Хербьёрг Вассму - Книга Дины

Надзиратель смотрел на Дину, как будто прося извинения за Йентофта. Словно тот был его собственностью, неодушевленным предметом, помешавшим ей на пути.

— Успокойся, Йентофт! — твердо сказал он и закрыл окно перед лицом разволновавшегося больного.

— Неужели обязательно, чтобы больной человек всегда был заперт только с самим собой? — спросила Дина.

Надзиратель с изумлением уставился на нее.

— Вы дождетесь доктора? — спросил он.

— Нет, передайте ему привет и благодарность!

Мюллеры устроили прием в честь Дины.

Ее представили книготорговцу Юрдалу. Вряд ли его можно было считать светским львом. Но когда-то он был мальчиком на побегушках у Хенрика Вергеланда и имел книжный магазин в Лиллехаммере. Так что он во всех отношениях принадлежал к сливкам общества.

Юрдал издавал ноты старинных грустных песен. Он зазывал рыбаков в заднюю комнату своей лавки и разучивал с ними мелодии. Таким образом песни Юрдала стали широко известны. Дина тоже их знала.

Пока ждали обеда, Дина играла на пианино, а книготорговец пел.

Были приглашены также и епископ с женой.

Стоило заглянуть в большие серые глаза епископши, как все в мире становилось на свои места. У нее были широкие ноздри и крупный нос. Уголки рта были приподняты в улыбке, а широкую бороздку над верхней губой как будто пропахала грусть. Черные волосы, скрытые белым чепцом, разделял прямой пробор. Кроме обручального кольца единственным ее украшением был кружевной воротничок.

Юлия говорила, что все женщины, независимо от их положения, находят у нее утешение.

Епископша по очереди обвела всех глазами. Как будто прикоснулась прохладной рукой к воспаленному лбу. Ничто в этой женщине не подчеркивало ее высокого положения. И тем не менее ее присутствие за столом было исполнено значения.

— Вы такая молодая, Дина Грёнэльв, и уже так давно вдовствуете, — мягко сказала она и налила Дине кофе, словно обычная служанка.

— Да.

— И на вас лежит ответственность за постоялый двор, шхуны и судьбы людей?

— Да, — прошептала Дина. Ее поразил голос епископши. Глаза.

— Должно быть, вам очень трудно?

— Да…

— Вам совсем не на кого опереться?

— Кое-кто есть.

— На брата? Или, может быть, на отца?

— Нет, на жителей Рейнснеса.

— Но ведь это не близкие вам люди?

— Нет… То есть… Матушка Карен…

— Это ваша мать?

— Нет, свекровь.

— Но ведь это не одно и то же?

— Нет.

— Вы полагаетесь на Бога, я это вижу!

Юлия попросила епископшу принять одну женщину, жившую по соседству, — она хочет поговорить с епископом, но не смеет прийти без разрешения.

Старая епископша медленно повернулась к Юлии, мимоходом она будто случайно накрыла своей рукой руку Дины. Легкие, прохладные пальцы.

Дина приняла этот день как подарок.

Крупное, широкое лицо епископа светлело, глаза увлажнялись, когда он смотрел на жену. Легкие нити тянулись от одного к другому, незаметно задевая присутствующих.

Дина не стала курить после обеда сигару, ей не хотелось вести себя вызывающе.

Весь следующий день она была полна смирения. Но поняла, что ей нужно как можно скорее попасть в Вардёхюс. Она чуть не загнала хозяйскую лошадь, пустив ее галопом вверх по склону, вокруг озера, через кусты и пролески.

Лето благоухало, и все чувства саднили, как ожог.

В тот день, когда Мюллер договорился о Дининой поездке в Вардёхюс, задул жесткий юго-западный ветер. На море поднялось волнение.

Судам, не собиравшимся заходить в Тромсё, пришлось искать там убежища. Их собралось столько, что, перепрыгивая с палубы на палубу, можно было, как по суше, уйти далеко в море. Если бы не дождь!

На борту одной лодьи, идущей в Трондхейм, был пассажир, которому остановка в Тромсё была не с руки. У него были дела в других местах.

Он остановился в гостинице Людвигсена, чтобы избежать переполненных моряками домов для приезжих. На нем была широкополая фетровая шляпа и кожаные штаны. Получив номер, он предупредил, что не желает делить его ни с кем, и пошел в аптеку, чтобы купить средство от нарыва, — по дороге из Вардё у него начал нарывать палец.

Приезжий стоял и ждал, когда его обслужат. Колокольчик возвестил о приходе нового покупателя. Не поворачивая головы, приезжий понял, что вошла женщина.

Дождь прекратился, но ворвавшийся в дверь ветер сорвал у него с головы шляпу.

Это было 13 июля 1855 года, через три дня после того вечера, когда Дина за столом у Мюллеров увидала Любовь. Наверное, эти три дня были необходимы, чтобы исполнилось благословение епископши. Так или иначе, Дина подхватила шляпу Лео и с любопытством стала ее разглядывать.

Аптекарь бросился и захлопнул за Диной дверь. Заливался зажатый стенами колокольчик.

Глаза Лео блуждали по пальто Дины, как будто он не смел поднять их и увидеть ее лицо.

Оба затаили дыхание. Наконец их глаза встретились. Они стояли в двух шагах друг от друга.

Дина держала шляпу, словно щит. У Лео было такое лицо, будто он увидел летающую лошадь. И только когда аптекарь спросил. «Что вам угодно?» — Дина опомнилась и засмеялась, заливисто и свободно:

— Вот ваша шляпа! Добро пожаловать!

Шрам Лео выглядел бледным нарождающимся месяцем на коричневых небесах. Он протянул ей руку. Больше они не видели ничего вокруг. Рука была холодная. Дина провела указательным пальцем по его запястью.

Они вышли на ветер, так и не купив ни капель для матушки Карен, ни бинта с йодом для Лео. Приветливый аптекарь, открыв от изумления рот, слушал, как колокольчик провожает их своим звоном.

Дина и Лео шли по разрытой, грязной дороге. В нижней части улицы рабочие укладывали тротуар.

Сперва они молчали. Он взял ее руку и уже не отпускал. Потом наконец заговорил. Низким, красивым, завораживающим голосом. Этот голос отчетливо выговаривал каждое слово. Но всегда что-то утаивал.

Дина поскользнулась. Лео с трудом удержал ее, чтобы она не упала. Прижал к себе. Подол Дининой юбки полоскался в лужах, она не могла подобрать юбку, потому что придерживала рукой шляпу. Лео этого не замечал. Невидящими глазами он смотрел, как с каждым шагом грязь жадно цепляется за ее подол.

Они поднимались по склону. Наконец город и грязь ослабили свою хватку. Дину и Лео обступили поля и березовый лес. Они шли, удерживая шляпы. Но вот Дина опустила руку, и ее шляпой завладел ветер. Лео бросился за ней, однако не догнал. Они видели, как шляпа с развевающейся лентой летела на север. Красивое зрелище.

Лео водрузил Дине на голову свою большую черную шляпу и надвинул на самые глаза.

Внизу раскинулся город. Но Дина его не видела. Она видела только губы Лео, красные, с горькими темными складками вокруг. Обожженные солнцем.

Дина остановилась и положила руку ему на губы. Медленно провела пальцами по обожженным местам.

Он закрыл глаза, обеими руками удерживая на ее голове шляпу.

— Большое спасибо за подарки, которые прошлой весной привезла русская лодья! — сказала она.

— Как ноты? Тебе понравились? — спросил Лео, не открывая глаз.

— Да! Большое спасибо. Но ты не написал даже двух слов!

Он открыл глаза:

— Не мог…

— Откуда ты это послал?

— Из Тромсё.

— Ты был в Тромсё и не доехал до Рейнснеса?

— Не мог. Торопился в Финляндию.

— Зачем?

— Искал приключений.

— А в Рейнснесе ты их больше не ищешь?

Он негромко засмеялся, но не ответил. Его руки все еще лежали у нее на плечах. По-видимому, чтобы удерживать черную шляпу.

В конце концов он прижался к Дине, крепко и тяжело.

— Ты собирался приехать в Рейнснес?

— Да.

— И до сих пор собираешься?

Он долго смотрел на нее. Потом еще крепче прижал ее к себе вместе со шляпой:

— А там меня еще ждут?

— Думаю, да.

— Но ты не уверена?

— Нет!

— Почему ты так сурова, Дина? — прошептал он и приблизился к ее губам, словно боялся, что ветер унесет ее ответ.

— Так нужно. А вот ты жестокий человек. Обещаешь и обманываешь, не приезжаешь… Заставляешь ждать и томиться в неведении.

— Я послал подарки.

— Но даже не написал, от кого они!

— Тогда было нельзя.

— Может быть. Но это жестоко!

— Прости!

Рукой с нарывающим пальцем он поднял ее лицо за подбородок. И вдруг, смутившись своей грубой руки, опустил ее.

— Я была в тюрьме в Трондхейме и спрашивала о тебе. Там для тебя оставлено письмо.

— Когда это было? — Его слова унес ветер.

— Год назад. Я ездила в Берген… Ты не был в Бергене?

— Нет, я был на берегах Финнмарка и смотрел, как англичане играют с порохом.

— И тоже играл с порохом?

— Да, — честно ответил он.

— Ты хоть думал о чем-нибудь?

— Все время.

— О чем?

— Например, о Дине Грёнэльв.

— Думал, но не приехал.

— Да.

— У тебя были более важные дела?

— Да.

Она вдруг с яростью ущипнула его за щеку, потом поддала ногой камень так, что он попал Лео в щиколотку. В лице у него не дрогнул ни один мускул. Он только передвинул ногу. И, сняв шляпу с ее головы, надел на свою.

— По-моему, ты занимаешься какими-то темными делишками.

Она процедила это сквозь зубы, как судья, удивленный внезапным сопротивлением человека, которого собирался осудить. Лео долго испытующе смотрел на нее. И улыбался.

— Что же ты собираешься предпринять?

— Собираюсь все выяснить! — отрезала она. Неожиданно он начал читать стихотворение, которое переводил ей в последнюю ночь, когда был в Рейнснесе.

Играет и воет, как зверь молодой,

Завидевший пищу из клетки железной;

И бьется о берег в вражде бесполезной,

И лижет утесы голодной волной…

Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:

Теснят его грозно немые громады.

Дина сердито смотрела на него.

— Это описание реки, помнишь? — сказал он. — Пушкин сопровождал русские войска в Турцию. Я тебе рассказывал…

Она мрачно смотрела на него. Кивнула.

— Ты похожа на дикую реку, Дина.

— Ты просто смеешься надо мной, — упрямо сказала она.

— Нет… Я пытаюсь найти с тобой общий язык.

Я Дина. Стихотворение Пушкина — это мыльные пузыри, которые вылетают у Лео изо рта. Его голос заставляет их держаться в воздухе. Долго. Я насчитала двадцать один пузырь. Потом они лопнули, и брызги упали на землю. А мне пришлось заново все обдумывать.

Уже по дороге обратно она спросила, куда он теперь направляется.

— В Трондхейм, — ответил он.

— И по пути нигде не остановишься?

— Нигде.

— Тогда можешь забрать там в тюрьме свою книгу с подчеркнутыми словами! — с торжеством сказала она. — Я знаю, она имеет отношение к твоим темным делишкам, о которых ты не рассказываешь. Из-за которых не написал письма и не подписал своего имени на подарках. Я спрашивала о тебе, но никто про тебя даже не слыхал.

— А кого ты обо мне спрашивала?

— Русских моряков. Бергенских торговцев. Управляющего тюрьмой в Трондхейме.

Он в изумлении не сводил с нее глаз.

— Зачем? — прошептал он.

— Затем, что у меня была твоя книга, я хотела ее тебе вернуть.

— И из-за этого ты доставила себе столько хлопот в Бергене и в Трондхейме?

— Да. Теперь ты сможешь получить ее обратно.

— Так я и сделаю, — спокойно сказал он, но голос у него дрогнул. — Кому ты ее оставила?

— Управляющему.

Он на мгновение нахмурился:

— Почему?

— Потому, что не хотела больше держать ее у себя.

— Но почему ты отдала ее управляющему?

— А кому же еще? Но пакет запечатан сургучом. — Она усмехнулась.

— Я ведь сказал, что ты можешь оставить ее себе.

— А я не хотела держать ее у себя. Да и ты так ею дорожил…

— Почему ты так решила?

— Потому, что ты притворился равнодушным.

Наступило молчание. Он остановился и долго не спускал с нее глаз.

— Тебе не следовало этого делать, — серьезно сказал он.

— Почему?

— Этого я не могу тебе объяснить.

— Управляющий твой недруг?

— Я не уверен, что Пушкину у него будет хорошо…

— Ты его знаешь?

— Нет. Перестань меня допрашивать, Дина! Она быстро подошла и влепила ему пощечину.

— Зря ты меня ударила, Дина. Ни людей, ни животных бить нельзя.

Лео медленно пошел вниз, в правой руке он держал шляпу. Левая, как остановившийся маятник, висела вдоль туловища.