Но тогда появилась еще и музыкальная шкатулка. Вчера после работы она ходила по магазинам с Амелией. Они были в пешеходной части города, в магазине, где было полно музыкальных шкатулок. Амелия искала подарок на день рождения своей племяннице. Клэр прохаживалась среди шкатулок, рассматривая танцоров или фигуристов, а в некоторых случаях и карусельных лошадок, которые украшали их крышки. Она открыла одну с лошадкой и экипажем на крышке, и мелодия, которая поплыла по магазинчику, была «Позволь мне называть тебя любимой». Достаточно невинная, но с первыми ее нотами Клэр начало трясти. Она так резко захлопнула крышку шкатулки, что продавщица посмотрела на нее со своего места за прилавком.

– Пожалуйста, – сказала она, – будьте поосторожней, они такие хрупкие.

Тут же последовало головокружение, за которым сразу появилась тошнота. Клэр облокотилась о стеклянный прилавок, тяжело дыша ртом.

– Я чувствую себя плохо, – сказала она женщине, с трудом выговаривая слова. – Можно мне пойти в ваш туалет? – Она только смутно осознавала, что Амелия подошла к ней и обняла ее сзади.

Продавщица покачала головой.

– Извините. У нас нет туалета для посетителей, но в магазине у Блуми есть. Это всего…

– Пожалуйста, – сказала Клэр. Помещение начало вращаться.

– Клэр. – Амелия убрала прядь волос с ее лица. – Ты такая бледная. В чем дело?

Клэр начала плакать. Она хорошо понимала, что ее слезы на людях вызовут недоумение, тем не менее ей было все равно.

– Вы должно позволить ей воспользоваться вашим туалетом, – сказала Амелия. Требовательность ее тона была удивительной, и Клэр прислонилась к подруге, дав волю слезам. Она почувствовала, что взгляды других покупателей обратились к ней. Пусть они все идут к черту!

Продавщица смягчилась, провожая Клэр и Амелию в коридор позади торгового зала, где была небольшая ванная комната, заваленная коробками.

– Ты справишься одна? – спросила Амелия, и Клэр смогла кивнуть, прежде чем вошла в ванну и заперла дверь за собой. Она присела на унитаз, не поднимая юбки, и прислонилась спиной к сливному бачку. Она закрыла глаза и тотчас же увидела свою руку, открывающую крышку музыкальной шкатулки, маленькая лошадка и ее миниатюрный кабриолет поблескивали при свете. Она быстро открыла глаза опять и начала читать надписи на стенках и двери своего маленького убежища. «Довольный покупатель – постоянный покупатель». «Лучшая продавщица месяца – Джинни Аксельрод». Там была по крайней мере дюжина надписей, и чтение их успокоило ее, привело в оцепенение.

– Клэр? – Амелия постучала в дверь. – С тобой все в порядке, дорогая?

– Прекрасно, – сказала она. Она опять дышала нормально. Намочила носовой платок в раковине и, не глядя в маленькое зеркальце на стене, протерла под глазами, надеясь смыть следы своих слез.

Амелия, перепуганная и с побелевшими губами, ожидала ее в коридоре. Клэр широко ей улыбнулась.

– Прости, – сказала она. – Я не знаю, что со мной. Просто почувствовала себя совершенно больной на некоторое время, но это прошло.

Амелия положила руку ей на плечи, приобнимая.

– Ты напугала меня, девочка. Ты уверена, что с тобой все в порядке?

– В полном порядке, – сказала она. Но когда они вошли в торговый зал снова, и Амелия объявила, что хочет еще посмотреть музыкальные шкатулки, Клэр почувствовала, что ее охватывает паника.

– Я подожду тебя на улице в тенечке. – Она указала на скамейку за дверью магазина, и Амелия кивнула.

Ожидая на скамейке, она подумала, что спастись бегством из магазина было еще не все. Ей нужно вылезти из собственной шкуры. Взглянув на свои часы на руке, она подумала, не будет ли у нее времени позвонить Рэнди до того, как Джон вернется домой этим вечером. Она хотела рассказать ему, что произошло. Она не видела его со времени их поездки в Смитсониан, но разговаривала каждый день по телефону. Она больше не говорила Джону об этих телефонных звонках.

Когда она наконец связалась с Рэнди вечером, он стал расспрашивать, как она и подозревала, способом, которого она и боялась, и одновременно хотела. Он больше не удовлетворялся поверхностным пересказом ее мыслей. Он спрашивал, где она могла слышать именно эту мелодию раньше. Могла ли она представить, как будет звучать эта мелодия, если ее сыграть на различных инструментах? Что она услышит, если даст полет своей фантазии? У нее не было ответа на вопросы, но она терпела их до тех пор, пока неловкость стала слишком явной и ей пришлось попросить сменить тему.

Она слышала, как Джон въехал на машине в гараж, пока она все еще говорила с Рэнди, и она успела повесить трубку до того, как он добрался до двери черного хода, злясь на себя за свой обман. Если Джон спросит ее, с кем она разговаривала, она ему скажет. Но он не спросил, а она не сказала.

Ложь ему сегодня вечером была намеренная. Рассчитанная. Непростительная.

– Я знаю, что ты будешь работать допоздна, – сказала она в автоответчик. – Поэтому, я надеюсь, ты не будешь против, если я совершу поход в кино с Амелией. – «Совершу поход в кино?» Она раньше никогда не использовала такого выражения. Оно просто у нее вырвалось. – Увидимся вечером.

На самом же деле она отправилась с Рэнди на танцы.

Она думала об обмане, когда надевала свое сиреневое платье, которое было слишком нарядным для работы, но в действительности не представляло из себя ничего особенного. Ей надо было просто сказать Джону, что она сегодня вечером встречается с Рэнди, не упоминая о танцах. Именно танцы причинили бы Джону боль, потому что это было единственное, что они не могли делать вместе.

Будучи подростком, она обожала танцевать, до того, как встретила Джона, и она помнила грусть, с которой она расставалась с этим удовольствием. Тогда она потеряла многих друзей. Не из-за того, что им не нравился Джон, хотя он иногда мог оттолкнуть людей своей резкостью вначале, когда только перевелся в их школу. Она просто потеряла друзей потому, что перестала с ними встречаться без него. Он тогда еще только привыкал к инвалидной коляске, и занятия ее друзей казались ему недосягаемыми. Клэр не возражала. Она была влюблена. Она никогда не позволяла себе думать о том, чего она лишилась. Было опасно слишком задумываться.

Она все еще испытывала неловкость от обмана, когда села в свой автомобиль и вырулила на шоссе. Ей не стоило бы втягивать сюда Амелию. Впутав Амелию в эту историю, она поставила себя в такое положение, как будто в свиданиях с Рэнди было что-то преступное.

А в этом ничего дурного не было. Ей бы хотелось рассказать Джону, что Рэнди не был причиной ее проблем. Скорее, в каком-то смысле, он по непонятным причинам стал средством от них. Подобные тайные встречи не могли, однако, стать нормой. Ей нужно будет найти способ от случая к случаю проводить время с Рэнди, не обижая при этом Джона.

Рэнди спросил ее, не сможет ли она приехать за ним на своей машине, его была в ремонте. Она двигалась в направлении ряда многоэтажных домов в Маклине, чуть в стороне от небольшого театра, и въехала прямо на площадку перед домом номер 167. Автостоянка была хорошо освещена, и она могла великолепно разглядеть дома. Рэнди сказал, что они были построены только пять лет назад, но их фасад из старого кирпича придавал им мягкий, умудренный опытом вид. Номер 167 стоял полностью освещаемый светом одного из фонарей автостоянки. Дом, выстроенный из кирпича, ставшего от времени белым. Ставни были черными, а дверь – красная. Вечнозеленые кусты азалии окружали небольшой садик у фасада, и ей стало интересно, какие же цветы распустятся здесь весной.

Она уже поднялась по ступенькам крыльца и готова была поднять медный дверной молоток, когда Рэнди отворил дверь.

– Почти готов. – Он улыбнулся. – Входи.

Она вступила в небольшую гостиную, уютно обставленную тяжелой темной антикварной мебелью.

Она сняла пальто, и он порывисто обнял ее рукой. Борода мягко коснулась ее щеки.

– Давно тебя не видел, – сказал он. – Ты хорошо выглядишь.

– Спасибо. – Она улыбнулась, почувствовав себя защищенной, чувство, которого она не ощущала с тех пор, когда в последний раз была в его объятиях.

– Я буду через минуту, – сказал он, направляясь к лестнице. – Чувствуй себя как дома.

Она уселась на плюшевую, заваленную подушками софу, и осмотрела комнату. Черный с бежевым восточный ковер почти закрывал пол из твердой древесины. В углу около камина возвышался огромный темный письменный стол-бюро с убирающейся крышкой, открытой так, что виднелись множество ящиков и полочек, и отделений. Все бумаги были аккуратно сложены в стопки. Фактически, несмотря на разброс стиля мебели и тканей, в комнате царил порядок.

Стены были плотно увешаны картинами, в основном пейзажи вокруг реки Гудзон с темными и притягивающими взгляд образами густых деревьев и темной воды. Однако на каминной полке стояло несколько определенно недавних фотографий в современных рамках. Клэр подошла к камину. Две из фотографий изображали одного и того же мальчика – без сомнений – Кэри. Одна была снята, когда ему было шесть или семь лет, другая – девять или десять. У него были синие глаза, как у Рэнди, и натянутая улыбка. Третья фотография – семейный портрет, который она привезла ему из комнаты Марго. Однако он был в другой рамке – медной, согретой коричневым тоном фотографии. Изображение неуклюжего черноволосого мальчика, стоящего на расстоянии от своей семьи, заставило ее улыбнуться с нежностью, которую она не чувствовала с тех пор, как видела эту фотографию в последний раз.

Они болтали о танцах по дороге в «Замок» – клуб, который, как он говорил, они с Льюэн однажды посетили в Розлине. Он сказал, что всегда любил танцевать. Это в нем говорила любовь к сцене. Однако Льюэн предпочитала почти всегда какой-нибудь иной род развлечений, и поэтому они редко ходили на танцы.

Танцевальная площадка была большой и свободной, и музыку обеспечивал ди-джей, который проигрывал исполняемую на электронных инструментах смесь Глена Миллера, Эрика Клэптона, Билли Рэй Цирус и какую-то неузнаваемую и громкую музыку в стиле «диско». Рэнди научил ее танцевать техасский ту-степ и несколько других танцев, которые были изобретены или же переделаны за последние двадцать лет.

Он не обманывал насчет того, что ему нравится показная сторона танцев. У Рэнди совсем не было комплексов, и после нескольких моментов стеснения и замешательства Клэр позволила вовлечь себя в ту свободу движений, которую он предлагал ей на танцевальной площадке.

По мере того, как вечер близился к концу, музыка постепенно становилась все медленнее. Свет померк, а танцоры все меньше уделяли внимания фигурам танца, а больше – друг другу. Рэнди вел ее в медленном танце по площадке, но в его прикосновениях не было никаких намеков, никакой настойчивости, и это было большим облегчением для нее, позволяло ей расслабиться. Он держал ее руку у своей груди, но не гладил пальцев и не сдвигал свою другую руку вниз по спине. Однако так приятно быть в руках мужчины, так, как делал это он. Двигаться. Стоять. Она не хотела, чтобы он ее отпускал, и почувствовала разочарование, когда этот момент был прерван разговором.

– Давай спросим, нет ли у диск-жокея «Позволь мне называть тебя любимой»? – сказал он.

Она не могла понять, не играет ли он с ней.

– Нет, спасибо, – сказала она. – Кроме того, я уверена, что у него нет.

– Серьезно. А что, если есть? Может быть…

Она покачала головой.

– Забудь об этом.

– Здорово, если б нашлась эта мелодия. Ты могла бы отдаться чувствам, Клэр. Посмотреть, куда они тебя приведут. Ты так быстро убегаешь от них в себя.

– Я собираюсь выбросить их из головы.

– Ну, если ты их выбросишь, то я буду тут как тут, чтобы их подобрать.

Она почувствовала прилив горячих слез.

– Ты не знаешь, какое это отвратительное ощущение, – сказала она.

Он крепко ее обнял.

– Хорошо, – сказал он, – ты победила.

Она почти почувствовала разочарование от того, что он сдался. Она хотела знать источник своего беспокойства, но у нее не хватало храбрости ворошить прошлое.

– Ну, неважно, есть ли у него твоя любимая маленькая песенка, или нет, сегодня вечером диск-жокей хорошо потрудился, – сказал Рэнди.

– Да, – сказала она, дыша более свободно теперь, после того как опасность миновала. – По кусочку из всего. – Она подумала прежде всего о Шопене, которого она слушала после смерти Марго. – Кроме классической музыки.

– Отлично. Я испытываю отвращение к классике. Она подняла голову, чтобы посмотреть на него.

– Это ирония, не так ли? Ведь у тебя было двое родственников, которые исполняли классическую музыку на фортепиано, а ты ее ненавидишь?

Он издал стон.

– Я все время думал, что, если я хоть еще только раз услышу Шопена, я взорвусь. Марго и Чарльз могли слушать эту чепуху до тошноты, и, когда я жаловался, они переглядывались, как будто не могли понять, как это я могу быть их родственником. Они говорили: «Разве ты не слышишь, как это прекрасно?» – и они обычно начинали играть громче, как будто я не мог понять главного, потому что не полностью расслышал. Для меня это звучало, как звук гвоздей, которые забивают в крышку гроба.