Пётр как-то жалобно, необычно для него посмотрел на них обеих.

– Вы уж старайтесь там лечиться. Если скоро не получится, что ж – задержитесь, в поход тогда один пойду.

Катерина встрепенулась, замотала головой. Пётр взял её за руку.

– Лежи, молчи. Повременю, сколько можно.

Катерине в дороге хуже стало. В Никольском минуты лишней не задержались, только солдат там оставили.

Нава и спрашивать ничего не спросила, только глянула в Катеринино пылающее лицо и велела нести её в лечебную горницу. Всех провожатых с каретой обратно в деревню прогнала, остались только Пелагея с Марией, да и то Пелагея еле выпросилась, обещала весь дом ей перемыть и баню обиходить.

Ночь Нава с Катериной сама просидела. Марии велела спать. А утром её подняла, всё, что делать, обсказала и у больной посадила, сама же в свою камору ушла, зельями занялась. Много раз на дню новые чаши подносила взамен опустевших. И к вечеру полегчало Катерине, жар спал, глаза глянули осмысленно. Глянули и сразу испугались.

Испугаться и впрямь было чего. Стены и потолок в горнице тёмные, как закопчённые, по стенам пучки травы, корней, грибов навешаны, да ещё перья, кости, раковины, камни какие-то разноцветные. Стол широкий горшками да ступками уставлен. А рядом с собой увидела Катерина лицо, да такое страшное, что сразу глаза закрыла. Спросили бы её, что страшного в том лице, не ответила бы. Глаза, нос, рот – всё обычное. Но нельзя было сказать, молодое оно или старое, мужское или женское, доброе или злое. И от того нечеловеческим казалось, неживым, страшным.

Сухая лёгкая рука легла на её лоб, запахло сильно смородиной. Катерина открыла глаза, глотнула из поднесённого к губам ковша. За ковшом чуть заметно усмехалась маленькая старушка. И Мария рядом, радостно улыбалась своими удивительными синими глазами.

– Напугала ты нас, Катюша. Но теперь, кажись, отошло. Есть хочешь?

– Хочу.

Есть ей, правда, почти не дали: несколько ложек похлёбки и маленький кусочек хлеба. По её аппетиту и привычке плотно покушать это только раздразнило голод. Мария засмеялась:

– Подожди немножко, опосля ещё дам.

Ночь Катерина проспала без снов и без просыпу, сладко, как в детстве. Дух в этой страшной горнице был свежий, лесной.

Утром ей сразу захотелось встать. Она и встала, босиком на чистые скоблёные доски. Спавшая рядом Мария вскочила.

– Ты что?

– Ничего не болит, Маша! Здорова я! Волшебница твоя бабушка.

– Хорошо, что здорова, но ты всё же ляг. Сейчас поесть тебе принесу. Пелагея моя целую гору тебе наготовила.

– Давай эту гору, всё съем, ничего не оставлю. А бабушка где?

– Ты не зови её бабушкой, не любит, просто Навой. Спит она, умаялась с тобой. Вот проснётся, осмотр тебе произведёт, скажет, что дальше с тобой делать.

Говоря это, Мария поставила перед Катериной широкую доску, застеленную рушником, выставила на доску чашу с ухой, тарель с крупяными калитками. Катерина набросилась на еду, как после недельного говенья.

– Ой, какие пирожки, моя мама такие пекла.

– У нас они калитками называются, их наши раскольники северные делают, а те у чухонцев переняли. А Пелагея моя стряпать любит, все кушанья, какие где попробует, норовит сама сготовить.

Катерина сунула в рот последнюю калитку и подобрала отломившиеся кусочки.

– Вкусно. Только у нас ещё тмин кладут. Ой, а что ты говорила, Нава ещё делать со мной будет? Ничего не надо делать, я уже здорова. Сегодня и ехать можно.

– Шустрая какая! А если в дороге хворь вернётся? Силы-то у тебя ещё не прежние. И потом… Ты говорила, сына тебе надо? Я Наве сказала, она, может, что пособит.

Катерина даже жевать перестала.

– А она может?

– Точно не знаю, но она многое может.

Возвращаясь через несколько дней в Москву, Катерина не могла удержаться, чтоб не торопить кучера. Она даже сидела, подавшись вперёд, не откидываясь на кожаные подушки.

– Маша, давай на обед не будем вставать, на ходу чего-нибудь пожуём.

– Мы-то пожуём. А кучер, да и солдаты как пожуют? А они на морозе, им без горячего нельзя.

Катерина виновато закивала.

– Ой, конечно, конечно. Но тогда пошли кого-нибудь вперёд, пусть обед приготовят, чтоб нисколько не ждать.

– Уж послано.

Мария и сидевшая рядом Пелагея улыбались на её нетерпеливость.

– Ну да, соскучилась, – смущённо сказала Катерина, – И так ведь государь всё в делах, часто разлучаться приходится, а тут ещё из-за моей немочи… Вот ты, Маша, выйдешь замуж, сама узнаешь. Что ты, Пелагеюшка?

Пелагея теребила завязки своей нарядной расшитой бисером душегреи.

– Простите, Катерина Алексевна, сказать хочу, не в обиду вам… Да не рассердитесь ли?

– Говори, не робей.

– Слыхала я, Нава вам несколько дён с мужем жить не велела?

– Да, четыре дня, чтобы лечение в силу вошло.

– Так ведь, бают, Пётра-то Лексеич не то, что четыре дня, четыре часа, бывает, ждать не хочет. Уж простите меня, бабу глупую. Не в своё дело мешаюсь, да больно уж хочется, чтоб хорошо вам всё удалось. Не серчайте.

– Ну полно, я не сержусь. Правду ты сказала, нетерпелив он. Ну, как-нибудь…

– Вот я и думаю, может, на эти дни вам не ездить в Преображенское, обождать где-нибудь.

– Как это не ездить? Ведь уж депешу отправили, что возвращаемся.

– Верно Пелагея говорит, – подхватила Мария, – Нельзя тебе прямо в Преображенское, все Навины старания прахом пойдут.

– Так как же, так куда же?

Катерина растерялась, уголки сочных губ опустились, со щёк пропали ямочки.

– А вот что. Мы сейчас свернём в монастырь Троицкий. И о том депешу государю пошлём. Против богоугодного дела у него и слов не найдётся. Мамушка, – попросила она Пелагею, – крикни кучеру, чтобы встал, писать будем.

В монастыре их встретили удивлённо, не ждали, но, конечно, приняли – как не принять. Катерина всю дорогу охала, да переживала. И чтоб ей поспокойней было, Мария вызвалась в Преображенское съездить, успокоить – письмо письмом, а прямой-то разговор надёжней. Сразу и поехала, задержалась только монастырской ухи похлебать – без того Пелагея её не пустила.

В Преображенском оказалась, конечно, уж ночью. Подбегая к флигелю, представляла, как долго придётся колотить в дверь, чтобы добудиться кого-нибудь из сенных девок – горазды они спать. Но на удивление дверь открыли почти сразу. И Варенька не спала. Встретила её на пороге своей спальни хоть и в ночном туалете, но в глазах – ни сонинки.

Марии смерть, как спать хотелось, так что на Варенькины расспросы она отвечала, раздеваясь и прибираясь на ночь. И уж когда всё почти рассказала, спохватилась:

– Мы так громко, Нину не разбудим?

Варенька сделала многозначительное лицо:

– Не разбудим.

И таинственно замолчала. Мария видела, что ей не терпится что-то рассказать, но спать так хотелось! И она поскорей сказала:

– Ну ладно, давай ложиться.

Но Вареньку это совсем не устраивало. Она сделала лицо ещё многозначительнее и, понизив голос, сказала:

– Нины здесь нет.

Делать нечего, пришлось Марии спросить, где же она.

– Ты не поверишь! – обрадовано закричала Варенька, – Она каждую ночь либо поздно придёт, либо вообще только к утру явится, туалет только сменить к завтраку.

Совсем сонная Мария пробормотала:

– Ну и чудеса, что это нашло на неё?

– Да подожди, главное-то, главное ведь – с кем!

– А с кем?

– Да ведь с Петром!

Мария проснулась. А Варенька, частя словами, посыпала подробности, как Нина давно уже, когда поклон делает, то чуть не всю грудь показывает, и как государь на неё посмотрел, а она вот так глазами сделала, и как они рядом сидели, а он всё что-то рукой возился, и как она попросила у него токарный станок посмотреть, а потом они уж и скрываться перестали…

– И ты представь, ведь все знают: и царевна Наталья, и царицы обе, дворня ходит – зубы скалит. А Нинке хоть бы что, ещё и нос дерёт. Думает, она теперь царицей будет. Хотя…

Варенька пожала плечами.

– Может, и правда, что-нибудь выйдет из этого. Всё же она хорошего роду, не портомойница, как Катерина. А, Маша, как на твои глаза?

– Не знаю. А как же церковное венчанье?

– Так в монастырь, первый раз что ли? Где ты её, кстати, оставила?

– В монастыре.

– Так, может, знамение это ей?

– Не знаю. Давай, Варюша, спать.

Но спать в эту ночь, видно, судьбы не было. Только они, перекрестив друг друга, собрались расходиться, пришла Нина. С предутреннего мороза лицо её светилось румянцем. Она сбросила платок с разлохмаченной головы, кинула шубу на руки девке и свежим, не ночным голосом спросила:

– Что же ты не спишь, Варя?

– Да вот Маша приехала.

Варенька отступила, показав невидную в тени двери Марию.

– Маша?

И в голосе и в глазах Нины появилась тревога.

– Вы давно вернулись?

– Часа два тому. Да я одна, Катерина Алексевна в Лавру свернула, несколько дней там пробудет.

Тревога Нину отпустила, и она снова смотрела победительницей. Подошла к зеркалу, улыбнулась себе.

– Несколько дней? Ну, вернётся, так здесь ей сюрприз припасён.

Нину распирало веселье.

– Знаем мы твой сюрприз, – не удержалась Варенька.

– Что вы можете знать?

– Что все, то и мы, не слепые.

– Ну а раз знаете, то и говорить не о чем.

Нина ещё раз оглядела себя в зеркале, сказало, не отводя от себя довольного взгляда:

– Что-то ты бледная, Маша. В дороге не случалось чего?

– Нет, всё слава Богу. Спать только хочу. Вы как хотите, а я лягу.

– Да и мы тоже.

Наконец-то легли. К завтраку, понятное дело, опоздали. А Мария-то хотела раньше, безо всех с царём поговорить, объяснить ему деликатно про Катерину, что для него же, Петра, та старается. А вышло всё наперекосяк. Пётр как увидел Марию, так и насупился. Письмо, в котором Катерина написала, что помолиться поехала, он через Макарова от неё уже получил и рассердился. Так и сидел, насупленный, в тарелку уткнувшись. На царя глядя, и домочадцы весь стол молчком просидели.

Сразу после завтрака Марию царевна Наталья подхватила, повела театр показывать. Сама зала эта давно была приспособлена к представлениям – иноземные труппы царевна часто зазывала. А сейчас она постаралась ещё и декорации к пиесе сделать, как ей заезжие дипломаты рассказывали, и Шафиров Пётр Павлович много советами помогал.

Оживлённая, с блестящими глазами расхаживала она по помосту, показывала раскрашенные щиты, на коих нарисованы то окно, то дерева и цветы – сад, значит, то стена дома с огороженной дверью – балкон.

– Ну, Маша, как вчуже-то глянется? У меня-то уж глаз замылился, по моей указке рисовано, так и не пойму теперь, похоже или нет на настоящий театр.

Марии нравилось.

– На мои глаза, хорошо, Наталья Алексеевна. А про настоящий театр откуда мне знать, я ведь нигде не бывала.

– Вот и я не бывала, всё по чужим рассказам только. Ну вот поедешь с государём – ты всё гляди получше и в письмах мне подробно описывай. Пётр Алексеевич по пути с королём Августом встречаться собирается, так, должно, там и бал ради того устроят, может, и с представлением. Ты всё примечай, все мелочи даже.

Мария с готовностью закивала. Но потом сказала:

– Надо бы ещё кого-нибудь в это дело вовлечь, а то, может, я и не поеду. Государь на меня серчает, сегодня так-то гневно говорил, да и раньше промеж нас плохое было…

Наталья решительно замотала головой.

– Глупости! Гнев его нынешний не на тебя и не на кого другого, а на себя только.

Она сердито передёрнула плечами.

– Заварил он тут на днях кашу… да нет, не кашу, так, кашицу. Так что если кто из фрейлин дома и останется, то всяко не ты, а иная. А что до того, что обидел он тебя… Знаю, знаю, молчи, – остановила она открывшую было рот Марию, – Так и на царя бывает проруха. И больше того не повторится, это я тебе твёрдо говорю.

Мария смутилась, аж слёзы выступили, отошла к окну, уткнулась в пышный занавес. Наталья подошла, обняла подавшиеся к ней плечи княжны.

– Полно. Тебе здесь стыдится нечего. Вот товарка твоя – отличилась.

За окном затенькала пичужка, да так звонко – через двойные рамы слышно. Они обе встрепенулись и вдруг увидели за окном весеннюю яркую синеву.

– Какие сосульки длинные, – сказала Наталья. – Я маленькой их грызть любила, а няньки отымали.

– А у нас в Никольском скоро весну закликать будут, а потом холсты белить.

– Это как же, весну закликать?

– А вот, – оживлённо заговорила Мария, – наряжаются поярче да почуднее, влезают на крышу избы и поют. Да так-то звонко, на всё село.

Она набрала полную грудь воздуха и во весь голос запела:

– Приди к нам, весна

Со радостью!

Со великой к нам

Со милостью!

Со рожью зернистою,

Со пшеничкой золотистою,

Со овсом кучерявыим,