— Всю свою жизнь я относилась к тебе с почитанием и уважением, всю свою жизнь. Ни разу я не отступила от заповедей наших предков. Мои любовь и уважение к тебе как никогда велики, и как бы я себя не корила за неповиновение твоей воле, в этом деле я не могу тебе подчиниться, отец.

— Ты мое единственное дитя, — произнес Чжао, — с помощью мисс Сары я растил тебя после трагической смерти твоей матери. Я тоже следовал заповедям наших предков. Более того, я многократно умножил состояние, полученное в наследство. Верно, мне нравится жить в покое, но мне не нужно большее состояние, чем то, которым я уже обладаю. Я собрал его, чтобы обеспечить твое будущее и будущее моих пока нерожденных внуков. Какой прок от всего этого золота и серебра, если я обреку тебя На пожизненное несчастье?

— Отошли меня в наше имение в горах и оставь жить там в заточении до конца моих дней, если такова твоя воля. Отдай меня на публичное наказание кнутом на площади перед Храмом Неба, если ты таким образом желаешь наказать за непослушание. Я не стану роптать. Но я не выйду замуж за маркиза де Брага. И ни за кого, кроме Джонатана.

— Когда Джонатан попросил твоей руки, — сказал Чжао, — мое согласие было искренним. Изо всех известных мне молодых людей никто не восхищал меня в такой степени, как Джонатан Рейкхелл. Многие месяцы спустя после его возвращения в Америку, меня согревала и вселяла облегчение в душу мысль, что ты будешь жить далеко за пределами Срединного Царства, где вне всякого сомнения в скором времени разгорится ужасная война с «заморскими дьяволами». Однако Джонатан не оправдал наших надежд. Почти два года прошло с тех пор, как он уплыл, и за это время мы не получили от него ни единой весточки.

— Признаю, молчание Джонатана вызывает у меня недоумение и причиняет страдания, — сказала Лайцзе-лу. — Когда сюда вернулся Чарльз, я ожидала, что он привезет письмо от Джонатана, но он ничего не привез. Всякий раз, когда в Вампу приходил корабль компании «Рейкхелл и Бойнтон», я была уверена, что у капитана есть для меня письмо, но письма все не было и нет. Все что я могу сказать, так это то, что Джонатан все объяснит, когда сам приедет сюда.

Отец нежно проговорил:

— Он может и не приехать. Ты жила в изоляции от многих мирских реалий, поэтому не знаешь, какими вероломными и беззаботными могут быть мужчины.

— Благодаря урокам мисс Сары и Кая я узнала о жизни больше, чем ты думаешь, но клянусь, Джонатан приедет за мной. Поэтому прошу тебя, мой отец, откажи маркизу де Брага. Скажи, что больна, или политические условия слишком неустойчивы. Скажи ему что угодно, чтобы он хоть на время отстал от меня.

— Сколько времени тебе еще нужно? — страдая от боли, спросил Чжао.

— Каждое утро я просыпаюсь с уверенностью, что Джонатан вернется ко мне. Это не просто желание или надежда. Это реальность. Если случится так, что в какой-то день я проснусь без этого ощущения в моем сердце, тогда я буду знать, что ждала напрасно. И тогда, что бы меня ни ожидало, что бы со мной ни случилось, я поступлю так, как ты пожелаешь. Тогда я даже выйду замуж за маркиза де Брага, конечно, если такова будет твоя воля.

Он так сильно любил дочь, что не мог более видеть ее страданий и слышать ее жалоб.

— Хорошо, — сказал Чжао. — Буду ждать. Но только недолго. Я буду сдерживать маркиза столько, сколько смогу; но он человек большого влияния, и если Джонатан не объявится в скором времени, у меня не будет выбора.

Отец оказался гораздо щедрее, чем она думала; склонив голову в знак покорности его воле, Лайцзе-лу направилась на свою половину, даже не обратив внимания, что вдоль усыпанной гравием дорожки на клумбах буйно цвели цветы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Толстый Голландец восседал в своем помпезном монаршьем кресле, посреди пышного тропического сада, разбитого во дворе собственного дома на окраине Джакарты, столицы Нидерландской Ост-Индии, и пребывал — в состоянии покоя и согласия с миром. Покуривая длинную черную манильскую сигару из яванского табака, с удовольствием потягивая фруктовый сок из высокого бокала, он получал полное удовольствие от его излюбленного времени дня — предобеденного часа, когда он размышлял с нежным предвкушением о еде, которую ему предстояло принять. Ворот рубашки был расстегнут, ее рукава закатаны, его голова покрывалась испариной от жары, и капли пота, выступавшие на его лысине, куском хлопковой надушенной ткани ему вытирала одна из его девушек-служанок, босая, в одной юбке по щиколотку из многокрасочного батика. Две другие девушки, одетые точно так же, обмахивали Толстого Голландца пальмовыми ветвями с листьями. Еще с полдюжины девушек сидели в ленивой позе на зеленой траве, ожидая его приказаний подать другую сигару или еще один бокал фруктового сока.

Отдельные голоса не различались, слышался приглушенный шум голосов беседующих девушек, некоторые из которых были малазийками, другие — туземками с Явы, третьи китаянками. В дальнем углу сада, как всегда пронзительно кричали многочисленные попугаи, сидевшие на жердочках.

Созерцая эту сцену в своем мирном убежище, Толстый Голландец был убежден, что имеет полное право довольствоваться тем, что имел. Он был самым богатым торговцем на Востоке, более могущественным, чем его дружественный торговый партнер из Кантона Сун Чжао. Толстый Голландец такой мертвой хваткой держал торговлю в Ост-Индии, что голландские чиновники в Джакарте предпочли закрыть глаза на его решение направить партию груза такого товара как черный перец и специи Чарльзу Бойнтону, своему молодому компаньону в Лондоне. Толстый Голландец выделял особо Чарльза и его американского кузена Джонатана Рейкхелла. Он никогда не забывал, как Джонатан выполнил свое обещание и сразу же по возвращении с Востока в Америку построил для него клипер. Затем некоторое время спустя, назло другим заказчикам, которые повсюду шумно требовали суда этого класса, Чарльз и Джонатан обеспечили ему еще один клипер. Толстый Голландец надолго сохранял признательность тем, кто преданно служил ему.

Такая же признательность распространялась и на девушек из его окружения. Только он и они знали, что из-за его полового бессилия, они представляли собой не более чем заманчивое украшение для витрин, увеличивающее в цене его престиж. Время от времени в знак благосклонности к особо важным гостям и одновременно к девушкам он жаловал гостю одну из них на ночь. Тех из девушек, которые хорошо прослужили у него пять лет, он неизменно награждал вполне достаточной денежной суммой. За последний год он договорился выдать замуж одну из них за могущественного яванского вождя, позаботился о том, чтобы другая стала единственной хозяйкой в доме его торгового партнера в Бангкоке, а третью переустроил через перекупщика в качестве главной наложницы в доме мусульманского султана на Лусоне. И впрямь награды были большими, а пока девушки пребывали при нем, им не надо было уделять ему много времени и оставалось только наряжаться и получать удовольствие от многочисленных подарков, которыми он их одаривал.

Запавшие глаза Толстого Голландца, наполовину скрытые мясистыми веками, вспыхнули, когда он увидел свою любимицу, шедшую из дома и величаво шествующую мимо вездесущих охранников, постоянно дежуривших у входа в сад. С первого взгляда было ясно, что Молинда выделялась среди других девушек, и не только потому, что ее грудь была схвачена полосой тонкой дорогой ткани. Ее кожа была светлой, как у белых, благодаря матери балийке и отцу французу — врачу, умершему, когда она была еще ребенком.

Воспитанная миссионерами на Бали, Молинда научилась говорить по-голландски, французски и английски с такой же легкостью, как изъяснялась на нескольких китайских и яванских диалектах. Она свободно читала и писала, к тому же была настолько сведуща, что мало-помалу освоила многие стороны управления делами Толстого Голландца. Разумеется, ей он доверял в большей степени, чем голландцам и яванцам, служившим в его офисе в Джакарте.

В Молинде Толстого Голландца больше всего восхищала ее телесная красота. Черты ее лица: лиловые глаза, высокий лоб, полные губы и тонко очерченный подбородок были совершенны, а ее стройное, совершенное женское тело, которым она владела с грациозностью, присущей лишь балийским женщинам, ослепляло. Охранники смотрели на нее в изумлении, не отрывая взгляда. Однако Молинда, привыкшая к восхищенным взглядам мужчин, не обращала на них внимания.

В глянцевито-черных волосах она носила бледную орхидею, а краска для век, оттенявшая глаза, была наложена уверенной рукой, как и матово-алая помада, подчеркивающая чувственный рот. Толстый Голландец осуществил выгодную сделку, выкупив Молинду у пиратов, которые похитили ее из миссионерской школы Бали. Она была удивительно красивой женщиной.

Толстый Голландец заметил, что в данный момент Молинда была чем-то раздражена. Она приближалась, нахмурясь и весь ее вид был вызывающим.

Толстый Голландец предложил ей сесть в стоявшее рядом кресло-качалку и жестом приказал другим девушкам удалиться вне пределов слышимости.

— Сегодня слишком жарко для неприятных бесед, — проговорил он и издал безрадостный смешок, которым часто прерывал свою речь. — Кроме того, не могу портить себе аппетит перед обедом.

— Насколько я знаю, ничто не может испортить вашего аппетита, — возразила Молинда, протягивая Толстому Голландцу документ, который она достала из стопки бумаг, принесенных с собой.

— Что это?

— Я проверила корреспонденцию с Мейнхеером ван дер Грейфом из Амстердама. Вы допустили небрежность, — сердито проговорила она, — за последние полтора года вы направили ему шесть судовых грузов специй с Суматры. Однако в этом письме он жалуется, что ему недопоставлены два судовых груза кокосового масла с острова Борнео.

— Отдаю должное твоей дотошности, Молинда, хе-хе, — Толстый Голландец погладил ее по голове. — Но если бы ты проверила гроссбухи, увидела бы, что я задержал кокосовое масло, потому что…

— Знаю, — резко оборвала его девушка, — он до сих пор не оплатил последние поставки судового груза специй. Надо учесть то обстоятельство, что как я узнала от работников конторы в Джакарте, ван дер Грейф торгует в очень ограниченных пределах. Он не сможет расплатиться за специи, если не подучит прибыли от продажи масла.

Толстый Голландец поднял брови.

— Хочешь, чтобы он остался моим вечным должником?

— Вряд ли.

Молинда отличалась убедительностью, сравнимой разве что с ее привлекательностью.

— Надо отправить ему масло, но увеличить цену вполовину. После этого ничего не посылать до тех пор, пока он полностью не рассчитается за масло. В этом случае будут покрыты все наши расходы при отсутствии финансового риска.

— Хе-хе. Проследи, чтобы все именно так и сделали, Молинда. Ты проявляешь такие же способности в деле, какими обладаю я.

Девушка вытащила еще один документ из пачки бумаг.

— Вот письмо, только что полученное от Чарльза Бойнтона из Лондона.

— Ага!

Молинда понимала, что он поддразнивает ее, косвенно намекая на ее любовную историю с Чарльзом, когда тот в последний раз приезжал в Джакарту. Тогда Толстый Голландец отдал ее ему на время, пока он гостил у них. Она была изумлена, обнаружив, что эта связь очень повлияла на нее.

— К письму приложен чек на получение в банке Роттердама суммы, которая на две тысячи фунтов стерлингов больше покупной цены партии перца, отправленного ему. Так он выражает вам свою признательность.

— Ты не одобряешь?

— Если хотите знать мое мнение, эти две тысячи фунтов надо вернуть ему.

— Хе-хе, — Толстый Голландец уставился на нее холодными, глубоко посаженными глазами.

— Полагаю, что ты влюбилась в Чарльза и позволяешь своему чувству влиять на наши торговые дела.

— Вовсе нет, — твердо сказала Молинда. — Вы нужны компании «Рейкхелл и Бойнтон», но и они вам нужны, чтобы проникнуть на английский и американский рынки. Они потребовали бы чрезмерные суммы за клиперы, в которых вы так нуждались. Однако они действовали честно, безупречно честно. Ответьте Чарльзу комплиментом на комплимент, отошлите ему немедленно лишние деньги. И если я понимаю англо-саксонский характер, как я полагаю, вы навсегда будете связаны с компанией «Рейкхелл и Бойнтон».

— Хе-хе, — тихо пробормотал он. — Дорогая Молинда, твоя проницательность всегда восхищает меня. Надеюсь, ты серьезно подумала над моим предложением стать младшим компаньоном в моем предприятии.

— О, я все еще раздумываю над этим, — ответила она с нарочитым безразличием.

Молинда не могла сказать ему правды, все равно он ничего бы не понял. Она была честолюбива, и хотя ей было всего лишь двадцать два года, Молинда была так уверена в своих собственных талантах, что постоянно чувствовала, что может добиться больших успехов в деловом мире. Однако здесь, где она связана с Толстым Голландцем, эта вероятность мала. Если пойти на его предложение, то ее действительное положение не изменится, она уже занимает единственное в своем роде место в его семье. Даже став «младшим компаньоном», она по-прежнему останется невольницей Толстого Голландца. Вероятно, он откроет в банке счет на ее имя, но она не в состоянии будет его контролировать; точно так же, разумеется, он не позволит ей вести торговлю, покупать или продавать товары без своего разрешения. Она и так получила броских украшений больше, чем нужно.