ. Он так любил воду. Джек держал его, а я крикнула, чтобы он надел на него детские вожжи. Я знаю, он слышал — он кивал и улыбался. Я ушла спать. Я не знаю, как долго спала. Когда я проснулась, то отдернула занавески и снова вышла на балкон. Сначала я увидела Джека. Он лежал на шезлонге. Лицом вниз. Он заснул. Потом я увидела Томми… Он плавал в бассейне. Лицом вниз. Кажется, я тогда закричала. Я почти прыгнула вниз с балкона. Джек вошел в воду. Было слишком поздно. Он умер. Говорят, что утопленники вздуваются и синеют, но Томми таким не был. Он был очень белый, с зеленым оттенком у рта. Совсем не синий.

Комната наполнилась такой тишиной, что Кандида слышала тиканье часов на каминной доске и даже дыхание мистера Балантайна. Своего дыхания она не слышала, и на момент ей показалось, что она перестала дышать.

— Как вы себя чувствуете?

— Как я себя чувствую? — повторила она тупо, оборачиваясь лицом к терапевту впервые за все время разговора и впиваясь побелевшими пальцами в подлокотники кресла. — Как я себя чувствую? Я хочу убить его!

— Кого?

Слово утонуло в тишине комнаты, Кандида вновь сжалась на стуле.

— Джека. Я хочу убить Джека. Он убил моего сына.

Глава шестая

Тедди прошла паспортный контроль после приземления в аэропорту «Хитроу» и дожидалась багажа у транспортера. Она чувствовала себя полностью обессиленной — усталой, сконфуженной и совершенно одинокой. Отчужденная атмосфера аэропорта усиливала ее одиночество. Ничего нельзя было возвратить. Чарльз предал ее, ударив там, где она чувствовала себя наиболее уязвимой. Она не верила тому, что он сказал о Майке — просто не могла этому поверить. Конечно, Майк любил ее — ведь они были вместе уже два года, и у них было много хорошего. Все в порядке, сейчас он увлечен работой — но разве и она не занята?

Чем больше людей опрашивала Тедди, тем определеннее чувствовала, что профессиональный успех требует увлеченности. Она думала о кандидатах, помещенных в выписку для «Барнеков» — Эстер Левинсон, Конрад ван Бадинген, Кристиан де Клемент-Гранкур — все они были привлекательными личностями, и все они жертвовали личной жизнью, посвятив себя достижению профессионального превосходства. Естественно, что Майк делал то же самое, естественно, и ей нужно следовать этому. Но почему она чувствовала себя такой несчастной? Может быть, это просто усталость от перелетов, отвращение к аэропортам — думала Тедди, дожидаясь багажа у транспортера. Она выполнила обычные формальности и вышла в зал ожидания — маленькая, упавшая духом фигурка, несущая на плечах всю тяжесть бытия, не замечающая окружения.

Кажется, ее окликнули откуда-то из дальней дали. Это был он. Такой красивый, такой волнующий, принадлежащий только ей.

— Тедди! — лицо Майка вспыхнуло широченной, съехавшей набок улыбкой. Откинув назад прядь черных волос, упавшую на брови, он широко развел руки, позволив охапке цветов просыпаться на пол к его ногам, и закружил в воздухе бросившуюся в его объятия Тедди.

— Боже, как я скучал по тебе, моя милая, — он стиснул ее в медвежьих объятиях, перед тем как поставить на землю. — Дай-ка взглянуть на тебя. Ты просто ужасно выглядишь. Что случилось? Что-нибудь не так? — глаза Майка были полны сочувствия, его руки бережно поддерживали ее, пока он изучал ее лицо.

— Ничего, Майк. Я рада, что вернулась домой и что ты здесь. Я просто немного устала, и все, — вопреки ее бодрым словам, слезы, зажатые внутри после разговора с Чарльзом, снова выступили наружу.

— Тедди, Тедди дорогая, успокойся, не плачь. Все хорошо, моя милая. Сейчас мы будем дома. Сейчас я отвезу тебя домой.

— Мне нужно ехать в офис, — неопределенно вздохнула Тедди.

— И не думай. Мы поедем домой. Я не пойду на работу, позвоню в ЭРК и скажу Джулии, что забрал тебя. Я посажу тебя в горячую ванну и накормлю ужином — ты выглядишь, как привидение, — а затем уложу в постель и ты будешь долго спать. Это приказ.

Она закрыла глаза и любезно разрешила ему командовать.

— А теперь, Тедди, давай мне сумку и собери свои цветы. Я тащил их сюда не для того, чтобы ты их топтала.

Цветы были разбросаны на полу у их ног. Мелкие белые розы, изящные лилии с плющом, обвившимся вокруг их стеблей, хрупкие бледно-голубые дельфиниумы беспорядочно лежали на грязном линолеуме.