Потому что его утрата должна касаться его одного. Он посчитал тогда, что у него не было другого выбора, и считает ныне, что нет толку ворошить старое и делать попытки переосмыслить его…

Он выпрямился, подставил лицо пронзительному ветру, попытался сбросить с себя привычные цепи тягостного уныния, посещавшего его в последнее время. Он сделал то, что должен был сделать, и обречен жить дальше с грузом всего этого.

А сейчас над ним висит другой груз…

Лодка ударилась о ступени возле Бейнардз‑Касла.

Оуэн дал лодочнику монету и вышел. Седрик за ним.

На берегу Оуэн оглянулся на мальчика, словно увидел его впервые, посильнее натянул ему шапку па голову и ласково сказал:

— Пробегись до калитки в стене. Ты совсем замерз.

— Да, сэр, это уж точно! — радостно подтвердил тот, но никуда не побежал, а, как обычно, последовал за хозяином, благодаря Бога за то, что тот обрел свой обычный вид и топ.

Привратник проверил бумаги с печатями, которые протянул Оуэн, отправил молодого слугу к управляющем) апартаментами принцессы, пригласил прибывших подождать в теплой сторожке. Он не был так явно напуган человеком в черном, как бедный лодочник, но тоже чувствовал себя не в своей тарелке от каменного лица, проницательных глаз и постоянной готовности, как казалось, к молниеносному прыжку, атаке, отражению.

От греха подальше привратник встал ближе к двери, незаметно перекрестился и с нетерпением начал высматривать, когда же появится посыльный от управляющего.

Тот прибежал, с трудом переводя дух, и объявил с поклоном, что ее высочество принцесса Мария ожидает шевалье д'Арси.

— Если позволите, сэр, — добавил он, — я провожу вас — Хорошо, — сказал Оуэн. — Идем, Седрик.

— Шагая вслед за слугой по двору и затем по коридорам дворца, Оуэн по давней привычке замечал все — и важное, и малозначительное: кто с кем беседует, кто узнает его, а кто делает вид, что не узнал; куда ведут какие двери или коридоры. Разумеется, он не мог слышать, о чем говорят придворные, но за многие годы так изучил их, что знал о них намного больше, чем порой они сами.

Наконец он вошел в личные покои принцессы и увидел ее, увидел Пен. Та подняла глаза от вязанья и улыбнулась ему.

Его охватило чувство, напоминающее страх. Впервые за свою взрослую жизнь он испытал неуверенность. До сей минуты он не помнил ситуации, в которой не ощущал бы своей силы, готовности в случае надобности доминировать, играть первую скрипку, а также использовать в нужных целях человека, с которым познакомился.

Пен Брайанстон — он вынужден был признаться самому себе — явилась как вызов его самоуверенности, как противовес его апломбу.


Глава 6


Пен отложила вязанье и поднялась с кресла.

— Шевалье, — сказала она, — позвольте представить вас ее высочеству.

Она подошла к нему и с улыбкой протянула руку. Он наклонился над ней, ощущая ее тепло и легкость. Улыбка была естественной, без кокетства, без печати чего‑то затаенного. Он впервые обратил внимание на некоторую Неровность ее зубов, что ее совсем не портило. Его пальцы задержали ее руку чуть дольше, сжали чуть сильнее, чем того требовал этикет.

Волосы у нее были распущены по плечам, чтобы скрыть повязку на шее, и стянуты на лбу лентой, усеянной мелкими бриллиантами. Он указал на повязку, негромко спросил:

— Как ваша рана?

Его мелодичный голос она ощутила как ласку, так же как прикосновение его пальцев к руке.

Но ответить не успела, послышались громкие слова принцессы Марии, их тон был слегка высокомерным:

— Приятно вас видеть, шевалье д'Арси.

Он отпустил руку Пен, отвел от нее взгляд, губы его дрогнули в улыбке, которую можно было бы назвать заговорщицкой, и не спеша направился к креслу принцессы. Пен проводила его глазами, размышляя, обратил ли кто‑либо из присутствующих в комнате внимание на некоторую особенность их мимолетной встречи. Ей казалось, не заметить этого было так же невозможно, как огненную вспышку.

Оглядев присутствующих, она убедилась в обратном: никто на нее не смотрел, все следили за продвижением Оуэна к креслу принцессы. Подойдя, он снял с головы украшенную драгоценными каменьями шапку и отвесил низкий поклон.

— Принцесса Мария, — сказал он, — вы оказали мне высокую честь.

— Мы все благодарим вас, сэр, — произнесла она, — за спасение леди Брайанстон от рук бродяг.

— Я славлю судьбу, ваше высочество, — отвечал он, — что она дала мне возможность предстать перед вами.

— Прекрасно сказано, шевалье, — одобрила принцесса. — Я мало бываю в Лондоне, иначе, уверена, мы встретились бы намного раньше.

— В последние годы, — в тон ей проговорил Оуэн, — я редко навещал Англию, предпочитая тихую жизнь во Франции. — Он кивнул, когда она указала ему на кресло, и опустился в него. — Мои поместья и виноградники в Бургундии, — продолжил он, — доставляют мне немало удовольствия и отнимают достаточно времени.

Она с недоверием взглянула на него.

— В самом деле, сэр? Вы не производите впечатления человека, любящего тихую, спокойную жизнь.

— Внешность может быть обманчива, мадам, — вмешалась в разговор Пен, почти повторяя слова, услышанные ею от Оуэна в таверне.

Тот бросил на нее мимолетный одобрительный взгляд.

Принцесса сдержанно кивнула. Как видно, она была из тех, кто любит договаривать свою мысль до конца:

— Пен рассказала, как вы ловко орудовали шпагой и, кажется, еще кинжалом. Почти подвиг для человека, ведущего безмятежную уединенную жизнь в деревне.

— О, ваше высочество, — ответил Оуэн, — человек может удалиться на покой и в то же время не терять способности в случае нужды… если велят обстоятельства, прибегать к необходимым способам защиты своей и чужой жизни.

— Шевалье к тому же играет на арфе, мадам, — снова вступила в разговор Пен. — Это в нем говорит валлийская половина его натуры, я полагаю.

Внезапно, к своему удивлению, она почувствовала себя легко и беззаботно. Словно все у нее в жизни хорошо. Ей хотелось веселиться, шалить. Детское игривое настроение. Такого не бывало после смерти Филиппа.

— Арфа? — с удивлением повторила принцесса. — Не совсем обычный инструмент для мужчины. Быть может, вы нам сыграете? Одна из моих дам тоже играет на арфе, у нее прекрасный инструмент. И хорошо настроен.

Оуэн не мог не взглянуть на Пен и увидел на ее лице такое озорное выражение, что чуть не лишился дара речи. Он успел узнать ее разгневанной, печальной, ироничной. Но девичьи проказы и удовольствие от них! Куда больше это подходит ее сестре Пиппе. Пен пристало быть серьезной, глубокомысленной, сосредоточенной на своем горе. Она же радуется, как девчонка, что сумела подловить его…

— Я хотел бы, мадам, — сказал он, обращаясь к принцессе и машинально разминая пальцы, — прибыть к вам более подготовленным для игры на арфе. Уже несколько недель я не прикасался к инструменту, и мне необходимо поупражняться.

— На арфе — возможно, шевалье. — заметила Пен. — Но не на шпаге. Ею вы владеете безукоризненно. За что я вам еще и еще раз приношу благодарность.

— Что ж, — сказала принцесса, — надеюсь, в один из вечеров вы все‑таки сыграете для нас, шевалье.

Оуэн поклонился.

— С удовольствием, мадам.

В комнату вошли новые люди. Это были мать и отчим Пен, и та предложила Оуэну познакомиться с ними.

— Почту за честь, — ответил он, заметив, с какой любовью и гордостью она смотрит на них, представляющих собой весьма приятную пожилую пару.

Интересно, насколько близки они с дочерью? Он уже знал от нее, что родители не разделяют и тем более не поддерживают ее сомнений в отношении судьбы младенца, а также ее страстного, а по их мнению, болезненного, желания доискаться до того, что она называет истиной.

— Пен, дорогая, — леди Джиневра подошла к дочери, — нужно ли тебе было вставать сегодня с постели?

— Я уже полностью осознала всю неразумность своего поступка, мама, — отвечала Пен, чувствуя необходимость подчеркнуть, что не перестает считать себя кругом виноватой, — но сейчас я, поверь, вполне здорова и хочу представить вам обоим шевалье д'Арси, которого не устаю искренне благодарить за спасение.

Ее мать с некоторым недоумением почуяла иронические нотки в словах дочери, но оставила выяснение на будущее. Сейчас же она повернулась за поддержкой к мужу, который сказал:

— Да, и мы также не устаем благодарить шевалье за ото. — Обратившись к Пен, он добавил:

— Ты сегодня прекрасно выглядишь, дорогая. Словно все, что приключилось с тобой, только прибавило тебе прелести, Оуэн встретился с твердым одобрительным взглядом лорда Хью и с полными слез и признательности глазами его жены, поклонился им, пробормотал «леди Кендал», «милорд» и таким образом закончил ритуал знакомства.

Но ритуал выражения признательности продолжался еще некоторое время, пока Пен, измученная сознанием собственной вины и уставшая от славословий по адресу Оуэна, не произнесла решительно и с немалой долей язвительности:

— Я уже поняла, что должна расплачиваться за содеянное всю оставшуюся жизнь, и умоляю поговорить о другом!

Только тогда лорд Хью решил Переменить тему и спросил у Оуэна, давно ли тот в Лондоне.

— Прибыл несколько дней назад, милорд. У меня тут кое‑какие дела, хочу также провести в Лондоне Рождество. Я так давно не был в рождественские дни в Англии. С самого детства.

Тон, которым он говорил, был искренним.

— В таком случае, — сказала леди Джиневра, — позвольте нам быть одними из первых, сэр, кто приглашает вас в гости. Счастливы будем видеть вас в нашем доме в Холборне.

— Буду весьма признателен вам, леди Кендал. — Он взглянул на Пен, и та прочла в его темных глазах веселое изумление. А также удовлетворение. Сама она еще не поняла, как следует к этому отнестись.

Оуэн заговорил снова, обращаясь к ее матери:

— Могу я, леди Кендал, получить разрешение на прогулку с вашей дочерью этим утром?

Оуэну ответил лорд Хью:

— Полагаю, шевалье, на этот вопрос лучше нас ответит сама Пен.

— Конечно, шевалье, — подтвердила его супруга. — Нет нужды испрашивать моего позволения. Пен уже достаточно взрослая.

— Благодарю вас.

Только теперь, чуть приподняв бровь, Оуэн взглянул на Пен. Что за игра? Зачем он так? Или решил ответить ей тем же?..

Пен действительно хотела поговорить с Оуэном с глазу на глаз: он ведь обещал подумать над ее просьбой о помощи, и ей надо знать, что он надумал. Только этим, и ничем больше, объясняется постоянное желание видеть его, которое владело ею в последнее время.

При этой мысли в памяти мелькнул образ Филиппа, и ее окатила жаркая волна стыда. Она ощутила, как заалели щеки, и отвернулась, доставая носовой платок и делая вид, будто ей захотелось чихнуть.

— Надеюсь, вы не подхватили простуду вдобавок ко всем вашим ранам и синякам? — услышала она заботливый голос Оуэна.

— Ничего подобного! — ответила она резче, чем требовалось.

Уж не насмешку ли она уловила в его глазах?

— Тогда, леди Пен, — произнес он с поклоном, — не будете ли вы любезны провести меня по галерее? Я слышал, там есть интересные картины Гольбейна.

— Да, правильно, — раздался почти детский голосок. — Мой двоюродный дедушка, король Генрих, опекал этого художника.

Возле них стояла худощавая девочка в унылом платье цвета лаванды. Она почти умоляюще посмотрела на леди Кендал и произнесла довольно странные для своего возраста и пола слова:

— Я очень хотела бы поговорить с вами, миледи, о том отрывке из Тацита, помните? Если у вас, конечно, найдется капелька времени…

Девочка с опаской взглянула на дверь, словно сказала что‑то неприличное, и леди Кендал поняла, что Джейн Грей боится, как бы не появилась ее мать, герцогиня Суффолк, внушающая дочери постоянный страх и смертельно не любящая всякие ученые разговоры. Особенно из уст дочери‑подростка. Однако леди Кендал не слишком боялась этой женщины, а потому, обняв девочку за худые плечи, ласково сказала:

— Разумеется, я помню наш разговор, Джейн. Пойдем, дорогая.

И она повела воспрянувшую духом девочку в другой угол комнаты. Лорд Хью, задержав взгляд, на Оуэне, с улыбкой поклонился и последовал за ними.

Пен сказала с легким смехом:

— Бедняжка Джейн! Ей почти не с кем дружить, и она ищет дружбы с нашей матерью, с которой находит общие темы для беседы. Маме это приятно, потому что мы с сестрой разочаровываем ее полным отсутствием интереса к наукам и искусствам.

Оуэн прекратил этот акт самобичевания, взяв ее за руку и вежливо поведя в сторону двери, выходящей в галерею.